Интересно, сколько ты положил этих неугомонных саидовцев? произнёс Лошкарин, вклиниваясь в мои воспоминания. Мы ведь, пока бежали поймой, слышали, какая за нами баталия идёт с автоматными очередями и взрывами снарядов гранатомётных.
Ни одного не положил, ответил я. Только ранил. Семью выстрелами семь человек, в том числе их командира. Надеюсь, что всех не очень тяжело. И меня зацепило взрывом, легко, в висок это вы знаете, я к вам с забинтованной головой в госпиталь приходил. Хорошо, что шрам почти не заметен.
Ну, Измайлов то есть Грунов, ты даёшь! Чужаков пожалел, а на мосту через Агапку пятерых наших ухлопал!
Те, которые были на мосту, стреляли по мне с расстояния пятнадцати, максимум двадцати шагов, в тот момент выбирать не приходилось: или они меня, или я их, не до церемоний было. Помедли я секунду и мы не разговаривали бы сейчас. Лежать бы моим костям, затянутым речным илом, где-нибудь под корягой. И не наши это были, а самые настоящие враги доморощенные, внутренние, которые похлеще врагов внешних и от которых главный, невосполнимый ущерб стране и народу; и все это понимают, за исключением полнейших бестолочей.
Лошкарин беззвучно рассмеялся над этой моей заключительной тирадой довольно мрачно. Особенно нехорошими, недобрыми стали его глаза, от взгляда которых делалось не по себе.
В дополнение к теме я рассказал о пленении одного из боевиков Саида, о том, как это происходило, и что он отвечал на допросе.
Мы взяли его, когда вы, Дмитрий Иваныч, в госпитале ещё лежали. Нами тогда капитан Храмов командовал. Знаете такого?
Хорошо знаю. Учились вместе в училище ВДВ и даже приятельствовали. Он курсом старше был. Сейчас Борис Александрович Храмов генерал-майор, высокое должностное лицо, служит в военном округе, в который входит и ваш Ольмаполь.
Не удивляюсь его карьерному взлёту. Отличный был командир: умный, смелый, за спинами бойцов не прятался. И чем-то похож на вас. С ним почти не было потерь. Так вот, среди прочего этот саидовец Фарук, даже имя его запомнил признался, что участвовал в том противостоянии возле приречного обрыва. И сказал, что их отряд вёл бой с четырьмя или пятью специально подготовленными русскими коммандос. Поэтому и не смогли одолеть их. Что скажете? Не правда ли, смешно!
Смешно то, господин Грунов, что у страха глаза велики; саидовцы нос боялись высунуть из-за твоего снайперского огня. В одном этот Фарук был прав: оборону против них держал хорошо подготовленный, закалённый армией спецназовец.
Полковник забыл добавить, что к моей боевой выучке и он сам немало сил приложил, особенно в рукопашном отношении, и я стал почти равным ему в этом мастерстве.
А что изменилось в Ольмаполе? спросил я уже перед тем, как расстаться. Удалось разделаться с тамошней корпорацией государственных воров и мошенников? Слышно что-нибудь? Помнится, вы говорили, что это «змеиное гнездо» давно на заметке и недолго его терпеть осталось.
Лошкарин потемнел лицом, посуровел и сказал с досадой:
Нет, боец, всё там пуще прежнего. И «гнездо», о котором ты спросил, ещё ядовитей стало. Думается, что при появлении возможностей эта шайка и триллионами воровать начнёт по привычке и вследствие того, что ни к чему больше не способна, кроме хищений, особенно из госказны. Да вот окунёшься заново в нашу жизнь, сам всё увидишь.
И остро посмотрев на меня, добавил:
По имеющимся сведениям, дознание против ольмапольских «блюстителей» законов, организовавших налёт на «Ольминские кущи», было прекращено в самой начальной стадии и не за красивые глазки. Денег московским следакам и их начальникам было перечислено вагон и маленькая тележка соответственно занимаемым должностям. Всех, кого надо, подмазали жирными слоями.
А полковник полиции Окунев, непосредственно возглавлявший этот налёт, он что, тоже ушёл от ответственности?
