Моя жизнь отроду
Николай Алексеевич Назаров
© Николай Алексеевич Назаров, 2023
ISBN 978-5-0060-0039-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Детство Отрочество Юность
Родился я в бедной рабочей семье. В годину смерти великого русского писателя Льва Николаевича Толстого, не стало ещё одной знаменитости, родился ещё один неудачник! На свет появился как раз в Николин день, поэтому и назвали меня Николаем. Мать рассказывала, что в тот день она собиралась в церковь к «обедне» и внезапно занемогла, а к вечеру родился и я. Это случилось в тысяча девятьсот десятом году, девятого мая (ныне 22 Мая). В этот день ежегодно праздновали в честь святого «Николая-Чудотворца». Мать рассказывала позднее, что я с малых лет много бродил и часто блудил, поэтому у меня на одежде был вышит адрес, где я живу. Своё имя и фамилию я помнил, а дом и улицу не помнил. Поэтому с околоточным полицейским мы были «хорошие друзья», когда он приводил меня домой найденного где-нибудь спящим на завалинке под окошком.
Мои детские годы были, пожалуй, необычны, дело в том, как рассказывала матушка, рос я почти не дома. И материна забота ко мне была больше об одежде, чем о кормлении. Почти каждый день я домой добирался только переночевать, а остальное время дня я бродил по соседям. И выпросить поесть для меня не составляло ни какого труда. Но это не было нищенским попрошайничеством, где песенку спою, где стишок расскажу, все меня любили. Был у меня ещё брат Иван на пять лет старше меня. Брат Иван до революции учился в школе, а я подрастал без определённых занятий. Иван по школьным урокам часто зубрил стихотворения разные, и я, подслушав, выучивал стихотворения быстрее его. У матери вечерами собирались подружки, они учились швейному мастерству, и всегда пели песни. Не большие песенки я тоже выучивал.
Так что за угощение у гостерадушных соседей, я рассчитывался стишком или песенкой. В то время жизнь моя текла прекрасно! У нас было много родни, в нашем дворе был флигелёк, где жили родные отца, через три дома, в нашем порядке, жили родители матери. В то время, как то, все люди жили дружно, одни думы, одни чаянья. Вечерами собирались на посиделки под окном, а зимой сходились на огонёк.
Отца, Назарова Алексея Михайловича, я помню очень плохо, он занимался революцией и часто отлучался в тайные командировки. Отец наш вырос в бедной рабочей семье, его отец работал кочегаром. У отца было ещё два брата и две сестры младше его. Матушка Александра Иосифовна тоже была малограмотна, но много читала. Сама она тоже проучилась до двенадцати лет, и потом её отдали в портновское ученье. И с тех пор она с этим ремеслом не расставалась. Следует отметить, что в те годы тяга к учёбе была не в моде, и ремесло было главным достоинством человека. Поэтому и наша мать едва проучившись три зимы, ушла в ремесло. И уже в шестнадцать лет стала мастерицей портного дела. Кроме того, отец и братья матери были сапожниками, и мать наша умела немного чеботарить. Так что мне было у кого учиться уму-разуму. Наша мать была вторая, по возрасту, первым был брат Константин. Она выросла в многолюдной семье сапожника, их было четыре брата и четыре сестры. И когда они подросли до зрелости, то гуляли по вечерам в четыре пары, не узнаваемые и не мало поражали окружающих, что они все одной семьи. Жили они справно, ремесло сапожника всегда и всем потребно, поэтому нужды они не испытывали. Отец и четыре брата, ставшие тоже сапожниками, обеспечивали сытую жизнь. Мать за нашего отца вышла замуж против воли своих родителей, тогда это называлось «убегом».
Помню, что я часто думал почему я редко видел отца, даже спрашивал мать об этом. Все вокруг семьи, как семьи, отцы, матери были у моих друзей и подружек. А мы с братом были у одной матери. Помню, наша матушка, вечно строгая, вечно в работе, а иногда вечерком выбирала часик-полтора времени и рассказывала нам о жизни отца, о своей. Беседы эти были настолько приятны, но к сожалению редки, и мы их ждали, как праздник.
