Я подошла поближе, чтобы рассмотреть кособокое картонное творение, неряшливо выкрашенное в буро-зелёный цвет и уляпанное сверху бумажными снежинками, вырезанными из тетрадных страничек в клеточку.
Я представила себе, как Вовка, набегавшись с фотоаппаратом по редакционным делам, садится вечером на диван рядом с больным сыном, в одиночестве прождавшим его весь день, берёт ножницы, бумагу и чикает, чикает, чикает
Сердце моё наполнилось мучительной, но сладкой болью. Коллега открылся с другой стороны. Володино отцовство меня умиляло.
А я долго думал, чем тебя удивить, вышел из кухни Вовка, решил, что яблочный штрудель со щепоточкой корицы, с капелькой мёда в новогоднюю ночь самое то.
И с ванилью! поднял вверх указательный палец Влад.
И мы втроём рассмеялись.
О чём-то громко срежиссированным весельем базлал телевизор.
Мы сидели втроём за столом, хохоча ни о чём, ели утку, приготовленную по-китайски.
Утку предлагалось кушать с рисовыми блинчиками, завернув туда брусочки свежего огурца и стебельки порея.
Ели креветки, поданные Вовкой с чесночным соусом; аккуратно пробовали очень острую баклажанную закуску.
Владик, поклевав, как птичка, выпорхнул из-за стола и, усевшись на ковёр по-турецки, зашуршал, забряцал детальками лего. Да так у кучи и остался, потеряв интерес к отцу и ко мне, им не званой гостье.
Мы с Вовкой дули шампанское и без злорадства сплетничали о своих журналистских собратьях, вспоминая смешные случаи и переделки, в которые все мы время от времени попадали.
Потом Вовка подарил мне шерстяные носки, которые я сразу надела.
А ещё кучу снимков.
Вовка запечатлел меня за работой то склонившейся над рабочим столом, то с диктофоном в руке, то сидящую на планёрке.
Это были живые фото.
Сделанные исподволь.
Других таких у меня не было никогда.
И уже не будет.
Я подарила Вовке тёплый шарф, зная его привычку ходить с голой шеей. Вовка погладил шарф рукой, как котёнка. И мне, под воздействием шампанского, казалось, что шарфик вот-вот замурлычет.
Я почувствовала, как тяжесть предновогодних недель легла мне на плечи. Сытость клонила в сон. И я, ничуть не смутившись своей внезапной усталости, прилегла на диванчик, там, где сидела.
И вот уже сплошным потоком шума, не облачённые в слова, текли из настырного телевизора размытые звуки.
Вдруг слово «втроём», наделённое совсем новым смыслом, смело вынырнуло у меня из-под сознания. Так неожиданно и мощно перед «Титаником» нарисовался судьбоносный айсберг.
«Втроём. Я, Вовка, Влад», читалось сквозь туман.
Но мой «Титаник» стушевался.
Решать, как быть со словом «айсберг», он не желал.
Схитрил.
Растаял.
И я, в полусне, в полунеге, мечтала только об одном. О том, чтобы плед, клетчатый и тёплый, покрывающий кресло, взметнулся бы над комнатой, будто ковёр-самолёт, и лёг на моё озябшее тело.
И плед взметнулся и лёг. Володя накрыл меня им.
Проснулась я рано.
Окно было тёмным.
На фоне этой темноты вдалеке исправно дымили две заводские трубы, выпуская на волю расплывчатые перистые облака «сладкой ваты».
Одно облако было голубым.
Другое розовым.
Город уже не спал. Миллионы утренних звуков, издаваемых в эту секунду человечеством, сливались в общий вселенский гул.
От этого гула, от вида «сладкой ваты», от того, что я проснулась на чужом диване, в джинсах, в водолазке и в шерстяных носках, накрытая чужим пледом, душу мою охватила смута.
Я чувствовала себя виноватой.
Как будто сделала что-то плохое.
«Но что? мучительно думала я. Вечер прошёл пристойно. В чём же дело?»
И тут я представила себе вот что
Сейчас проснётся Вовка. Нальёт мне кофе. Принесёт на блюдечке кусочек яблочного штруделя. С корицей и капелькой мёда И, конечно, с ванилью!
Я буду есть и пить. А Вовка будет смотреть мне в глаза. Ловить каждое моё слово.
А я Что я?
