Отсюда и теплый прием.
Она сейчас не может ясно мыслить.
Да нет, она совершенно ясно считает, что я мерзавец. Эдвард ухмыляется. И сдается мне, что она права.
Я смотрю на Люка. Он без сознания, но мне не по себе от подобного разговора в его присутствии.
Я хочу кофе, заявляю я, и Эдвард следует за мной по коридору в комнату для посетителей.
Это грустная маленькая комнатка с серыми стенами и без окон. В углу стоит кофеварка и ящик для пожертвований, куда можно опустить доллар за чашку кофе. Еще там есть два дивана и несколько кресел, старые журналы и коробка с потрепанными игрушками.
Пока Эдвард опускается на диван, я завариваю ему пакетик «Кьюрига».
Может, твоя сестра этого и не понимает, но ты ей нужен.
Я не останусь, немедленно откликается Эдвард. Я уеду, как только Он обрывает фразу, и я не буду заканчивать ее за него. Я ощущаю себя обманщиком. Часть меня понимает, что я должен сидеть в палате и разговаривать с врачами, потому что я его сын и сыновья обязаны так поступать. Но есть и другая часть, которая давно не считает себя его сыном и знает, что я буду последним человеком, которого он захочет видеть, когда откроет глаза.
С финальным шипением кофеварка выплевывает кофе. Я вдруг осознаю, что понятия не имею, какой кофе предпочитает мой сын. Когда-то я знала о своем мальчике все до мельчайших подробностей откуда у него шрам на затылке, все родинки, где он боится щекотки и в какой позе любит спать, на спине или на животе. Чего еще я не знаю о собственном ребенке?
Ты приехал домой по моей просьбе, искренне говорю я, протягивая ему кофе без сахара и молока. Это был правильный поступок.
Эдвард проводит пальцем по ободку бумажного стаканчика:
Мам, что, если
Я сажусь рядом с ним:
Если что?
Ты знаешь.
В больничных стенах надежда и реальность живут в разных плоскостях. Эдварду не нужно пояснять, что он имеет в виду; именно то, о чем я изо всех сил стараюсь не думать. Сомнение подобно краске. Стоит ему пролиться на ткань ваших оправданий, это пятно уже никогда не вывести.
Мне многое хотелось бы сказать Эдварду. Что все происходящее несправедливо и нелепо. После всех авантюр Люка, после всех случаев, когда он мог умереть от переохлаждения, нападения дикого животного или сотни других ужасных происшествий, почему-то кажется унизительным, что его подкосило нечто настолько обыденное, как автомобильная авария.
Давай пока не будем об этом, говорю я.
Я чувствую себя не в своей тарелке, ма.
Любому было бы не по себе. Я потираю виски. Пока просто слушай и запоминай, что говорят врачи. Чтобы обсудить все с Карой, когда она будет готова к разговору.
Можно кое о чем тебя спросить? спрашивает Эдвард. Почему она меня так ненавидит?
У меня мелькает мысль скрыть от него правду, но я тут же вспоминаю о Каре, которая напилась в ночь аварии. Я и так уже веду себя как законченная лицемерка, пытаясь представить ей состояние Люка в радужном свете, хотя оно совершенно точно не внушает оптимизма.
Она винит тебя.
Меня? Глаза Эдварда округляются. В чем?
В том, что мы с отцом развелись.
Эдвард давится смехом:
И она считает меня виноватым? Почему? Меня здесь даже не было.
Ей было одиннадцать. Ты исчез, не попрощавшись. Естественно, мы с Люком начали ссориться из-за того, что произошло
Что произошло, тихо повторяет Эдвард.
В любом случае, с точки зрения Кары, ты стал первым звеном в цепи событий, которые разрушили ее семью.
Сорок восемь часов с того мгновения, как мне позвонили из больницы и сообщили, что Кара пострадала в аварии, я держала себя в руках. Я была сильной, потому что дочь нуждалась в сильной матери. Когда на горизонте Эверестом маячат новости, которые вы не хотите слышать, можно пойти двумя путями. Трагедия или пронзит мечом вас насквозь, или обнажит твердость характера, о которой вы не подозревали. Вы либо срываетесь и рыдаете, либо говорите: «Ладно. И что дальше?»