С ним ещё чуднее получилось. Его вывели как героя, лично пытавшегося остановить бандитов и пострадавшего от их рук, и даже хотели представить к правительственной награде. До серьёзной награды дело не дошло, но Почётную грамоту ему вручили. Я сам видел по телевизору, как полицейские генералы пожимали руку этому жирному борову и возносили до небес его храбрость и порядочность.
Вы шутите? проговорил я в совершенной растерянности. Это же дикость!
Такими вещами не шутят, ответил Лошкарин, придавливая меня тяжёлым взглядом. Эта дикость обыденное явление, норма нашей жизни, которая вошла во все сферы общества и сознание людей.
Он взглянул на наручные часы, сказал, что ему пора, распрощался и уехал.
А я попросил у бармена, учтивого молодого человека приятной наружности, ещё один стакан чая и, отпивая сладкую горячую чернягу, некоторое время продолжал размышлять над словами Лошкарина, не в силах принять их как реальность.
Полковника Окунева я ранил во время нападения банды риэлторов, возглавляемой им, и вот он уже человек доблести и самоотверженности! Неужели его генералы не ведали, что творили, вручая ему грамоту? Или ведали?! В таком случае не они ли главные мафиози, от которых столько неблагополучия и нищеты, хотя бы в том же Ольмаполе?
Что-то ещё будете заказывать? спросил бармен, когда с чаем было покончено.
Нет, больше ничего, ответил я. И положив ещё одну купюру на барменскую стойку, добавил: Вызовите только такси для меня. Мне до Курского вокзала.
Глава четвёртая. Дорожное знакомство
Билеты на поезд в кассах вокзала оставались лишь купейные, хотя я предпочёл бы плацкартный вагон. Чтобы побыть в гуще провинциального дорожного люда, присмотреться к его особенностям и полнее перевоплотиться в одного из них.
В Канаде я прожил около трёх лет не так уж долго, но кое-какие обретённые заграничные навыки поведения могли выдать меня, как «иноземца». Даже определённый акцент мог появиться, не замечаемый среди канадских русскоговорящих, на который обратили бы внимание здешние. Лошкарин ничего не сказал насчёт интонаций моей речи, но он мог упустить это из виду под впечатлением встречи, да мало ли почему.
Моё купе было пятое, посередине вагона. Я пришёл первым, быстро переоделся в спортивный костюм, поставил чемодан в багажный отсек и улёгся на место, прописанное в билете, на верхнюю полку, правую от двери.
Вскоре в купе вошла молодая женщина лет двадцати семи, высокая, ладно скроенная, с добродушным овальным лицом и ясным взором. Она напоминала мою Наташу было у них что-то общее в линиях комплекции и взгляде красивых глаз.
Перед посадкой я видел её, державшуюся особняком, на перроне. Незнакомка выделялась статью и задумчивым спокойствием остальные дочери Евы казались на одно лицо и терялись в общей толпе; она же не обратила на меня ни малейшего внимания. Я старался быть незаметной серой личностью, чтобы не привлекать окружающие взгляды, потому как они могли оказаться и филерскими; мне ещё подумалось, что курсы избавления от слежки, которые я прошёл в Торонто перед поездкой, были не напрасны и делают своё полезное дело.
Женщина поздоровалась, я ответил. Она расположилась на правом диване, то есть под моей полкой.
Перед самым отправлением дверь открылась, и с шумом ввалились ещё двое попутчиков, парни лет так двадцати шести. Оба выше среднего роста и крепкие на вид, широкоплечие, с сильными жилистыми руками. Один светловолосый, другой смугловатый, почти брюнет. Они были навеселе не слишком, но всё же, что замечалось по несколько скабрёзной речи и куражистым гримаскам, не покидавшим их физиономий. И улавливался запах водочного перегара.
Поезд тронулся, вагон качнулся, застучали колёса, скорость движения начала возрастать. Перрон остался позади, за окном замелькали ветвления рельсовых путей, и потянулись, уходя назад, разные пристанционные сооружения, через малое время сменившиеся неказистыми пейзажами пригородных районов с их унылыми домами и улицами.