«А я сейчас же должна отсюда свалить», решила я, резко скинула с себя плед, поднялась с дивана. Стянула носки, сунула их в сумку, стоящую в коридоре, оделась и очень тихо вышла из приютившей меня в новогоднюю ночь Вовкиной квартиры.
Я агрессивно шагала по городу.
А слово «втроём», словно вирус, подхваченное мной накануне, свербящей ноющей болью оседало глубоко в ушах и в раздражённом горле.
Я трясла головой.
Плевала в снег заражённые слюни.
Я хотела от слова «втроём» поскорее избавиться.
«Вовкина забота блестит, как липкая паутина на дереве, зло думала я, а я безмозглая Муха-Цокотуха, пляшу под дудку Вовки-паука за яблочный пирог А паучок уж потирает лапки: «Попалась, милая попалась».
Мне стало жаль себя.
Я подозревала Вовку в нечистоплотных помыслах. Мне казалось, он хочет использовать меня как бесплатную няньку для своего больного сына.
Зачем я связала себя знакомством с этим человеком?
Ведь Володька мне даже не очень-то и нравился.
Ты фотки свои у меня оставила, сказал мне Володька, позвонив днём.
Извини. Я спешила, выкручивалась я, у меня статья срочная.
Ладно У тебя будет повод зайти ещё раз.
Ты извини мне писать нужно.
Влад привет тебе передаёт.
И ты ему передай.
О Владе я старалась не думать. Мысли о больном бледном мальчике с горбом на груди вселяли в меня ещё большую панику, чем мысли об его отце.
Я решила спасаться.
Я отыскал начальника. Им оказался мосластый высокий англичанин.
Под козырьком бейсболки его глаза (уже давно не молодого человека) метали гром и молнии. Начальник яростно «собачился» с трудягами местного «разлива» на их языке. Те слушали молча, рассеянно поглядывая на уложенную ими (похоже, не вполне искусно) тротуарную плитку.
Я поздоровался.
На неуверенном английском объяснил, что вчера заселился во-о-он в ту квартиру, и ткнул я пальцем в сторону окна своей холостяцкой дыры.
Окей, окей, одобрительно покачал головой начальник, в секунду сменив гнев на милость.
Вообще-то, SOS! не согласился я. И с жаром поведал о том, что меня одолел лишайный котёнок, что я не хочу подцепить ненароком заразу и на дух не переношу уличных кошек.
Начальник слушал.
Кивал головой.
Существуют ведь специальные службы, ободрённый его внимательным к себе отношением, закруглил я свой пылкий монолог, пусть работники такой службы приедут, утилизируют котёнка куда надо и дело с концом.
Не надо службу, отрезал начальник, дорого. Я сам с котёнком справлюсь. Один на один.
И как же? заинтригованный таким решением, полюбопытствовал я.
А-а-а, англичанин махнул рукой в сторону эвкалиптовой рощи, вывезу подальше, и «концы в воду».
Ну, как знаете, как знаете, нехотя поддержал я решение начальника, а когда?
Так прямо сейчас, сказал он мне и, широко гребя в воздухе длинными мощными руками, резко куда-то пошагал.
Минут пять спустя, сидя на балконе, я наблюдал такую картину. Начальник в резиновых санитарных перчатках по локоть выманивал из гущи олив облезлого котёнка (того самого, с розовым хвостом). Он крутил у животного перед носом кусочком, очевидно, чего-то вкусного.
Котёнок купился.
И тут же был сцапан.
Посажен в холщёвый мешок!
Я проснулся ночью.
Не сам.
Я был разбужен.
Надрывный кошачий вопль был тому причиной. Звук раздавался из-за балконной двери.
В ночи я припомнил Стивена Кинга, его «Кладбище домашних животных» и неумело перекрестился.
«Нет, думал я, покрываясь испариной, это не ты, мой маленький розовохвостый друг. Ты в эвкалиптовой роще. Конечно, уже не живой Давай, покойся с миром».
Но хайластое животное покоиться не желало.
Я подошёл к двери.
Глянул в стекло.
Это был он!
Мой голохвостый выходец из ада!
У-ф-ф-ф! работник ветеринарной клиники, жгучий красавчик-качок в бирюзовом спецкостюмчике, «как чёрт от ладана», отпрянул от больничной кушетки, на которую я вытряхнул лишайного котёнка из картонной коробки. Да у него же хвост как будто поросячий!
Ага, кивнул я, а можете ему хвост кошачьим сделать?
