Я не виноват, если девушкам у меня больше нравится, он улыбнулся так обольстительно, что у любой земной женщины дрогнуло бы сердце. Его нынешний облик был пронзительно хорош, и он рассчитывал на это. Вот только шрам все портил разве что Хель он мог бы внушить страсть. У меня им веселее. Чего хорошего сидеть среди баб за прялками, когда можно слушать рассказы о подвигах и наблюдать сражения, в которых мужчины являют свою доблесть! А при девушках и мужчины сильнее стараются один другого превзойти. Ты сама можешь убедиться. Сколько раз я тебя приглашал к нам на пир! Зайди хоть один раз, может, тебе понравится!
И подмигнул мне. В чем ему не откажешь, так это в упорстве. Истинно великаньем
Ты зря ломаешься, он понизил голос и даже слегка наклонился ко мне со своего престола. Все убеждены, что ты давным-давно моя и в Асгарде, и в Мидгарде, и где угодно.
Я знаю, кто разнес эти слухи, я старалась говорить спокойно, но презрение против воли кривило мне губы и сказывалось в голосе. И кто ему приказал это сделать.
Ты уже ничего не потеряешь, если будешь со мной поприветливее. Зато очень много приобретешь.
Пока я хочу приобрести одно мой пояс. И если ты сейчас же мне его не отдашь, я пущу слух, я прищурилась, что ты по ночам переодеваешься в платье жены, надеваешь мой «пояс рожениц» и в таком виде пляшешь перед своими друзьями. Твое любимое оружие ведь можно обратить и против тебя!
Он расхохотался так искренне и самозабвенно, что даже откинулся на спинку престола и раскинул руки. Но я хорошо знаю мужчин, кто сможет в этом со мной тягаться, даже из их числа, и ясно слышала в его смехе принужденность. Ему было не так весело, как он хотел показать.
Никто тебе не поверит! Отсмеявшись, он выпрямился, и его нежно-карие глаза приобрели холодное, жесткое выражение.
Неважно, я улыбнулась. Такой рассказ всех позабавит, все будут передавать его из уст в уста и вот так же громко смеяться! Локи первый постарается разнести его по всем девяти мирам.
Будут передавать, он почти перебил меня, что за глупости придумала Фрейя, из обиды, что я не обращаю на нее никакого внимания!
И пусть! Сначала они будут говорить, мол, Фрейя выдумала, будто Один переодевается в женское платье и носит «пояс рожениц». Потом станут повторять: а говорят, что Один переодевается в женское платье! Не успеешь оглянуться, как все будут знать, что «Один переодевается в женское платье», а кто знает, тот почти верит! Если у вас прошла эту чушь про меня и четырех карлов, то и про тебя в женском платье пройдет не хуже! Люди скажут, что мы все тут в Асгарде один другого стоим! И кто окажется в выигрыше? Турсы?
Женщина, ты меня утомила! Он оперся на подлокотник и смотрел на меня пытливо, как на редкое насекомое. Чего тебе надо, в конце концов? Заскучала со своими унылыми пряхами?
Мне нужен мой пояс. Ты ведь хочешь, чтобы на земле благополучно рождались новые воины? И если ты не собираешься и в самом деле сам ходить помогать им, то верни мне мою вещь.
Он помолчал. В его лице что-то изменилось, и я подумала: вот, ему надоела эта игра, сейчас пойдет настоящий разговор. Но только если он опять за свое
Знаешь конунга Хёгни сына Хальвдана, из Дании?
Знаю, конечно, ответила я: и точно, пошел другой разговор. И что тебе до него?
Я ему немало помогал в свое время. Благодаря мне он воевал и на Восточном Пути, и на Западном, подчинил себе чуть ли не двадцать других конунгов во всех концах света.
Это ваши дела. Меня они не касаются.
Он так зазнался, что стал считать, будто ему во всем свете нет равных.