В то время отец мой работал на электрической станции машинистом-масленщиком. Тогда наша страна была самодержавной, и отец наш состоял в подпольной организации РСДРП и его дважды арестовывали и ссылали в Сибирь. Первый раз его выручили товарищи, доказав его невиновность, а второй раз он сбежал и долго жил нелегально. Его товарищи были Сыромолотов, Черепанов Сергей Александрович, Камоганцев, Александр Капустин, Александром Равинским, последний был даже его сродным братом, и другие известные по истории уральские большевики-подпольщики.
Потом началась Первая Империалистическая война с Германией, в тысяча девятьсот четырнадцатом году. Забрали наших отцов, пришла к нам нужда, помрачнели лица у людей, начались нехватки питания, одежды и прочего. У матушки сохранились заказы на пошив одежды, и она пошла работать на фабрику Макарова (позднее фабрика им. Ленина), надо же было поднимать нас, растущих сынков. В голодные годы и разруху остались на попечении одной матушки. Она днём работала на ткацкой фабрике, а вечером допоздна дома шила верхнюю одежду людям. Хоть деньги и были, но купить было нечего и негде. Ели редко картошку с лебедой-травой.
Потом вспыхнула революция, сначала Февральская 1917 года, когда свергли самодержавие.
Потом Великая Октябрьская Социалистическая революция 1918 года, когда утвердилась Советская власть. И одновременно началась гражданская война (19181922). Отцы снова ушли на Гражданскую войну. Отец ушёл воевать за советскую власть. Он вступил в отряд красногвардейцев под командованием матроса Хохрякова. А летом в восемнадцатом году, нас постигло большое горе отец наш, в боях с белыми по защите нашего города, попал в плен к колчаковцам и вместе с товарищами были замучены и заморожены где-то под Тобольском, в Сибири.
История смерти его такова летом восемнадцатого года, мы всей семьёй, как и другие, провожали их, уже в эшелоне, на фронт. Был тёплый прекрасный вечер, и эшелон на станции Екатеринбург 1 простоял до темна. Потом он двинулся на Восток, ещё до станции Екатеринбург 2, мы проехали вместе с ним это было ближе к нашему дому. Тут эшелон красногвардейцев снова остановился, и мы, уже в полночь распрощались с отцом. Утром, ещё до рассвета, началась оружейная пальба, а днём белая армия адмирала Колчака заняла наш город. Оказалось, что в эту злополучную ночь эшелон, в котором был наш отец, был разгружен и брошен в оборону города, где-то в районе московского тракта. Но оборона была безуспешна, трудно было плохо организованным, ещё рабочим отрядам, выстоять против организованной, хорошо вооружённой и обученной армии Колчака. Таким образом эшелон, в котором был наш отец, был разгромлен и частично пленён. Горькая участь досталась и нашему отцу, он тоже оказался в плену.
Кошмарные наступили дни, частые обыски, ночные тревоги. Нашу матушку затаскали на допросы. С прилавков исчезли все продукты, приходилось на барахолке обменивать всё мало-мало ценное на хлеб и соль.
Уже не думая о мясе. Немного выручали картошка и другие овощи, пока было лето. В муку, приобретённую скудно и кое-как, примешивали лебеду. С улиц исчезли собаки, а потом и вся прочая живность. Помню, в ту пору у нас было стадо гусей, так штук двенадцать. Так за месяц их сократилось больше половины стада. Видя такое положение, мать остальных приколола, не дав им вырасти до необходимой кондиции, и мы ещё боролись с голодом.
Из воспоминаний отца
Во время пребывания Колчака в Екатеринбурге летом 1919, он квартировал в одном из домов на улице Мичурина, где был и родной дом отца. И когда Алексей Михайлович попал в плен к колчаковцам, матушка, Александра Иосифовна, ходила на приём к Колчаку просить за освобождение мужа. Адмирал Колчак принял её вполне достойно и учтиво, но в просьбе отказал, объяснив своё решение классовыми непримиримыми разногласиями с революционерами.
Кстати, в то же самое время, колчаковский денщик взял в жёны одну из девушек живших по соседству с ними.