Может, дело в том, что я устала, но в конце концов я позволяю себе разрыдаться.
Я понимаю, ты чувствуешь себя виноватым из-за того, что оказался здесь после всего, что произошло между вами с отцом. Но ты не единственный, кого мучает вина, признаюсь я. Пусть это звучит ужасно, но мне все равно кажется, это лишь первый шаг в цепи событий, которые снова соберут нашу семью вместе.
Эдвард не знает, что делать с рыдающей матерью. Он встает и протягивает мне стопку салфеток из корзины с кофейными принадлежностями. Потом заключает в неловкие объятия.
Не надейся, говорит он.
Словно по молчаливому соглашению, мы покидаем комнату для посетителей бок о бок.
И оба предпочитаем не замечать, что я так и не выпила кофе, за которым пришла.
Люк
В волчьем мире в интересах каждого заполнить пустующее место в стае. Ряды семьи, где один член погиб или пропал без вести, непоправимо редеют. Соперничающая за территорию стая становится еще большей угрозой, и предупреждающий вой, который исполняет семья, сменяется более высокой нотой приглашением одиноким волкам поблизости присоединиться к стае и вместе сражаться с соперниками.
Так что может заставить одинокого волка откликнуться на приглашение?
Представьте, что вы совсем одни в дикой природе. Вы становитесь потенциальной добычей других хищников, врагом живущей поблизости стаи. Вы знаете, что большинство стай выходит на охоту на закате и рыскает до рассвета, поэтому будете передвигаться днем, что сделает вас более уязвимым и заметным. Вам приходится балансировать на натянутом канате, мочиться в ручьи, чтобы скрыть свой запах от врагов, которые могут вас выследить и бросить вызов. За любым поворотом подстерегает опасность, любое встреченное животное может напасть на вас. Самый верный шанс на выживание примкнуть к стае.
Вместе безопаснее. Вы доверяете членам своей семьи. Вы говорите: «Если ты поможешь мне выжить, я сделаю для тебя то же самое».
Эдвард
Получается, сестра ненавидит меня за то, что я испортил ее детство. Господи, как бы мы посмеялись, если бы она могла оценить иронию этого заявления. Может, когда-нибудь, когда станем старыми и седыми, мы действительно сможем вспоминать это со смехом.
Но вряд ли.
Меня всегда поражало, как люди умудряются додумать что-то свое, если не дать им объяснений. Я оставил матери записку, приколотую к подушке, чтобы она нашла ее утром, когда сам уже буду далеко. В записке говорилось, что я ее люблю и это не ее вина. Я просто не могу больше смотреть отцу в глаза.
Все это было чистой правдой.
Жажда мучает? неожиданно спрашивает женщина.
Я отпрыгиваю назад, когда понимаю, что на мои кроссовки льется кока-кола из автомата с газировкой в больничном кафетерии, перед которым стою.
Боже! бормочу я, отпуская рычаг.
Я оглядываюсь вокруг в поисках чего-нибудь, чем можно вытереть одежду. В честь какой-то экологической инициативы салфетки выдают на кассе поштучно. Я перевожу взгляд на кассиршу, но та в ответ прищуривается и качает головой.
Луэллен! кричит она через плечо. Позови уборщика!
Держите.
Женщина рядом со мной достает из сумочки пачку бумажных салфеток и принимается вытирать мою промокшую рубашку и брюки. Я пытаюсь отобрать у нее влажный ком, и мы сталкиваемся лбами.
Ой!
Простите, говорю я. Я немного не в себе.
Я вижу.
Она улыбается, демонстрируя ямочки на щеках. Судя по всему, примерно моего возраста. Я вижу больничный бейдж, но на ней нет ни халата, ни хирургической формы.
Давайте я угощу вас кока-колой.
Наполнив еще один стакан, она перекладывает банан и йогурт с моего подноса на свой. Расплачивается по пропуску, и я следую за ней в обеденный зал.
Спасибо. Я тру ладонью лоб. В последние дни я мало спал. Я вам очень признателен.
Я вам очень признателен, Сьюзен, говорит она.