Чему ты удивляешься? Он, как видно, берет пример с тебя. Он ведь твой человек?
Он не ответил, но по лицу я видела, что угадала. Хёгни принес ему клятву верности, принял боевой клич «Один владеет мною!», даже носит золотую подвеску с его изображением и надписью: «Хёгни человек Одина».
Я хочу, чтобы ты нашла ему достойного противника. Например, Хедина сына Хьярранди. Я хочу, чтобы они сошлись в битве, вызванной смертельной враждой, и чтобы поединок их вошел в предания!
Постой Я кое-что вспомнила и вытаращила глаза: ему все же удалось меня удивить. Они же побратимы!
Да, он кивнул. Тем больше им будет славы, если они сойдутся не на жизнь, а на смерть.
Зачем тебе это? Я даже сделала шаг к его престолу и встала возле нижней ступеньки.
Они уже не раз состязались и убедились, что ни один из них ни в чем не уступает другому. На этом они и примирились это ведь ты их тогда помирила?
Да, я. Меня просили об этом Хервёр и Хильд, жена и дочь Хёгни.
Ну а теперь ты их поссоришь. Ты сделаешь так, чтобы одна из этих женщин погибла ужасной смертью, а вторая потеряла честь и увидела, как те двое будут биться насмерть. Вот тогда они убедятся, что без моей помощи ни одному из них не одолеть другого. Вот тогда они поймут, от кого исходит истинная сила и победа! И они, и все живущие ныне и в грядущих веках!
Он встал на ноги; от его фигуры веяло величием, голова мало не упиралась в кровлю. Глаза его засверкали черным огнем, в лице проявилась его истинная суть: упоение смертью и славой, которые не ходят одна без другой.
Я помолчала.
Это нужно тебе сказала я потом. А винить в их раздоре будут меня И ныне живущие, и в грядущих веках. Скажут, что это я научила их злобе, коварству и предательству. Потому что я сама полна ими ведь мне их раздор не нужен. К чему мне рушить мир между достойными людьми, который я сама и сотворила? Хедин уже скоро посватался бы к Хильд и женился на ней, как положено, и их побратимство было бы скреплено родством, и они прожили бы жизнь счастливо, в чести и славе
Сага о них была бы слишком короткой, он снова сел и взглянул на меня глазами мастера, который придумал, как улучшить изделие. Посватался, женился! Жили долго и счастливо! Ты многие тысячи лет делала так!
Сотни тысяч лет, подтвердила я.
Как тебе не надоело? Поколение за поколением, все одно и то же! Ты женщина, ты умеешь только он скривился, умиляться вашему бабьему счастью. Ты не понимаешь, что истинная слава достигается не счастьем, а ужасом! О тех сотнях тысяч, что родились, женились, родили детей и умерли, никто уже не помнит, даже их собственные потомки через три-четыре поколения. Счастьем нельзя создать долгую славу. А я хочу помочь этим двоим обрести славу навсегда, понимаешь ты! Я оказываю им милость. Ну скажи, я ведь отлично все придумал!
Вот сейчас он был по-настоящему красив: в его глазах горело вдохновение, лицо сияло упоением полета мысли. Прекрасного, будто полет орла на широких крыльях. Сейчас он восхищался не собой, а красотой своего замысла. В такие мгновения я даже почти нет, не любила его, но понимала, что в нем можно любить.
Если бы только замыслы его не были тем красивее, чем более ужасную участь готовили ни в чем не повинным смертным. Его вдохновленный разум, давший ему имя, рождает много таких замыслов
Да и тебе будет приятно показать, на что ты способна, он взглянул на меня и улыбнулся, будто и правда хотел порадовать. Тут не обойтись без твоего умения туманить людям разум и награждать безумием.
Я этого не делаю.
Расскажи это сотням тысяч обезумевших от любви! Я и сам от тебя пострадал. Его губы улыбались, но глаза были холодны. Помнишь?