Но колчаковцам не долго удалось царствовать в нашем городе. Окрепшая Красная армия стала побеждать на всех фронтах. Почуяли и наши горе завоеватели свой крах и стали отступать в Сибирь. А за месяц до полного отступления, отправили эшелон пленных в сторону Тобольска. В те трагические дни, мы в последний раз видели нашего отца, уже за решёткой арестантского вагона. до сих пор помню тот день расставания. Мать, в слезах, смотрела в последний раз на отца, а он, на удивление, был бодр и весел. И всё уговаривал матушку, что скоро наступит полная победа и он вернётся к нам. Но этому было не суждено свершиться.
С нашим дорогим любимым отцом больше мы не свиделись. Уже на следующий год, тоже летом, белые были разгромлены и наш город был освобождён. Вслед за фронтом, наша мать, вместе с другими красноармейками, поехали искать «могилы» наших отцов, по следу, по движению того эшелона военнопленных. И нашли бесценную братскую могилу где-то под Тобольском. По не утверждённым источникам какой-то эшелон с пленными был загнан в безлюдный глухой тупик, где заключённые гибли от голода, мороза и расстрелов. Так и вошёл в историю наш отец, расстрелянный бело-колчаковцами!
Так мы на половину осиротели. А жизнь всё ухудшалась, чего мы только не наелись в те годы, ели почки от репья, а в мизерный паёк добавляли лебеды. Потом дополнительно стали выдавать колоб, картошка была на вес золота.
Братишке моему, как только исполнилось четырнадцать лет, пошёл работать учеником в паровозное депо и помогал матери немного.. Работа была грязная и тяжелая, но он не сдавался. Мне тогда было примерно семь восемь лет.
Иван стал комсомольцем, а я уже учился в школе. Когда я учился в первом и втором классах школы, тогда учили ещё «Закон Божий». И когда я увидел попа, который нас учил «Закону Божьему», пьяного в канаве, кажется в пасхальный праздник, просто поразился. Как же может человек говорить о любви к Богу, а сам опуститься до ничтожества? В третьем классе о Боге не было ни звука, а наоборот развёртывалась антирелигиозная работа, которую мы воспринимали гораздо охотнее и активнее. Лично мы, как дети рабочих, были на «седьмом небе» от счастья, что избавились от этой вековой школьной обязательной зубрёжки.
Особенно были счастливы мы дети, отцы которых сложили головы или ещё борются за Советскую власть. Но проучился я только три зимы.
В основном нас растила матушка. Жизнь была трудная, жили впроголодь, но люди воспряли духом невзирая на трудности, трудились не покладая рук. Но как не радовала жизнь и работа не на хозяина, а на себя, но нужда донимала всё больше нас бедняков. Началась разруха, поголовный голод.
Но это была ещё не последняя беда, жизнь была очень трудная и матери пришлось снова выйти замуж за деревенского ломовщика на лошади, что несколько облегчило наше положение. Так у нас появился отчим Михалев Андрей Михайлович.
Уже на следующий год замужества матери, нам пришлось переехать на ВИЗ, где отчим работал у подрядчика Бузякова. Чтобы прибывать на место работы к семи часам, отчиму приходилось вставать почти в полночь и гнать лошадь через весь город. И вечером возвращаться поздно. Это было очень тяжело, главным образом для лошади, Поэтому пришлось переселиться ближе к месту работы И мы втроём переехали жить на ВИЗ ближе к работе отчима, а брат остался жить в старом доме вместе с дядей, братом отца. Мой брат не признал чужого отцом. А мне было некуда деваться. И тогда для меня началась настоящая школа мужества. Никакого продолжения учёбы, вместе с отчимом, я и матушка вставали в шесть часов утра, он завтракает, я запрягаю лошадь. Он уедет на работу, я чистить конюшню, мести двор. Жили на квартире, двор хозяйский должен быть чист до блеска, потом принести воды с реки, это с полкилометра. Отчим поил лошадь только речной водой. Зимой было легче воду возил на санях. Летом было мучительно, вёдра большие, тяжёлые, волочились по земле, тащишь их на носках с отдыхом.
