А бывшая моя говорит так: «А и не дала бы», может, и не про этот случай говорила, то есть не про Маську: так откуда ей знать?
Ведь ни одной фотки с Маськи нет: стеснялась, не хотела ославиться. Ибо жить с дедушкой, месяцами, в одной постельке это не модно.
А таких случаев на самом деле тыщи обыкновенных как порнушки, и сотни уникальных не похожих ни на что.
А я тогда: «Дала бы, но я добр, и не стал».
А сам имел в виду совсем другую, которая была не любовью, но немного в фаворе. А я не насильник, мог бы и окрутить.
Языком.
Язык подвешен как надо.
И, кроме того, без любви. А при фаворе и без любви, както оно не очень: да и мораль есть мораль.
Попробовал только сисечек, да и те руки сожгли до ошпара.
Мораль, она как кость в горле: жрать не даёт, хоть организм требует.
Но, если оборотитися вновь, скрипя пером, к Маське, вспоминаю: тут же спросонья, механически, Маська завопила.
Бы!
Шёпотом, естественно, ибо ночь.
И соседи с банками: у стен и полов, прислонённые, ещё и черти в подвале.
Те вообще ждут разврата, чтобы предъявить
Короче, Маська: «ой, не надо».
А я: «должен же я знать как там у тебя устроено».
А она павой: «не надо, не надо, дорогой вы мне Егорович и без этого. А то я тоже захочу».
Шалопайка!
Пыжит перья, знаю, что хочет трёпки серьёзной, с любовной страстию, а не подаяния старших.
А я был готов, взмок, прилип к её заднице в обрезанных джинсах, и жмусь; а ножки стройные, белые, гладкие без единой волосинки. Животик плоский, но мяконький, и женственный.
Теперь же, тогда, то есть, а я не насильник и не педофил, а лодырь, с моралью и аморалью: борются они пришлось взять себя в руки, и отбросить задатки Казановы в сторону.
Я будто бы очнулся тогдесь, зевнул для пардонуа, небесным странником: будто не виноват я.
А будто бы автоматически во сне полез: волочебником апостольским. А за это грех списывается.
Встал, засунул разочарование койкуда.
Христос воскресе.
Яйца побитыанесъедены.
Оправил членство, шокорлапки сомкнул, и охолонул холодной водицей. Зашипело аж.
И, пока не истёрлося в памяти, полез в комп: записывать ощущения
Так Варвара Тимофеевна конченая замужняя мать таёжных проблядушек и маленькая хитрушка, мечтательница, а также путешественница автостопом двадцатилетняя МаськаФаби оказались одновременно со мной и с Бимом: в Парижике.
11. Флэшфорвард
Флэшфорвард. Цвет теперь синий: для различения дат.
За что же ты себя наказываешь мазохизмом? спрашивала меня Варвара Тимофеевна уже через пару веков, когда я сильно повзрослел, Сасси упомянул, Марию алле Малве не забыл, Жюстинок и Дусек поимел, пантеон писателей открыл, Рим и Маркиздесада объединил и в Сасси поселил.
Но ни черта не изменился: ни стилем, ни поведением, святой язычник! трахать их всех надо
Вот так думают современные женщины какой щас век, какой щас век?
Какая те разница! оглядываясь на оперативно, да бестолку, прожитые годы. А что ж тогда сами в нужное время, в тот самый час Где вы были?
Перед кем сгибали круп, кобылки вы этакие?
Мозги у вас гдесь?
В каком месте тела отсутствовали следы соития?
12. Травяная машина
И оказывается: всё, что мы видели и пощупали реально в Париже, не так всё было и далеко.
Зря Ксанька пожадил на своём авто ездить. На машине мы увидели бы ещё больше и фараонов, и лувров.
Успел сфотать Травяную машину в тот момент, когда она тронулась.
Фотка потому смазалась: был некоторый туманчик, а, может, и дождь накрапывал, рождаясь из парижского отсека космической млечности, в которой рождающий луч
И часть трусов что висела на улице опять мокрая.
Высматривал Ксанькину Реношку, но её отсюда не видно: липы мешают.
Может и не липы. Не достать до лип. До веток их. Хорошо бы сушились трусы на липах.
Ну, а что ещё может расти в центре Парижа? Клёны?
Может и не клёны. Не достать до клёнов. До веток их. Хорошо бы сушились трусы на клёнах.
Карагачи?
