Насколько мне известно, ты сегодня разговаривал с доктором Сент-Клэром, начинает разговор Трина.
Я смотрю на профиль отца.
Можно вас кое о чем спросить?
Конечно.
На вашей памяти бывало, чтобы кому-то становилось лучше? Таким же пациентам которым так же плохо, как ему?
Я выдавливаю из себя слова, не в силах взглянуть на больничную койку. Вместо нее я смотрю на пятно на полу.
Есть множество вариантов восстановления после черепно-мозговой травмы, отвечает Трина. Но, судя по тому, что говорит доктор Сент-Клэр, травма твоего отца очень обширная и шансы на выздоровление у него в лучшем случае минимальные.
Лицо заливает жаром. Я прижимаю к щекам руки.
А кто будет решать? тихо спрашиваю я.
Трина понимает, что я хочу узнать.
Если бы твой отец был в сознании, когда его доставили в больницу, мягко говорит она, его бы спросили, хочет ли он оставить распоряжения заранее. Например, написать заявление и указать доверенного человека по медицинским вопросам. Того, кто получит право принимать от его имени решения.
Я думаю, он хотел бы стать донором органов.
Трина кивает:
В законе о завещании своих органов науке все расписано. К кому из членов семьи будут обращаться и в каком порядке, чтобы получить разрешение на донорство органов, если пациент с медицинской точки зрения недееспособен и не может сам выразить волю.
Но в его водительском удостоверении стоит значок донора.
Что ж, это немного упрощает дело. Этот символ означает, что он зарегистрировался как донор и подписал законное согласие. Она колеблется. Но, Эдвард, прежде чем говорить о донорстве органов, надо будет добиться принятия еще одного решения. А в этом штате нет установленного порядка, которому нужно следовать, когда дело доходит до отключения жизнеобеспечения. Если дело касается пациентов с такими травмами, как у твоего отца, еще до того, как зайдет речь о донорстве органов, ближайшие родственники должны принять решение о прекращении лечения.
Мы с отцом не разговариваем уже шесть лет, признаюсь я. Я понятия не имею, что он ест на завтрак, и уж тем более какого решения он бы от меня ждал в подобной ситуации.
Тогда, произносит Трина, я считаю, что тебе нужно поговорить с сестрой.
Она не хочет со мной разговаривать.
Ты уверен? Или ты не хочешь с ней разговаривать?
Через несколько минут она уходит, я запрокидываю голову и вздыхаю. Трина абсолютно права. Я скрываюсь в палате с отцом именно потому, что он без сознания и не может высказать, насколько зол за мой побег шесть лет назад. С другой стороны, сестра может и обязательно выскажет. Во-первых, за то, что ушел, не сказав ни слова. А во-вторых, за то, что вернулся и занял место, по праву принадлежащее ей, ведь кто сейчас знает отца лучше ее? Да и отец, скорее всего, хотел бы видеть у своей постели Кару, будь у него выбор.
Я понимаю, что все еще держу в руке отцовский бумажник. Достаю оттуда водительское удостоверение, провожу пальцем по маленькому сердечку значку донора органов. Но когда я поднимаюсь, чтобы засунуть его обратно, замечаю в ламинированном кармашке кое-что еще.
Это фотография, вырезанная так, чтобы поместиться в маленьком отделении бумажника. Она сделана в 1992 году на Хэллоуин. На мне бейсболка, покрытая мехом, с торчащими вверх острыми ушами. Лицо раскрашено, чтобы походить на морду. Мне было четыре года, и я хотел костюм волка.
Интересно, знал я тогда, что отец любит этих животных больше, чем меня?
И почему он держит эту фотографию в бумажнике, несмотря на все, что произошло между нами?
Хотя я был на семь лет старше Кары, я ей завидовал.
Ее каштановые локоны и пухлые щечки привлекали внимание, и люди часто останавливали везущую коляску мать, чтобы выразить восторг по поводу красивого ребенка. И только потом замечали стоявшего рядом угрюмого второклассника, худого и застенчивого.
