Я пришла в редакцию газеты, в которой тогда работала журналисткой.
Вот, Чугункова, это тарелка, фотограф Вова, возникший внезапно, нахлобучил на мой рабочий стол чистый лист бумаги форматом А4, пусть полежит пока Я тортик тебе оставил Ты жди, я сейчас
Не успела я спросить Владимира о том, по какому случаю банкет, как взамен мелькавшей между редакционных столов взлохмаченной светловолосой головы уходящего фотографа выплыла на первый план широкобёдрая, давно уже зрелая женщина, корректорша Вера.
У Вовки день рождения сегодня, Вера приподняла белёсую бровь, не знала?
Откуда? оправдывалась я. Месяц всего в редакции работаю Эх, хорошо бы подарок купить.
А ты купи, купи, Вера протянула мне мой текст, ею поправленный. Тортик это ведь прелюдия к пиршеству Вовка обычно такой ужин закатывает, что пальчики оближешь! Он уже приволок из дома кастрюли. В прошлом году голубчиками нас угощал, салатиками всякими.
Вера сглотнула слюну.
Весь начавшийся декабрь Вера сидела на диете.
Она, притаскивая на работу лотки с тёртой морковкой и ещё чем-то овощным и пресным, плакалась на свою судьбу всем подряд.
Жена? удивлённо вскинулась я.
Чья жена? не поняла Вера, очарованная воспоминаниями о голубцах.
Ну, Вовкина жена Это она голубцы с салатиками готовит?
Да какая там у Вовки нашего жена! сморщила носик Вера. Нету у Вовки никакой жены Родила ему уродика и исчезла.
Уродика?
Уродика.
И исчезла?
Исчезла.
Куда?
Ну, я не знаю вообще никто не знает.
Верина неосведомлённость ввела меня в ещё большее недоумение. Корректорша знала всё. И я уж было открыла рот, чтоб тем не менее прояснить ситуацию.
Но осеклась.
Т-с-с-с! увидев, как на горизонте замаячила Вовкина голова, настороженно зашипела я.
Ну, я пошла А ты ошибки-то исправь, снисходительно глянула на меня сверху вниз образцово грамотная корректорша и, плавно качнув бедром, учуявшим приближение мужчины, удалилась прочь.
А Вовка аккуратно серебряной лодкой-ложечкой выложил из нарядной коробки мне на бумажную «тарелку» форматом А4 последний кусочек вишнёвого чизкейка.
Вовкин деньрожденный ужин я так и не отведала.
Да и подарок ему не купила.
Вместо этого я поехала собирать материал для очередной статьи, хоть написание её не требовало срочности.
«А Вовка о тебе вчера спрашивал», сообщила мне на следующий день корректорша Вера.
«Я не могла остаться, без тени сожаления соврала я. Дела, дела»
Марина, зайди ко мне, редактор газеты Филина курила в форточку, стоя на подъездной лестнице, когда я поднималась наверх, дело есть.
Хорошо, зайду, намеренно пустив в голос струю напыщенного энтузиазма, ответила я начальнице.
Под руководством Филиной я проработала всего месяц. И мне нужно было упрочить своё место в журналистском коллективе, поэтому приходилось хорохориться, демонстрировать рабочую прыть Хотя думать в эту минуту хотелось о другом.
Я с тоской глянула в окно, которое полузаслонила редакторша.
Там, сквозь гусиным пиром изящно писаную изморозь, разноцветными огнями мерцала городская ёлка.
Марина, а езжай-ка ты в галерею. Там местные художники выставку сегодня открывают, Филина, похожая на развязного очкастого юношу, теперь сидела за столом своего рабочего кабинета, как всегда, в расслабленной позе.
Одним плечом она касалась спинки кожаного кресла, вторым висела в воздухе, явно преодолевая желание (это слишком угадывалось) закинуть ногу на ногу. Потёртые джинсы, к редакторскому счастью, не сковывали движений.
Сковывали правила поведения, написанные для безупречно вышколенных девочек.
Сейчас нужно ехать? уточнила я.
Нет, сейчас беги в поликлинику на медицинский осмотр. Он обязательный, ежегодный, в целях профилактики А потом в галерею.
Ага, кивнула я и развернулась, готовая сорваться.
Чугункова!
А?