О Это дорого вам обойдётся, а усыпить могу почти даром Так что делать будем?
Лечить, твёрдо и скоро сказал я, чтобы не успеть передумать.
Ветеринар подробно пояснил, на что мне придётся раскошелиться. В лечение «поросячьего хвоста» входила госпитализация, лекарства, кормление.
На всё готов, нетерпеливо махнул я рукой.
И направился к кассе.
Я переехала к Вовке полгода спустя.
Как будто случайно.
Помню, июнь пришёл с ливнями.
Листья на высоких тополях, растущих у моей трамвайной остановки, уже достигли пика своей краткосрочной жизни.
Плоские лопасти их тел, уже запылённые едва наступившим летом, милосердно омывали дожди.
Но я не тополь.
Обильные осадки действовали на меня губительно.
Арендованная мною квартира, и без того затхлая и сырая, всю зиму терзавшая меня холодрыгой, весной и вовсе «разродилась» мышами.
По ночам грызуны шебуршались, пища и дерясь за найденные крошки.
Я холодела от ужаса, боясь, что они вскарабкаются мне в кровать.
Так мыши вроде по кроватям лазить не умеют, сказала мне Вера, когда я, прося совета, как быть, пожаловалась ей на своё житьё-бытьё, у них лапы вроде как не приспособлены вверх карабкаться. Иначе б мыши на деревьях жили.
Дай бог, дай бог, сильно сомневаясь в Вериной логике, тяжко вздохнула я. Знаешь, Вера, я решила снять получше квартиру Филина меня жалует. Деньги я подкопила Готова рассмотреть предложения. Не знаешь, к кому за советом обратиться?
Ко мне обратись, вздёрнула носик Вера.
К тебе? ничуть не удивилась я Вериной компетенции на рынке недвижимости. Она знаток в каком угодно деле. Обращаюсь!
На фига тебе снимать квартиру? состряпала скептическую гримасу всегда критически настроенная Вера.
Как на фига? не поняла я, куда клонит корректорша. Не хочу быть съеденной мышами заживо.
Ой, да не будут тебя мыши есть! Костями подавятся! Я вообще не о том, перешла на шёпот Вера, предварительно оглянувшись назад и убедившись, что наш разговор никто не слышит. А Вовка на что? Парень молодой, холостой. С квартирой! Видно, что ты ему нравишься Бери его в оборот. Дескать, готова быть вашей, Владимир, на веки И всё! Дело сделано. И мышей кормить не придётся.
Да? Прямо так и сказать: ваша на веки? внезапно одухотворилась я очевидной Вериной идеей.
Да. Так и сказать, довольная тем, что я вняла её поучительности, подтвердила корректорша, всему тебя учить надо.
А Влад? схватилась я за самый веский аргумент, который был, на мой взгляд, непреодолимым препятствием в этом деле.
А что Влад? Вера наклонилась ещё ниже. Близко-близко к моему лицу. Теперь её шёпот звучал почти зловеще. Влад не жилец! А ты за Вовку замуж выйдешь, квартиру в центре города в придачу иметь будешь Тебе сколько лет? Кто тебя замуж, кроме Вовки, возьмёт? Ни кожи, блин, ни рожи неряха бесхозяйственная одни конфеты вон жрёшь!
Постой, Верочка, постой Что ты про Влада такое сказала?! Как не жилец? Что ты говоришь-то такое?
То! Ты как будто с Луны свалилась! Не знала, что у Влада сердце больное?
Знала.
А что болезнь его смертельная, знала?
Нет, ничего такого не знала.
Так знай! И о себе уже подумай, дура!
Этот разговор вскипятил мои чувства.
Я не могла писать.
Не могла пялиться в монитор.
На улице шёл сильный дождь.
Я шагнула из-под подъездного козырька в самую гущу ливневых струй. И сразу почувствовала озноб.
Небесная вода, не по-летнему холодная, неласково окатило тело снаружи, принеся с собой ощутимое облегчение.
Однако в груди полыхало.
Я, словно тлеющая головёшка, на которую туристы хлобыстнули воды, чтоб затушить лесной костёр, оставалась гореть изнутри.
Видел Бог, я не жаждала облегчить свою участь за счёт тяжелобольного ребёнка.
Напротив.
Разговор с корректоршей расположил меня к Володе со всей широтой души милосердной русской женщины. Я его пожалела.