Но я завидовал не внешности Кары, а ее уму. Она никогда не принадлежала к тем детям, которые просто играют в куклы. Вместо этого она расставляла игрушки по всему дому и разыгрывала до мелочей продуманную историю о сироте, зайцем плывущей через океан на пиратском корабле в поисках женщины, которая продала ее при рождении, чтобы спасти мужа от пожизненного заключения. Учителя в начальной школе всегда писали в табелях о ее склонности к фантазированию. Однажды маму вызвали к директору, потому что Каре удалось убедить одноклассников, будто ее дедушка-астрофизик совершенно точно сказал, что к шести часам вечера Солнце врежется в Землю и мы все умрем.
Несмотря на то что между нами была значительная разница в возрасте, я иногда соглашался поиграть с ней. Одна из ее любимых игр заключалась в том, чтобы спрятаться в шкафу в спальне и дать команду на взлет. В темноте она болтала о планетах, мимо которых мы пролетали, а когда снова открывала дверцы, с восторгом описывала шестиглазых пришельцев и дрожащие, как зеленое желе, горы.
И хотя я был достаточно взрослым, чтобы не попадаться на уловки сестры, больше всего на свете мне хотелось увидеть этих инопланетян и горы. Наверное, еще в детстве, когда я понял, что отличаюсь от других детей, во мне жила огромная надежда на возможные перемены мол, я смогу стать таким же, как все. Но каждый раз, когда я открывал дверцу шкафа и оглядывался вокруг, видел все тот же старый комод, бюро и маму, убирающую выглаженное белье Кары.
Неудивительно, что, когда отец отправлялся в свою глушь, Кара всегда отвечала по-разному на вопросы о его местонахождении. Папа в Каире, помогает египтологам на раскопках. Папа проходит подготовку к космической миссии. Папа снимает фильм с Брэдом Питтом в главной роли.
Понятия не имею, действительно ли сестра верила в то, что говорила, но могу сказать только одно: хотелось бы мне так же легко придумывать оправдания для отца.
Этаж больницы, где лежит Кара и другие пациенты с ортопедическими проблемами, сильно отличается от отделения интенсивной терапии. Во-первых, здесь намного больше движения вокруг, и на смену мертвой тишине реанимации приходят разнообразные междометия, издаваемые медсестрами, пока те ухаживают за пациентами, скрип тележки с книгами, которые раздает волонтер, и шелест голосов из дюжины телевизоров, просачивающийся через двери палат.
Когда я вхожу в комнату Кары, она смотрит «Колесо Фортуны».
Только праведники умирают молодыми, произносит сестра в ответ на задание на экране.
Мать замечает меня первой.
Эдвард? встревоженно спрашивает она. Что случилось?
Естественно, первая мысль, которая приходит ей в голову, об отце. От выражения лица Кары у меня сводит живот.
С отцом все в порядке. То есть, конечно, он не в порядке, но все так же. Ничего не изменилось.
Я чувствую, что уже начинаю все портить.
Мам, можно мне поговорить с Карой наедине?
Мама переводит взгляд на Кару, но потом кивает:
Пойду позвоню близнецам.
Я опускаюсь на освобожденный матерью стул и подтаскиваю его поближе к кровати.
Ну неловко начинаю я, указывая на перевязанное плечо Кары. Сильно болит?
Сестра не сводит с меня неподвижного взгляда.
Бывало и хуже, ровным голосом отвечает она.
Я мм мне очень жаль, что наша встреча случилась при таких обстоятельствах.
Кара поджимает губы и дергает плечом:
Ага Зачем ты вообще приехал? Почему бы тебе просто не вернуться к своим делам и не оставить нас в покое?
Если хочешь, я так и сделаю. Но мне бы очень хотелось рассказать тебе, чем я занимался. И еще мне бы очень хотелось узнать, чем ты занимаешься.
Я живу с отцом. Не понимаю, почему ты притворяешься, будто знаешь его лучше меня.
Я потираю лицо рукой:
Мне и так тяжело, ты можешь попытаться ненадолго забыть о ненависти ко мне?
Ой, точно! Ты прав. О чем я только думаю? Я же должна поприветствовать тебя с распростертыми объятиями и забыть о том, что благодаря тебе наша семья развалилась. Потому что ты эгоист и, вместо того чтобы попытаться спокойно все обсудить, взял и сбежал. А теперь въезжаешь в больницу на белом коне и притворяешься, что переживаешь за отца.