Фотографа не забудь! Филина взглянула на ручные часы с крупным круглым циферблатом, покрывающим её запястье, и закинула-таки ногу на ногу. Вовку в галерею возьми.
Я проснулся от навязчивого звука, не сразу поняв, где нахожусь.
А ещё этот писк, жалобный, но настырный.
Приподнявшись на локтях, щуря ещё не привыкшие к свету глаза, я пробовал осмотреться, чтобы вернуть себя в действительность.
«А квартира», сообразил-таки я, углядев на полу картонную коробку из-под макарон «Мутлу», в которой заночевала моя электронная книга.
Я слегка успокоился Но вопль!
Он продолжал пытать моё сердце, и без того сбитое с толку внезапным пробуждением и скакавшее теперь вприпрыжку.
Я вылез из кровати. Босиком прошлёпал к балконной двери.
В её стеклянный проём частил дождь.
Сквозь белёсую смуту воды застиранным зелёным пятном мне являлись полупризраки-полудеревья.
Я открыл дверь.
Господи Иисусе!
Выходцы из ада существуют!
То был котёнок с разинутой в полувопле, в полушипении алой пастью.
Он как будто осатанел, поняв, что дверь перед ним распахнулась, и ринулся напролом с намереньем зубами выгрызть из меня добычу: еду и тепло.
Его чёрная мокрая торчащая клочьями шерсть, круглая большая морда с алчным оскалом и глаза обезумевшего звериного детёныша делали его похожим на маленькую гиену.
Вот только хвост!
Хвост у котёнка не был поджат, как это делают падальщики.
Хвост стоял торчком.
И он был бледно-розовым!
Кожаным!
Голым!
«Да у тебя лишай!» уворачиваясь от котёнка, который норовил потереться о мои ноги головой, ужаснулся я.
Мощным пинком отшвырнув пришельца в сторону, я выскочил в подъезд.
Тот мгновенно оправился от боли и бросился за мной.
Но я его обхитрил.
Выманив его из квартиры, я изловчился и, занырнув обратно, хлопнул дверью прямо перед носом у обманутого гиенёныша, открывшего в жалобном «мяу» зубастый рот.
Отвязавшись от лишайного котёнка, я принялся «сдирать с себя кожу». Тёр ноги моющим средством для посуды «Фейри», спиртовыми салфетками, купленными год назад для авиаперелёта, и дорогим парфюмом, приобретённым в том же в аэропорту в дьюти-фри.
А гиенёныш, оставшийся в подъезде, всё взывал, стонал и плакался.
Но прошло время, и страдалец затих.
Я выглянул в мутный дверной глазок.
Котёнок, прижавшись боком к холодной стене, подвернув под себя лапы, словно маленькая лошадка, обречённо клевал носом.
«Меня караулит», подумал я. А утром позвонил риелторке.
«Так у вас там начальник есть. Пожалуйтесь ему, посоветовала та. Пусть утилизирует этого котёнка лишайного, куда надо».
Я пришла в поликлинику.
На медицинский осмотр. Как велела мне Филина.
Сегодня сто двадцать сисек прощупала, скорее в пространство, нежели мне, сказала врач, невысокая крепкая женщина с причёской, напоминающей перья разбуженной совы. Коротко стриженные, бурые с подпалинами волосы ниспадали на стёкла огромных очков. Оттого врач уж вовсе смахивала на ночную лесную птицу.
Много, представив сто двадцать сисек, вслух подумала я. И задрала вверх блузку.
Много, вздохнула врач и без энтузиазма принялась пальпировать и моё тело.
А где столько сисек взяли? заела меня случайно оброненная фраза.
Так медосмотр в Сосновом бору.
Сосновый бор это место, где в нашем городе находился интернат для женщин с нарушениями психики.
В народе их называли дурочками.
А что?.. застёгивая блузку, спросила я. У дурочек сиськи красивые?
Женщина вздрогнула. Как будто бы ждала, что я спрошу её об этом.
Сегодня видела такую, врач, тревожно упёрлась взглядом в пространство. Как будто снова увидела ту самую дурочку. Молодая. Высокая. Бледная, как луна А волосы рыжие, почти красные, по плечам раскиданы! Стоит, молчит Глядишь на неё, и страшно становится Как думаешь, красота бывает страшной? вопросительно впёрла в меня глаза впечатлённая докторша.