Может и не карагачи. Не достать до карагачей. До веток их. Хорошо бы сушились трусы на карагачах.
Фу, как не оригинально. На карагачах можно и в Угадайке подсушить. Выполз на Варочную штрассе, во дворик к Рабочему и суши себе.
Может, тополя тогда? пирамидальной ориентации типо?
Может и тополя. Но не достать до тополей. До веток их. Хорошо бы сушились трусы на блЪ! Клейкие тополя. Пирамидальные они не достать из окна. Не буду их.
Дак, не субтропики, вроде, для пирамидальных, хоть и могли бы. И не АлмаАты.
И не Бухара ты.
А Парижтвоюмать!
***
Машина в квартале отсюда: стоит в неположенном месте: на наш общий страх и риск.
Можете сидеть в библиотечной уборной, с моей книгой, как и сидели до того, если не верите, но Ксаня а он сам рассказывал утром всю ночь ворочался, метался.
Черти французские воду лили.
Радостно: проспал заутреню.
А среда светлая, а он язычник, не басурман, не католик!
Бима испинал, разворошил бельё, не спал и страдал: штрафы тут оёё!
Кусаются штрафы больнее бешеной американской собаки из вестерна койота, поганей энцефалитного клеща.
Соглашусь с Ксан Иванычем: вакцины от штрафов нету.
Гм! Это чтото!
Двести или пятьсот евро.
Уточним, когда к машине подойдём.
Там на стекле должно Ксанькино кино «Страшный парижский сон» висеть.
С озвученной в реальности ценой вопроса.
Выглядит Ксанин киносон (сколько вам лет, милая читательница? вы тоже за рулём?) как такой бумажный, самоклеющийся стикер привееэут от гаишников. Пока «е» тянули, стала она «эй». С восклицательными знаками и номером счёта в банке.
Туда люди, кривя морды, перечисляют положенное. Если они не согласны, конечно, на арбитраж и разборки.
А ещё дороже выйдет!
Нет, дамочка! У вас те же симптомы относительно стояков, а мы говорим так: чего с французскими гаишниками бодаться, если факт налицо?
Вы мэр города Угадая, что ли, Старого Оскола, Новогришковца? спросят они.
Мы: «Тосё, а толком ничего».
Священный русский запрет на исполнение правил придуман не для всех русских, а только для избранных.
Дак ни пошли бы вы и ты тогда в жопу! Ты русский депутат Европарламента? А не грек, не сербская обезьянка? Так пошёл в пим!
И мы послушно идём, куда командировали и что посулили, потому что мы не смелые Жириновские соколята, а обыкновенные петушки.
Общиплого мужского рода. И такого же столовского возраста.
В кастрюлях. И в залах. Там ещё мухи роем. Напоминающие вечно укомаренный, умошечный, умушенный Томск, с Ушайкойдряньрекою.
Или к пустому месту подойдём.
Там была служебная стоянка: для своих, для почты, для жандармерии, для пожарников, для ГАИ ихнего.
Всё прописано прямо на асфальте.
Заберут, как пить дать, наш автомобиль!
Готовы были ко всему, а гараж искать лень. Мальчики устали.
А ещё пуще того жальче тратить по сорок или восемьдесят евро в сутки какая разница в цене вопроса.
Заплати бабки и спи спокойно, рассуждал Бим, отряхнувшись с Варвары Тимофеевны и опять выставив на обозрение условно живенькие кокушки. И свой мерзкий ***.
Вместо трёх звёздочек тут известный овощ.
Бабки это бабки, сказал он, что их жалеть? Специально копили, чтобы тратить.
Бим, а бабато где твоя? То есть наша, теперешняя вместе потёхались Тимофеевна она, или, может, Маська. Или Фабька?
Нет, Фаби я ещё не мог упомянуть: повторяю: мы ещё не познакомились в тот момент с Фаби.
Я познакомился с ней только через несколько часов, когда мы вонзили естества свои в Париж: глубоко и непонарошку.
Конспиративная левитация, или дежавю, значит.
Моя? Бим поозирался, баба моя в Греции, я же говорил, гречанка она временно. Но не Маська. Масяня это такой комикс. Почему она и твоей вдруг стала? Тимофеевна она, да. А почто, я разве тебе отчество говорил? Называл? По пьянке что ли? Это надо разобраться
Тут Бим с какойто стати затеял с закрытыми глазами стыковать указательные пальцы.
Не сходятся пальчики, ой не сходятся Таинствуешь чегото ты, Кирюха. Тупишь.