Мне никак не убедить ее, что даже половины земного шара недостаточно, чтобы изгнать человека из мыслей. Я пытался и знаю, о чем говорю.
Я знаю, почему ты сбежал, говорит Кара, вздернув подбородок. Признался отцу, что ты гей, и он вышел из себя. Мама мне все рассказала.
Когда я уходил, Кара была слишком маленькой, чтобы понять причину, но она выросла и начала задавать вопросы. Естественно, мать объясняла ей ситуацию так, как сама ее понимала.
И знаешь что? Мне все равно, почему ты сбежал, продолжает Кара. Я лишь хочу понять, зачем ты вернулся, если никто не хочет тебя здесь видеть.
Мама хотела, чтобы я приехал. Я делаю глубокий вдох. И я сам хочу быть здесь.
Неужели ты нашел в Таиланде своего Иисуса? Или Будду? И сейчас хочешь искупить прошлые грехи, чтобы с чистой кармой перейти на следующий этап жизни? Но знаешь, что я скажу тебе, Эдвард? Я тебя не прощаю. Так что вот.
Почему-то я ожидаю, что сейчас она покажет мне язык. Ей больно, убеждаю я себя. Она злится.
Послушай, если тебе нравится меня ненавидеть, ну что поделаешь. Если хочешь, чтобы следующие шесть лет я каждый день просил у тебя прощения, я согласен. Но речь сейчас идет не о нас. У нас будет достаточно времени, чтобы разобраться в происходящем между нами. Но у папы нет этого времени. Мы должны в первую очередь думать о нем. (Кара наклоняет голову, и я воспринимаю жест как согласие.) Врачи говорят что его травмы слишком серьезные и не стоит надеяться на выздоровление
Врачи его не знают, отвечает Кара.
Но они врачи, Кара.
Ты его тоже не знаешь
Что, если он никогда не проснется? перебиваю я. Что мы тогда будем делать?
По разлившейся по лицу сестры бледности я понимаю, что ей и в голову не приходило такое развитие событий. А если и приходило, она не позволила даже намеку на сомнения проникнуть в свои мысли из опасения, что с неумолимостью рака оно пустит корни, словно растущий летом вдоль дороги кипрей.
О чем ты говоришь? шепчет она.
Кара, он не может всю оставшуюся жизнь лежать подключенным к аппаратам.
У сестры распахивается рот.
Боже мой! Неужели ты ненавидишь его так сильно, что готов убить?
Я не чувствую к нему ненависти. Ты можешь мне не верить, но я достаточно люблю отца, чтобы думать о том, чего хотел бы он, а не мы.
Значит, ты выбрал дерьмовый способ показать свою любовь.
Ругательство из уст младшей сестры все равно что скрип гвоздей по доске.
Только не говори, что отцу понравится, что за него дышат машины. Что он захочет жить с сиделкой, которая будет купать его и менять подгузники. Что он не будет скучать по работе с волками.
Он боец. Он никогда не сдается. Кара качает головой. Поверить не могу, что мы вообще это обсуждаем. И еще я не могу поверить, что ты считаешь, будто имеешь право говорить мне, чего хочет или не хочет отец.
Просто я реалист, вот и все. Ты должна быть готова сделать трудный выбор.
Выбор?! Кара задыхается на этом слове. Я знаю все о трудном выборе. Как держать себя в руках и не сорваться, когда родители разводятся. Даже несмотря на то, что единственный человек, который мог бы разделить мои чувства, меня бросил. Как выбрать, с кем жить, с матерью или отцом, если независимо от моего решения второй близкий человек будет страдать. Я сделала свой трудный выбор и выбрала отца. Так как ты смеешь говорить, что сейчас я должна предать его?
Я знаю, ты его любишь. Я понимаю, ты не хочешь его потерять
Перед уходом ты сказал маме, что мечтаешь убить отца, резко бросает Кара. Видимо, ты рад, что тебе наконец представилась такая возможность.
Я не могу винить мать за то, что рассказала о моем заявлении сестре. Ведь это правда.
Это было очень давно. Все меняется.
Вот именно. И через две недели или через два месяца, а может, намного позже, отец сам выйдет из этой больницы.