Молодые люди уселись возле окна на левом диване, водрузили на столик бутылку водки и закуску и приступили к дорожной трапезе, сопровождая её нетрезвыми словами, всё больше резавшими слух.
Несколько раз прозвучали обращения по именам. Блондина звали Матвеем, а почти брюнета Захаром.
Я повернулся лицом к стенке и быстро уснул.
Способности проваливаться в сон за одну минуту нас, бойцов спецназа, научил в Сирии командир нашего подразделения старший лейтенант Лошкарин. Мы могли отключаться даже под грохот артиллерийской канонады и близкой бомбёжки, что важно для поддержания хорошей физической формы. Достаточный отдых привносил дополнительный шанс на выживание в боевых условиях.
Разбудил меня толчок в полку снизу. С правого дивана доносилось какое-то ворзанье, тяжёлое прерывистое дыхание и протяжный женский голос, полный отчаянной ненависти и, кажется, готовый сорваться на визг.
И вдруг звук пощёчины, дополнившийся вскриком:
На тебе, гадина, получай!
Это опять дала знать о себе женщина.
Вот сука! По морде вздумала!..
А это уже мужское злобное, распалённое.
Снова тонкая фистула, в сопровождении короткого «тьфу!» Так звучит, когда плюют в лицо.
Эка дрянь, харкнула прямо в
Приподнявшись на локте, я повернулся. Взгляд вниз. Один парень смуглый, Захар сидел рядом с женщиной и, напирая на неё, скручивал ей руки за спиной, а Матвей на противоположном диване, держал недопитый стакан и нехорошо склабился, глядя на происходящее.
Эй ты, отпусти её! крикнул я сверху, обращаясь к смуглому.
Ответ был грубым, смешанным с матерщиной.
Я спрыгнул с полки. Купе тесное, повернуться негде, но спецназовские командиры учили нас биться и в таких условиях.
Поняв, что я готов вмешаться, светловолосый взял со столика складной нож клинок острый, опасный, длиной сантиметров около четырнадцати поднялся с дивана и сделал не очень ловкий выпад против меня; сказывалась нехватка опыта, усугубленная выпивкой, по всему было видно.
Не буду подробно описывать, как совершалось воздаяние ухарям. Отмечу только, что светловолосого я парализовал лёгким тычком костяшкой среднего пальца в определённый участок левого виска, а смуглого, вставшего мне навстречу, резким, не очень сильным, чтобы не убить, ударом кулака под определённым углом в область груди.
Парни упали и казались бездыханными. Матвей, свесив ноги, лежал на своём диване, привалившись головой и плечами к углу возле окна. Захар же оказался на полу. Я ухватил его за подмышки, приподнял и посадил возле бёдер собутыльника, прислонив спиной к стенке купе.
Что вы с ними сделали? произнесла женщина, встав и поправив выбившиеся пряди волос. Она казалась довольно спокойной, словно не было никакого покушения на неё, и это почему-то импонировало.
Нейтрализовал на время, ответил я, задержав на ней взгляд и переводя дыхание; мы оказались рядом, на одно мгновение её плечо соприкоснулось с моим плечом, и ощутилась его горячность. Я вновь отметил про себя, какая она очаровательная и ладная и как от неё приятно, эротически пахнет. Скоро очухаются.
Подняв нож с пола, я сложил его и бросил на столик.
Вы уверены, что они придут в себя?
Абсолютно.
Женщина склонилась над одним парнем, другим, проверяя на шее пульс.
Сделано это было вполне профессионально и с характерным, несколько отстранённым выражением лица, обычно присущим медикам, оказывающим те или иные услуги пациентам, нуждающимся в помощи.
Да, ничего страшного, утвердительно сказала она. Через несколько минут опомнятся и как ни в чём не бывало снова примутся за свою водку.
Имеете отношение к медицине?
Имею. Я фельдшер здравпункта на «Югкабеле».
«Югкабель» это известный всей стране ольмапольский завод по производству кабеля, разных электропроводов и сопутствующей продукции, необходимой в промышленной энергетике.