Точно, туплю. Приснилась мне Варька Тимофеевна ночью, а сейчас уже утро. Ушла женщина как кипяток в мороженое. И растворилась нежная недотрога Маська.
А я в итоге не выспался под окном парыжским.
***
А облака ихние точь в точь, как наши родные российские облака.
А их присутствие почемуто не помогало мне так же спокойно, порусски, дрыхнуть.
А я не спал, а думал. Про облака. Об облаках. Про их квадратность, и чем их тушевать на картине, чтобы и абстрактность присутствовала, и чтоб на небесные кирпичи из ваты, походили.
Смаковал. И расстраивался об их внешнем сходстве французских и наших, при принципиальной разнице как снотворных: ainsi, realisy sedans les differents etats.
Короче, Ксанька ездить по Парижу на своём классическом авто с чемоданом наверху категорически не собирался.
Ибо он считал, что в Париже, особенно в главном округе
Тут я не оговорился: Париж в большом Париже на самом деле это только центральный район, а остальное, хоть и в черте, уже не Париж, а периферия.
Тьфу, мутота какаято!
Короче, Ксаньке оказывается и в большом, и в малом Париже, НЕГДЕ припарковаться, и бросить якорь: даже на пять минут.
Так он решил заранее, даже не пытаясь проверить экспериментальным путём.
Что на практике так и вышло: как бы не хотелось нам с Бимом обратного.
Эвакуаторыто ихние по ночам колобродютЪ, воодушевлённо, но с растяжкой предложения и со старооскольским акцентом в последнем слове намекнул Бим, это вам не в Угадае моторы где попало ставить.
***
И опять запахло кринолинами. Я задрал голову в потолок, потом встряхнул ею.
Бим тоже, что там, мол, на потолке углядел? Розеток нету.
Муху Альфонса?
Альфонсиху бабу его?
Мухи как и принцессы могут кверх ногами.
Бим не англичанка, и муха не англичанка, и муж её мух.
А вместе и по раздельности натуральные позёры. Только и могут, что дребезжать крыльями, кистями типа колонОк, и кистями рук, руки когда хочется, а некого.
Видение у меня было, сказал Бим.
Меньше надо пить. Хочешь, опохмелю? Или дряни курнул?
Нет, не курил я, это Малёхина юрисдикция.
Бим прав. Он часто прав. Это я лев. Зверь в засаде. А он прав, и весь на виду.
Гаражстоянка это ещё хуже, потому что где её и как егоеё искать непонятно: языковый барьер!
А «Вокзайто ду ю Норд» рядом, сказал Бим, поёжившись и стукнув щелбаном по головке своего малыша лежать! не высовываться! стоянки там всяко должны быть. С охолустий много народу наезжает, а встречающие их же должны гдето ждать. А они же не могут без автомобилей встречать: их же родственники за бедных посчитают.
Я согласился. А Ксан Иваныч нет.
Дорого, сказал с порога вошедший Ксан Иваныч, и мгновенно проникнувшись сутью беседы.
***
Нет! Не так было.
Было это раньше.
Жик, жик, жик прокрутка назал.
Дорого! без обиняков заявил Ксан Иваныч, без всякого проникновения в суть беседы. Ибо это было сразу по заезду в гостиницу, машинку попробуем оставить на одну ночь на улице. Может нас флажки спасут. Там же российский есть? Есть. И номер российский. Испугаются. Зачем им с Россией отношения портить? Да же, Малёха?
Малёха возник из ниоткуда, как из под плинтуса доллар. В ньюорлеанское наводнение.
Он как бы играючи, поочерёдно приподымал и опущал плечики. Не знает он, типо.
Папа, дай сто евриков!
Накачанный мальчик. Природой папы и мамы, а сам к гантелькам нини.
13. Голодный мальчик
Утро следующего дня.
Великовозрастный сынишка Ксан Иваныча по тепличному имени Малёха проснулся позже всех, тут же засобирался кудато.
Помельтешил с ноутбуком на глазах у взрослых: продемонстрировав волонтёрскую важность.
Зевнул для порядка, и ушёл в Париж: пополнять запасы травы.
Папа, дай денег, шепнул он предварительно, у меня уже кончились.
Как же так, сына, я же вчера тебе давал сто пятьдесят евро?
Ого, моему бы сыну выдавали хотя бы полста евро в день!