Меня зовут Эдвард
Приятно познакомиться, Эдвард. Я вас поправила, чтобы вы запомнили мое имя на потом.
На потом?
Ну, если вы решите мне позвонить.
Наш разговор делает сумасшедшие виражи, за которыми мне не угнаться.
Сьюзен тут же сникает:
Черт! Нужно было догадаться. Внутренний голос часто меня подводит. Кошмар, правда? Знакомиться в больничном кафетерии Сейчас наверняка окажется, что или вы пациент, или ваша жена лежит в родильном отделении. Но вы выглядели таким беспомощным Кстати, мои родители познакомились на похоронах, поэтому мне всегда кажется, что стоит рискнуть, если вдруг встретился человек, которого хочется узнать получше.
Погодите, вы пытались флиртовать со мной?
Самым натуральным образом.
Впервые за время нашего разговора я улыбаюсь:
Дело в том, что это не ко мне.
Теперь настала ее очередь выглядеть смущенной.
Про натуральный образ, я имею в виду. Я играю за другую команду, поясняю я.
Сьюзен хохочет:
Поправочка: мой внутренний голос не просто меня подвел он безнадежно сломан. Похоже, я установила рекорд, как низко может пасть одинокая девушка.
Но я все равно очень польщен, говорю я.
И вдобавок получил бесплатное угощение. Можем наслаждаться, пока мы здесь. Она указывает на стул напротив. Так что же привело вас в Мемориальную больницу Бересфорда?
Я колеблюсь, думая об отце, неподвижно и безмолвно лежащем в реанимации. Потом о забинтованной от шеи до пояса, как раненый солдат, сестре, которая ненавидит меня до глубины души.
Расслабьтесь. Я не подбиваю вас нарушать закон о тайне медицинских данных. Просто подумала, что неплохо будет поболтать пару минут. Если, конечно, вы никуда не торопитесь.
Я должен вернуться к постели отца. Впервые за двенадцать часов я оставил его без присмотра и зашел в кафетерий, только чтобы купить немного еды и продержаться еще двенадцать часов. Но вместо того чтобы отказаться, я сажусь напротив Сьюзен. Всего пять минут, обещаю себе.
Нет, произношу я первую ложь в долгой череде. Не тороплюсь.
По возвращении в палате отца меня поджидают двое полицейских. Я уже ничему не удивляюсь. Еще одна странность в длинной череде событий, которые я никогда не мыслил пережить.
Мистер Уоррен? спрашивает один.
Мне странно слышать, когда ко мне так обращаются. В Таиланде ко мне обращались «аджарн Уоррен» старший учитель Уоррен, и даже от такого обращения мне становилось не по себе, словно я надел рубашку на вырост. На самом деле я понятия не имею, в какую минуту человек становится взрослым и начинает с удовольствием откликаться на «мистера», но уверен, что еще не достиг этого возраста.
Я офицер Уигби, а это офицер Дюмон, представляется полицейский. Сожалеем о вашей Он замолкает, не произнеся слова «утрата» вслух. О происшествии.
Офицер Дюмон выступает вперед с бумажным пакетом в руках:
На месте аварии мы нашли личные вещи вашего отца и подумали, что вы бы хотели их получить.
Я протягиваю руку и беру пакет. Он легче, чем казалось на вид.
Полицейские прощаются и выходят из комнаты. На пороге Уигби оборачивается:
Я смотрел все эпизоды «Планеты животных». Помните выпуск, где волчицу чуть не отравили до смерти? Богом клянусь, я плакал как ребенок!
Он говорит о Вазоли, молодой самке, которую отец вывез в Редмонд из зоопарка, где с ней жестоко обращались. Отец построил для нее вольер и подселил двух братьев, чтобы создать новую стаю. Однажды борец за права животных ворвался в парк Редмонда после закрытия и подменил доставленное со скотобойни мясо на куски, напичканные стрихнином. Поскольку Вазоли была альфа-самкой стаи, она поела первой и рухнула без сознания в пруд. Операторская группа снимала, как отец вылавливал ее из воды, нес в трейлер и заворачивал в одеяла, чтобы согреть, пока к ней не вернутся признаки жизни.