Я вдруг внезапно поняла, что жалость выше, тоньше, благороднее любви. И там, где любовь покорно «сложит лапки», простое человеческое сострадание, воспрянув духом, сделает невозможное.
Я приняла решение, что мне нужно многое обсудить с Володей.
А главное что происходит с Владом.
И если Верины сведения о том, что он болен смертельно, безоговорочно подтвердятся, то я задам контрольный вопрос: когда?
Влад умер скоро.
Полгода спустя.
В пригородной электричке.
Мы хотели вдвоём погулять по зимнему лесу. Воздух был влажный, как будто бы в комьях: то пустой, то рыхлый. Такие смутные тёплые дни случаются в марте.
Но шёл декабрь.
И мы не усидели дома. Нарушив запрет Володи (он был тогда в Москве) не совать нос дальше детской дворовой площадки рванули за город.
Там, в пышно наряженном хвойном лесу, находилась конюшня. И можно было покататься верхом на лошадке, предварительно накормив её морковкой, яблоком или кусочком хлеба.
Втайне от всех я часто возила сюда мальчишку. Узнай Володя, что я это делаю, он бы, наверно, «истёр меня в порошок».
Владу вредил не только стресс, но даже слабенькое волнение.
Однако у меня была своя метода Владова оздоровления. Я, бывшая лыжница, жилистая и вёрткая, верила в могущество самоисцеления.
«Было бы желание жить», твердила я с отчаянной надеждой. И терпеливо учила Влада радоваться жизни, впуская в неё чудеса. А для этого нужно было покидать квартиру.
Влад был мне благодарен.
В то утро Влад надел тёмный старенький свитерок.
Это что у тебя в руках? спросила я его, подкатывая рукава. Мальчишке приходилось покупать одежду на много размеров больше, чтоб уместить его большое сердце.
Я коняшку нарисовал. Розовую. И вырезал, сказал мне он, хочу на свитер прицепить.
Влад протянул мне бумажную лошадиную голову, к которой с обратной стороны была прилеплена скотчем булавка.
Красавчик, щёлкнув булавкой и приколов голову, одобрительно кивнула я, пошли мыть морковку.
Потом, выйдя из дома задолго до отправления электропоезда, мы с Владом побрели на станцию.
А я ещё манго взял, сообщил довольный Влад.
Ещё чего! Я манго коней кормить не нанималась! в шутку возмутилась я несправедливому распределению продуктов. Манго это деликатес. Я его только тебе покупаю. А Звёздочке манго нельзя. В манго косточка. Сам съешь.
Нет, не огласился Влад, я манго тебе отдам. Ты косточки выколупывать умеешь.
К перрону из глубины тоннеля, как большая глазастая змея, выползла электричка.
Тревожно протрубила.
Мы с Владом зашли в полупустой вагон, плюхнулись на свободные места.
Сиденья порадовали нас подогревом. И Влад, утомлённый долгой ходьбой и нутряным теплом электрички, притулившись боком ко мне, быстро уснул.
Задремала и я.
А когда открыла глаза, увидела, как мелькнула жёлтым вокзалом наша конечная станция.
Я аккуратно приподняла голову мальчика.
«Влад, Влад мягким в умилении голосом позвала его я. Слышишь, Влад»
Влад не ответил.
Фраза художницы в бордовой кофте, рисующей небо, о мальчике Ангеле в тёмном свитере с розовым пятнышком на груди, стоящим у меня за спиной, рубанула мне по темечку топором.
Чудом не убила.
Едва оклемавшись, я со всей очевидностью поняла: это случилось.
Влад не дышал.
Он умер.
Инга Её колени, голые и круглые, посиневшие от холода, напоминали две перезрелые тёмно-розовые сливы с тонкой кожицей. В них так и тянуло впиться губами.
Вместо этого я щёлкнул фотоаппаратом.
Э, ты чё делаешь? развязным тоном хабалки возмутилась она. А ну вали отсюда, папарацци недоделанный!
Девицы в её окружении дружно заржали. А я пошёл по своим делам от греха подальше.
Трибуна стадиона за нашим училищем сегодня была полна. Студенческое соревнование по баскетболу вот-вот должно было начаться. И девицы зябли, поёживаясь от колючего осеннего ветра.
Та, что с синими коленками, стараясь согреться, подтянула длинные ноги к животу, плотно их сведя, и, обхватя руками, так, чтоб джинсовая ультра- мини-юбка не выдала белья.