Помнишь, как ты выставила меня на посмешище? Обещала, что вечером я получу то, чего хотел, но исчезла, а к ложу своему привязала суку.
А вы пустили слух, будто эта сука и была я, что Фригг превратила меня, чтобы наказать и блудливого мужа, и потаскуху-соперницу.
Вот видишь, как мы оба находчивы? Мы друг друга стоим! Зато тебя теперь называют сестрой суки, но я не держу на тебя зла, милостиво закончил он. Благодаря тебе люди научились сочинять любовные стихи. Так ты поняла меня? Я хочу, чтобы те двое сошлись в поединке и чтобы он продолжался вечно.
Вечно?
Да. Ты ведь уверяешь, что только тебе одной должна принадлежать власть над жизнью и смертью, а я зря вмешиваюсь и отнимаю твои права? Вот и докажи это. Ты поссоришь их, сделаешь так, что великие злодеяния нельзя будет искупить никак иначе, кроме как смертью, но сделаешь так, что оба противника будут оживать, пусть бы даже они разрубили друг друга от плеч до пояса. Чтобы это длилось и длилось, много-много лет. Чтобы не осталось на земле человека, альва, аса, вана, дверга, турса, ни одного существа не осталось, кто не знал бы этой ужасной саги.
И который не ужаснулся бы твоей жестокой власти?
И твоему коварству заодно. Видишь, я готов с тобой поделиться всем, что только у меня есть хорошего. И ты несправедливо поступаешь, что не хочешь разделить со мной
«Лежанку», подумала я.
Мою власть и славу.
Мне приходится делить с тобой мою власть. Как одинокому путнику приходится делить свое имущество с грабителем.
Но если все равно приходится, не лучше ли покориться, и тогда нам всем будет хорошо? Он взглянул на меня так, будто любовно упрекал в неразумии.
Поклянись с колебанием ответила я, не зная, стоит ли ему верить, что вернешь мне пояс, если я сделаю то, чего ты желаешь
Для меня? Он в ожидании подался вперед.
В его глазах заблестела надежда. Он уже забыл о тех несчастных, которых обрек на вечную славу. Сколько власти и славы не забери, от себя не уйдешь. Он из рода великанов, а великаны не могут не желать меня, моего живоносного тепла. И как они не могут не стремиться ко мне, так я не могу желать их в ответ. Мы как вода и огонь от нашего слияния мы оба изойдем на пар и сгинем.
Для Хедина и Хёгни.
Он откинулся на спинку, с разочарованием, даже обидой на лице.
И как они все не видят, что кое в чем он, великий Всеотец, обладатель тысячи ликов и имен, недалеко ушел от ребенка?
Ты ведь этого хотел?
Он помедлил, справляясь с собой, потом медленно повернул ко мне лицо.
Он не сказал ни слова, но правый глаз его вдруг исчез, оставив черную дыру бездонную и безграничную, как бездна.
«Клянусь моим отданным глазом», вот что это означало. А его второй глаз, тот глаз, которого у него больше нет, если подумать, одна из самых дорогих вещей во вселенной. С него началось умение мыслить. Для всех, даже для меня, хотя я не так-то хорошо этим умением владею.
Договорились, только и сказала я.
Мне не нужно клясться. Я слишком высоко ценю свою достоинство, чтобы лгать. И он об этом знает.
Я повернулась и пошла прочь.
Фрейя! раздалось за моей спиной.
Зачем-то я повернулась. В голосе его слышалось искреннее чувство я не верю ему, но он порой так хорошо притворяется, что красота этого притворства почти заменяет правду.
Но ведь я И ты сама обретаешь вечную славу благодаря мне, сказал он, будто подносил подарок. Если бы не я, у тебя бы не было даже имени, так у твоих бесчисленных дис. О тебе было бы нечего рассказать ни ванам, ни асам, ни людям. А теперь каждый дверг не спит ночами, изобретая разные искусные поделки и надеясь, что они тебе понравятся и ты наградишь его так же, как тех четверых
Чего на самом деле не было.