Навещающие отца неврологи говорят совсем другое. Своими глазами я тоже вижу совершенно другое. Однако я понимаю, что Кара права. Как я могу принимать семейное решение совместно с сестрой, если давно не являюсь частью этой семьи?
В любом случае прости, что я ушел. Но теперь я здесь. Знаю, что тебе больно, но на этот раз тебе не придется переживать это в одиночку.
Если ты хочешь хоть как-то загладить свою вину, говорит Кара, скажи врачам, что я должна принимать решения о том, что будет происходить с отцом.
Ты еще несовершеннолетняя. Они не станут тебя слушать.
Она пристально смотрит на меня:
Но ты же можешь меня слушать.
По правде говоря, я тоже хочу, чтобы отец пришел в себя и поправился, но вовсе не потому, что он этого заслуживает.
Просто я хочу уехать отсюда как можно скорее.
Кара права. Шесть лет назад я перестал быть частью этой семьи. Нельзя просто вернуться и притворяться, что гладко вписался на свое место.
Я так и говорю мерящей коридор шагами матери, когда выхожу из палаты Кары.
Я возвращаюсь домой.
Ты уже дома.
Ма, кого мы собираемся обманывать? Кара не хочет видеть меня здесь. Я понятия не имею, чего хотел бы от нас сейчас отец. От меня нет никакого толку, я только мешаю.
Ты устал. Не просто устал, а переутомился, успокаивает мать. Ты сутки провел в больнице. Тебе надо поспать в нормальной кровати.
Она лезет в сумочку, достает цепочку со множеством ключей и снимает с нее один.
Я не знаю, где ты сейчас живешь, отвечаю я.
Мое признание только подчеркивает, что я больше не принадлежу к их миру.
Но ты знаешь, где жил раньше, возражает мать. Это запасной ключ, и я держу его на случай, если Кара потеряет свой. В доме никого нет, естественно. В любом случае тебе было бы неплохо наведаться туда, убедиться, что все в порядке.
Как будто можно ожидать взлома в Бересфорде, штат Нью-Гэмпшир.
Мать вкладывает ключ в мою ладонь.
Утро вечера мудренее, добавляет она.
Я понимаю, что должен отказаться и разрубить этот узел раз и навсегда. Сесть в машину, доехать до аэропорта и купить билеты на первый же рейс в Бангкок. Но в голове словно гудит рой мух, а вкус сожалений во рту похож на горький миндаль.
Только на одну ночь, заявляю я.
Эдвард Мать продолжает говорить, пока я удаляюсь от нее по коридору. Тебя не было шесть лет. Но до отъезда ты прожил с ним восемнадцать. Ты знаешь о нем больше, чем тебе кажется.
Этого я и боюсь, отвечаю я.
Что не сможешь принять правильное решение?
Я качаю головой:
Как раз что смогу. Но по неправильным причинам.
Я ощущаю себя Алисой в Стране чудес.
Дом, куда я вошел, выглядит знакомым, но совершенно другим. Диван, лежа на котором я обычно смотрел после школы телевизор, изменился он обзавелся полосатой обивкой вместо однотонной красной. Стены увешаны фотографиями отца с волками, но тут и там между ними вклинились школьные фотографии Кары. Я медленно обхожу их, рассматривая разрозненные иллюстрации взросления сестры.
В процессе я спотыкаюсь о пару ботинок, но они мало напоминают ее легкие детские кроссовки. Обеденный стол завален учебниками: сборник задач по математике, мировая история, Вольтер. На кухонной тумбе стоят пустая упаковка из-под апельсинового сока, три грязные тарелки и лежит комок бумажных полотенец. Мусор, оставленный тем, кто собирался вскоре вернуться и навести порядок.
На тумбе я также замечаю почти пустую коробку из-под хлопьев под названием «Лайф». Мне она кажется пророческой метафорой, а не небрежностью при уборке.
В доме также витает запах. Довольно приятный: пахнет улицей, соснами и дымком. Замечали, что, когда приходишь к кому-то в гости, в доме есть определенный запах но в своем доме запах не чувствуется? Если бы я нуждался в дополнительных доказательствах, что я здесь чужой, то вот одно из них.