Ксаниному сыну похеру. Его желание закон для папы. Мама велела папе ублажать сына, иначе бы и не пустила: путешествието взрослое, у каждого по члену, мало ли кого куда потянет.
Чтобы меньше всех этих тяг на сторону было, на' те, дорогой мой муженёк, пригрузок на ногу твою беглую.
Пригрузок на цепочке.
Пригрузок драгоценный: с такой гирькой далеко не убежишь.
А в итоге: чем больше желаний у сыночки, тем целее семейный союз.
Я это понимаю, и потому с интересом наблюдаю следственные коллизии.
Бим смотрит точно так же. Но, в отличие от меня не обременённого излишне близкими дружбами и оттого терпеливого бухтит вслух.
Вчера вот, например, Его Наивеликое Высочество Малюхонтий Ксаныч посетили Диснейленд.
Вышло так: заметило Его Высочество рекламный сюжет поперёк дороги, обалдело.
Вспомнило оно тяжёлое историческое детство и натянуло его, как в Мемориале, на себя: там картофельные кожурки, само собой. На обед и на ужин по три колоска, за которые полагался расстрел.
Поэтому чудо наше, уморенное несправедливостью, а как же: родился в СССР, а не в Америке, не на Мальдивах, соответственно Сталин там, Гулаг рядом, убитый на войне дедушка, изнасилованная бандерами, потом чекистами, бабушка.
И пыр.
Чудо подскочило на сиденье и заорало в окошко: «Папа, я хочу в этот восхитительный французский Диснейленд!»
Что оставалось делать папе?
Наш папа не ватиканский, не злой и не жадный, а наоборот. Он, разумеется, пошёл сынишке навстречу.
Команда молча слушала решение старшего: попробовала бы не согласиться!
Бимовское бухтенье в подносовую тряпочку тут умолчим.
***
Чтобы доставить великаго прынца туда, вся гурьба, поломав путевой график и наплюя в дефицит времени, сдёрнулась с трассы, доехала по навигатору куда приспичило прынцу и высадила прынца прямо у кассы.
Знаешь поанглийски несколько слов?
Знаю.
Ну и нормалёк, не пропадёшь. Вон в ту дырку суй деньги. Генплан вон он на картинке. Изучи и вперёд. Носовой платочек есть?
Нафига сыночке носовой платок: бабло вперёд давай!
Заволновался Ксан Иваныч, сердечко трепещет: как же, сына одного в парке в парке, пусть и детском, тем более, детском, чужой страны (!!!) ё пэ рэ сэ тэ оставил.
После этого дерьма мы поехали дальше устраиваться на ночлег.
Ближе к вечеру папа забеспокоился, отвлёкся от всех своих оргдел, подсел на телефон и созвонился с Малёхой.
Трудный возраст у папы. У Малёхи же ловкий.
Ехать надо, сказал нам отец в результате, Малёха уже всё посмотрел, говорит, что его уже можно забрать. Голодный, наверное, мальчик.
Ага, и устал бедный. Вагоны с рогами изобилия разгружал, тудысюды таскал, аж в штаны наделал от усердия. Это подумал я. Так как Малёхины литературно обделанные трусы висели рядом с моими чисто постиранными. На тополе, нет на карагаче, нет на подоконной решёточке. И наводили на соответствующие мысли.
Ну и что? Езжай, отреагировал Бим.
Я один не поеду, сказал папа, кто будет за навигатором следить? Я не могу одновременно рулить и в навигатор смотреть.
Я молчу.
А он: «Кирюша, друг, выручай, и наклонил виновато голову».
Первый раз в жизни я услышал ласкательное наклонение своего имени и приготовился таять от нежности.
Это всё означало, что он понимает, что виноват, тем не менее взывает к всемирному SOSу и дружбе.
Разбаловался чересчур папа. Привык, что за навигатором всегда ктото есть.
А этот «ктото» это я.
Так и прицепил он к дурацкой поездке меня я не был в ответе за сыночку папы достаточно. Но я был главным по джипиэсу. И, следовательно, главным по любым передвижениям. С целью сохранения автомобиля.
Папа, понимаешь ли, читательница (как тебя, милая, зовут? вышли фотку), потрафляет разным сыночкам: в ущерб обществу.
А общество в ответ должно потрафлять папе: в его сознательном пренебрежении к нам. И в противовес к сыночке.
Сыночка на одной чашке весов, остальное общество на другой. Но стрелка показывает «ноль»: всё нормально, господа, чашки уравнены, всё почестному.