Она вернулась на правый диван, устроившись у окна, а я сел в метре от неё, ближе к двери.
Извините, как ваше имя? спросила женщина со смущённой улыбкой и слегка краснея.
Фёдор.
А я Саша Новикова, сказала она. И повторила уже сказанное ранее: Я фельдшер на заводе.
Непродолжительное молчание и вопрос:
А вы чем занимаетесь?
Я тренер по самбо, сказал я без малейшей заминки. Обучаю способам защиты при нападении хулиганов. Как в нашем случае, например.
То-то вы с ними быстро разделались!
Лицо её, осветившееся красивой лучезарной улыбкой, потускнело.
Они начали приставать ко мне назойливо, Саша бросила взгляд на попутчиков, всё ещё находившихся в бессознательном состоянии. Требовали, чтобы я выпила с ними. А потом чернявый пересел на мой диван и пытался лапать. Я отвесила ему пощёчину. Ф-фу, противно всё.
Теперь они будут вести себя скромнее.
В дверь постучали, и я открыл. Это была проводница, моложавая, симпатичная, одетая в серую железнодорожную форму.
Чаю не желаете?
Она удивлённо посмотрела на наших однокупейников, пребывавших в несколько странных позах, брови её вскинулись. Вопросительный взгляд на меня.
Молодёжь, выпили, не рассчитали силы, сказал я, показав на недопитую бутылку водки на столике.
Им через полтора часа сходить.
К тому времени они протрезвеют и будут как стёклышко. Ручаюсь, у меня богатый опыт общения с такими субъектами. А чай попозже, если можно.
Проводница ещё раз посмотрела на неподвижные тела, сделала неопределённую гримасу, хмыкнула и задвинула за собой дверь.
Колёса стучали, вагон покачивался, за окном проплывали бесконечные пейзажи.
Немного погодя молодые люди зашевелились и пришли в себя, сначала один, через полминуты второй.
Что это было? спросил Захар, обращаясь к товарищу.
Молчи, ответил тот, должно быть, вспомнив сцену выяснения отношений со мной.
Как самочувствие? с долей презрения спросила у них попутчица. Нигде не бобо? Я фельдшер, знаю, как помочь.
Ей не ответили, а только ещё больше поугрюмились физиономиями и опустили глаза долу.
Нож уберите со стола, негромко и вежливо попросил я. И добавил: Пожалуйста.
Захар исполнил мою просьбу. Больше они не произнесли ни слова и, прихватив с собой водочную бутылку, через полтора часа вышли на какой-то промежуточной станции, название которой не сохранилось в моей памяти. На перроне они поочерёдно ещё хлебнули из горлышка.
Подумалось, что полученный урок не пойдёт впрок ни светловолосому, ни смугловатому и рано или поздно их отделают с тяжёлыми последствиями.
Увальни деревенские, негромко бросил я из купе в коридор вдогонку им, когда парни выходили, просто для оценки их как личностей и так, чтобы они не услышали.
Полностью согласна, подхватила Саша. И добавила с прежним презрением: Увальни, недотёпы с тёмным куриным мышлением, не способные морально оценивать свои поступки. К сожалению, такие встречаются едва ли не на каждом шагу. И на нашем заводе их немало.
Когда поезд снова тронулся, я обратился к проводнице и попросил принести нам чай.
Мы выпили по два стакана, сопровождая чаепитие весёлым оживлённым разговором и продлевая удовольствие от общения.
Саша как-то сразу потянулась ко мне душой, и я понял, что она страшно одинока. Я сказал, что женат, нахожусь в счастливом браке и у нас двое детей-близняшек. Она ответила, что разведена и у неё пятилетний сынишка Илюша.
Илья Петрович, с нежностью, певуче добавила она. А фамилия Новикова у меня девичья, я не меняла её при замужестве.
На вопрос, почему развелись, Саша ответила, что невыносимая скука начала одолевать её рядом с мужем, который говорил только о деньгах и способах повышения доходов; все чувства к нему умерли, только поэтому.
Зачем же выходили за него?