Бывает, уверенно рубанула я, поддавшись её состоянию. Ещё как бывает!
Мы с Володькой пришли на выставку.
Внутри галереи слишком ярко, даже тревожно ярко освещённой большими круглыми люстрами, с вытянутыми бутонами электрических ламп, имитирующих свечи, волнующе пахло обрывками парфюмерных ароматов и живых цветов.
У раздевалки губастый мужик в лохматой шапке, в пальто со столь же лохматым воротником, похожий на медведя, расцарапывал свёрток из плотной суровой бумаги.
Губы у посетителя выставки шевелились. Маленькие глазки под лохмами шапки двигались. «Медведь» священнодействовал. Как будто раздвигал малинник, предвкушая увидеть внутри куста яркие сочные ягоды.
Наконец, из-под грубой серой брони явились на свет хрупкие белые лилии.
Мужик взволнованно облизнулся.
А я начала стаскивать с себя пуховик.
«Давай помогу», предложил Володька, содрал с меня одежду и сдал её в галерейный гардероб молодящейся старушке со сгустками оранжевой помады в морщинистых губах.
В самом дальнем углу галереи скромно жалась тётенька.
Она была сильно не похожая на снующую туда-сюда богему с пузырящимся сквозь бокальное стекло шампанским в дорого окольцованных руках.
Тётечка эта не была похожа на художницу.
Её бардовая старомодная кофта с карманами, седеющие волосы, собранные в жидкую кичку на затылке, нерешительность всё указывало на то, что женщина чувствует себя чужой на этом празднике жизни.
Извините, кто автор этих картин? тем не менее спросила я, указывая на несколько полотен, связанных одной темой. На каждом из них было небо.
Я, встрепенувшись, откликнулась тётушка с видом торговки неходовым товаром на рынке, к которой наконец-то обратился покупатель.
Я всегда рисую только небо, охотно заявила в интервью художница.
Почему?
Потому что на небе Ангелы живут.
Ага вот как?.. А что они там делают?
Ну, я же говорю Они там живут! Конечно, иногда они спускаются на землю Но не часто Кстати! У вас за спиной сейчас Ангелочек стоит.
У меня???
Да. Мальчик лет семи. Сам светленький, а свитерок у него тёмненький На груди пятнышко маленькое розовое Этот мальчик всегда будет хранить вас. Всю жизнь.
Ну, что ж всё может быть, всё может быть, торопливо засовывая в сумку блокнот с записями, поспешила свернуть я беседу, опасно норовящую скатиться в бред. Наша газета обязательно опубликует интервью с вами Возможно, во вторник Ловите.
«Мадам ку-ку» уже мысленно и глубоко разочарованно закончила я свою речь, потом зло окликнула Вовку, чтобы он прекратил-таки щёлкать фотоаппаратом.
В тот год, стремительно уходящий, я была на «мели».
Жильё моё, съёмная квартирка на окраине города, расположенная в двухэтажном жёлтом бараке, ничуть меня не радовала.
То ветер, воющий за окном, вгонял в меня смертельную тоску; то почти остывшие рёбра батарей доводили меня до «белого» каления; а уж ночные бурные попойки соседей-алкашей за стенкой и вовсе рождали во мне приступы животного жгучего страха.
Арендовать другое жильё я пока не могла.
Смена работы, на которую я решилась месяц назад, была кульбитом рискованным. Я экономила каждую копейку, боясь остаться с «фигушкой в кармане».
Личная моя жизнь и вовсе разладилась, многолетний вялотекущий любовный роман, словно старый и грустный тягловый мерин, пал вдруг на бок, да и сдох.
«Наконец-то, с облегчением подумала я, туда тебе и дорога».
Где Новый год встречать будешь? спросил меня Вовка, когда мы шли на очередное задание редакции мимо магазинных витрин, торжественно мерцающих весёлыми огнями.
А, безнадёжно хмыкнула я, дома встречу. Куплю в гастрономе селёдку под шубой Ещё в моём холодильнике давным-давно стоит недопитое вино «Изабелла» в картонной коробке, надеюсь, оно не прокисло. Включу телевизор, приволоку на диван ватное одеяло, зароюсь в него в квартире очень холодно чокнусь с ведущими «Голубого огонька» Вот и вся моя программа новогодней ночи.
В Новый год одна? удивился Вовка.