Эта фраза полицейского относится не только к тому, что ему нравятся волки. Она говорит о том, что он помнит отца в расцвете сил, а тело на больничной койке не имеет ничего общего с настоящим Люком Уорреном.
Когда они уходят, я сажусь рядом с отцом и роюсь в пакете. Там пара солнцезащитных очков-авиаторов, квитанция за заправку на «Джиффи луб», мелочь. Бейсболка с обгрызенным козырьком. Сотовый телефон. Бумажник.
Я ставлю пакет на пол и верчу в руках бумажник. На вид он почти новый, но, с другой стороны, отец редко носил его с собой. Обычно он оставлял его в кабине грузовика, потому что не хотел рисковать вдруг какой-нибудь любопытный волк вытащит бумажник из заднего кармана. К двенадцати годам я научился всегда брать наличные, когда выходил из дому с отцом, чтобы не попасть в неловкое положение, когда нечем расплатиться за продукты.
С медицинским безразличием я открываю бумажник. Внутри сорок три доллара, карточка «Виза» и визитка ветеринара из Линкольна. Карта лояльности магазина кормов и зерна с надписью «СЕНО?» на обороте, сделанной почерком отца, а под ней нацарапан номер телефона. Еще там есть фотография Кары размером с бумажник, с убогим голубым фоном, которым часто грешат школьные фотографии. Никаких признаков того, что мы с ним вообще были знакомы.
Думаю, надо отдать все это Каре.
Водительские права отца лежат в ламинированном кармашке. На фотографии он совсем не похож на себя: волосы гладко зачесаны назад, а во взгляде в камеру ясно читается, что он считает все происходящее личным оскорблением.
В правом нижнем углу нарисовано маленькое красное сердечко.
Я помню, как заполнял документы на получение собственных прав, когда мне исполнилось шестнадцать.
Я хочу быть донором органов? крикнул я матери на кухню.
Не знаю, ответила она. Ты как думаешь?
Как я могу принять такое решение прямо сейчас?
Она пожала плечами:
Если не можешь решить сейчас, то не надо ставить галочку.
В этот момент на кухню зашел отец, чтобы перекусить перед обратной дорогой в Редмонд. Помню, я тогда удивился, что даже не знал, дома ли он. Отец обычно приходил и уходил по одному ему известному графику. Мы не считались его домом, мы были местом, где можно принять душ, переодеться и иногда поесть.
А ты донор органов? спросил я его.
Что?
Ну ты знаешь, в водительском удостоверении указывается. Меня бы просто вывернуло. Я поморщился. Представь, моя роговица на чужих глазах. Печень в чужом животе.
Отец присел за стол напротив и принялся чистить банан.
Если дело дойдет до такого, сказал он, пожимая плечами, не думаю, что тебя физически сможет вырвать.
В итоге я не стал ставить галочку. В основном потому, что отец, оказывается, одобряет донорство, а я был решительно против всего, что он одобрял.
Видимо, отец остался верен своему убеждению.
Раздается тихий стук в открытую дверь, и входит Трина, социальный работник. Мы уже успели познакомиться: она работает с доктором Сент-Клэром. Именно она толкала инвалидное кресло Кары, когда сестру привезли навестить отца в реанимации.
Здравствуй, Эдвард, говорит она. Не возражаешь, если я посижу с тобой?
Я качаю головой, и она пододвигает стул к моему.
Как у тебя дела? спрашивает Трина.
Странный вопрос от того, кто зарабатывает на жизнь, помогая попавшим в беду людям. Интересно, часто ей отвечали, что все просто прекрасно? Да и стала бы она ютиться тут со мной, если бы думала, что я со всем справляюсь?
Сначала я никак не мог взять в голову, почему к отцу, лежащему без сознания, приставили социального работника. Затем понял, что Трина должна оказывать поддержку мне и Каре. Раньше я всегда считал, что социальные работники занимаются в основном устройством в приемные семьи, и не совсем понимал, какой помощи от нее можно ожидать, но Трина оказалась отличным подспорьем. Если я хотел поговорить с доктором Сент-Клэром, она его разыскивала. Если я забывал, как зовут старшего ординатора, она мне подсказывала.