От речки мы жили далеко, два раза сходишь полдня потратишь. А там и матери надо помочь, в магазин сбегаешь или ещё что. Вот и день на исходе. Приехал отчим с работы, опять возня с лошадью. Я никогда не поспевал вместе с ними к обеду. Пообедал, если лето мазать телегу, зимой уже темно и день прошёл. И так изо дня в день, круглый год, так и время не оставалось свободного и отпала охота «лоботрясничать» на улице. Только в длинные летние дни, отчим в сумерки выходил на завалинку с мужиками покурить, он курил большую трубку. Тогда разрешалось мне «высунуться» на волю.
Иван остался в доме, по существу один в такое суровое время. Второе замужество матери осуждали и отсоветовали её родственники, а Иван молча перенёс эту душевную травму. Но мать не прислушалась к мудрым советам и поступила по-своему. Она, кажется, имела своё логическое объяснение своему поступку, что-то вроде, что будет поддерживать питанием Ивана, и он переживёт трудное время. Но отчим нас взял в такие «ежовые рукавицы», что помощь брату была редкой и скудной.
В то время нас с матушкой постигло ещё одно, не менее тяжёлое горе мы потеряли Ивана Голод, 60лезни не пощадили слабый организм парня. Он жил в нашем доме вместе с дядей, братом отца, но у того своя семья и помощи Ивану он оказать не мог. Мы стали питаться с отчимом неСКОЛЬКО лучше, и я иногда приносил Ивану хлеба. Но этого было мало и очень мало для рабочего растущего парня.
Осенью двадцать второго года Ваня заболел, недоедание, тяжёлая работа способствовали развитию болезни. И когда мы с матерью приехали на лошади к нему, он уже неСКОЛЬКО дней лежал в постели. Страшно исхудал, глаза провалились и уже бредил. В больницу его не положил из-за недостатка мест,
Тогда сильно свирепствовал сыпной тиф. Мать сильно встревожилась и оставила меня с ним. Мне было, хоть и двенадцать лет, но я уже чувствовал, что Иван безнадёжен. Ночь была кошмарной! Иван терял сознание, бредил всякую всячину или вскакивал, стремясь куда-то бежать. Мы с дядей еле его удерживали и укладывали на кровать. По совету дяди, я его опрыскивал холодной водой, и он успокаивался. Но этим, видимо, я усугублял его болезнь, утром, приведённый матерью врач, обнаружил ещё и крупозное воспаление лёгких. К вечеру Ваня умер!
В ту не забываемую ночь, когда Иван приходил в сознание, он говорил прекрасные слова. Он обещал по выздоровлению взять меня к себе, избавить меня от тирании, на которую мать обрекла меня и себя. Иван верил и ждал, что вот-вот жизнь начнёт улучшаться, я буду снова учиться. В ту ночь мы вспоминали всё наше детство. Иван рассказывал какой у нас был замечательный отец, о его подпольной работе в годы царизма. Какой он был ласковый с нами и очень любил мать. Но Иван ни одним словом не обвинял мать в своём положении, он её очень любил и сочувствовал, что ей одной было очень трудно с нами. И он всё время ждал и спрашивал её появление.
А я в ту ночь пережил первую сердечную боль, что может быть из-за материнского опрометчивого проступка, мы теряем Ивана. Матушка сильно переживала эту утрату, видимо её мучило раскаянье. Несколько дней она была «сама не своя», внезапно задумывалась, часто забывала что делать. Только отчиму не показывала свою глубокую рану в сердце. Она уже давно к нему была равнодушна, семейные обязанности выполняла по привычке.
Смерть брата была первым толчком меня к зрелости, когда я серьёзно задумался о своей жизни.
Тогда у меня впервые возбуждалось чувство протеста к жестокости, к несправедливости, к бесчеловечности. Тогда же я понял, что Ивана мы потеряли безвременно и не без вины матери. Нельзя не сказать, что смерть Ивана матушка переносила с величайшей болью, а может было и раскаянье. Это видел я и не только я, даже отчим обратил внимание на перемену в матери и ослабил свою жестокость. Чаще с работы возвращался трезвым. Я бы даже сказал, что отчим стал несколько побаиваться матушки, стал её задабривать, как бы успокаивал её, сдерживая или заменяя в некоторых заботах о нём, по дому и прочее.