Одна. Совсем одна!
А я с сыном Новый год встречать буду. Приходи, если хочешь.
Хочу, как «за соломинку» ухватилась я за Вовкино предложение. Конечно хочу!
Я нажала на кнопку звонка.
Дверь медленно приоткрылась.
В проёме я увидела мальчика лет шести-семи.
Дневной зимний свет, которого хватало сполна, когда я бодро шагала по свежезастеленной снегом улице, теперь умалил свою милость.
Здесь, в подъезде, его источником служило только мутное подъездное окно.
Мне пришлось прищурить глаза, чтобы получше рассмотреть белокурого ребёнка, стоящего на пороге.
Его острое лицо казалось тем более бледным, почти размыто-голубым, как будто бы служило фоном для больших и тоже голубых (таким бывает небо в конце марта) глядящих на меня усталых детских глаз.
Но взгляд мой резко съехал ниже.
Мальчику на грудь.
Там, под тщательно отутюженной рубашкой, стремясь к подбородку, уродливо бугрился горб.
Вы Марина? спросил меня мальчик. Его вопрос лёг на свист, доносящийся из груди, как слова песни на музыку.
Да. А ты Влад?
Ну конечно Входите.
Влад отступил внутрь, и я шагнула в квартиру.
Давайте куртку, маленький хозяин услужливо потянул меня за рукав. Папа сейчас вернётся. Он в магазин убежал. За ванилью.
Что печёте?.. Запах-то, запах! с наслаждением поводя носом и вытаскивая из сумки нарядный свёрток, спросила я.
Штрудель. Яблочный, скороговоркой ответил мальчик, более заинтересованный моими действиями, чем беседой. Что это? Подарок?
Подарок.
Только не сочиняйте, что Дед Мороз передал Я не маленький.
Ну почему же Дед Мороз? замялась я. И прижала пакет к груди. Это от меня тебе подарок. Уж не знаю, понравится ли
Мне не понравятся коньки, мяч, велосипед один за другим принялся зажимать на руке пальцы Владик, всё остальное понравится.
Круто! Я знала! Я знала, что большая кастрюля для варки щей тебе точно понравится! подзадорила я мальчишку.
Чего? сморщил носик Влад. Кастрюля для щей? С капустой? С варёной морковкой? Бе-е-е ненавижу Но там не кастрюля У вас в руках что-то плоское.
Э, да ты у нас наблюдательный, как Шерлок Холмс! одобряюще похлопала я по плечу ненавистника щей. Ну на, держи.
Лего! взвизгнул Влад, извлекая из-под нарядной обёртки коробку с конструктором. Самолёт! Я о нём сто лет мечтал!
Я смотрела вслед мальчику, улизнувшему от меня из коридора в гостиную.
Влад не ускакал вприпрыжку.
Он именно улизнул.
Сделал это плавно, как бы увернулся.
Этим телесным кульбитом выражалась максимальная Владова скорость. И коробку с самолётом он не прижимал ручонками к груди, как делают многие дети на свете в момент получения желанного подарка, а волок, зажав под мышкой, накреняясь немного вбок под тяжестью крупной добычи. Эти жесты, продуманные, осмотрительные, лишённые детского восторженного задора, добавляли ему много-много лет.
А голос, низкий, одышечный, и вовсе делал Влада похожим на маленького старичка.
Я вгляделась в своё отражение в зеркале, висящем в тесном коридоре.
Зеркало ничем не удивило.
Тот же пучок на затылке.
Под левым глазом чуть подтёкшая, растворённая попавшей в глаз снежинкой дешёвая чёрная тушь.
Мари-и-и на произнёс моё имя с очень длинным «и» вошедший в квартиру Вовка.
И это долгое «и» сделало звучание имени особенным.
Я вздрогнула от этой неожиданно блеснувшей своей мысли о том, что особенными делают наши имена люди любящие.
Здравствуй, Володя, улыбнулась я.
С Владом уже познакомилась?
Конечно.
А почему здесь стоишь? К ёлке идём! К ёлке!
Вот так ёлка! искренне удивилась я. Никогда такую не видела.
Мы её из картонной коробки сделали, сидя на ковре перед горой рассыпанного лего, важно сказал Влад, жалко живую губить.
Конечно жалко!.. А ваша ёлка просто чудо.