Но если бы они в это не верили, на свете было бы гораздо меньше сокровищ.
Я отвернулась и вышла за дверь. Вернусь сюда только в то день, когда смогу забрать мой пояс. И нужно спешить. Всякий день где-то заканчивается срок ожидания и женщина вскрикивает, ощутив первый позыв будущих схваток
* * *
Средний Мир, Восточное море, Дневной остров
Проснувшись, Снефрид прекрасно помнила свой сон. Бывает, что во сне переживаешь целую сагу, и кажется, что все в ней четко и крепко связано, но как проснешься связи и образы тают. Она же могла бы рассказать обо всем увиденном. У Фреий тоже однажды украли ее пояс с «камнями жизни». Сделал это Локи, подученный Одином, который хотел вынудить ее поступить по его воле, поссорить двух прославленных конунгов, которые были не только друзьями, но и побратимами. Осознав это, Снефрид не на шутку испугалась. Фрейя не случайно именно сейчас рассказала ей о том деле у нее, Снефрид, тоже вчера попал пояс с дивокамнем. Означает ли это, что его украли? Скорее всего, да. И что будет дальше? Что потребуют с нее похитители за возвращение пояса?
От беспокойства не в силах больше лежать, Снефрид, натянув башмаки и кафтан, выбралась из шатра. Но снаружи ничто ее не порадовало: за ночь погода не улучшилась, небо не прояснилось, напротив шел мелкий дождь. Прохладный воздух был напоен свежестью влаги настолько, что казалось, его можно зачерпнуть ковшом и выпить. Морские великанши все так же плели пенную сеть и рвали ее, недовольные своей работой. Три больших корабля покачивались у причала, будто три привязанных дракона, жаждущих вырваться и уплыть на волю. Дозорные пытались разжечь костер поярче, ветром несло клубы серого дыма.
Как и вчера, время среди знобкого ненастья тянулось бесконечно. Но нельзя же спать круглые сутки, тем более на жестком ложе из овчин, брошенных на каменистую землю! Те люди из корабельных дружин, у кого не было шатров, ушли под защиту ближайших зарослей и там сделали себе шалаши: на кораблях слишком качало. Над кострами висели котлы с похлебкой из толченого ячменя и остатками вчерашнего барана, но под ветром кипение то и дело пропадало. Снефрид сидела у костра, но лишь иногда, когда ветер дул в ее сторону, вместе с дымом на нее веяло рваными волнами тепла. Казалось, она срослась с плащом, как с собственной шкурой, и не верилось, что когда-нибудь можно будет обходиться без него.
В двух других станах у Хлёдвира и Кетиля дела шли примерно так же, люди бродили туда-сюда, кто по разной надобности, кто просто от скуки. Кто-то под навесом из паруса играл в кости на щите, и Снефрид поглядывала туда краем глаза, вспоминая Ульвара. Он с детства был привержен этой забаве, она-то и навлекла на них все трудности. Если бы он не проиграл на Готланде весь груз пушнины стоимостью в три с лишним сотни серебра, который принадлежал ему только на треть, ему не пришлось бы скрываться, идти в сарацинский поход, в котором он пробыл три года, а потом поселяться в Меренланде на самой границе Утгарда. Не возьми Ульвар в тот далекий уже день, три лета назад, черный роговой стаканчик с костями в руки, сейчас Снефрид жила бы на хуторе Южный Склон, полученном Ульваром от отца, доила бы коз, делала бы сыр и пряла шерсть, как все обычные женщины Но в тот день норны от Ульвара отвернулись. Да и когда они ему улыбались, улыбки их были весьма ехидны
Задумавшись, Снефрид не сразу заметила, что возле нее остановились двое Асвард и Кетиль Пожар. Кетиль был из троих фелагов старшим по возрасту ему было, пожалуй, за пятьдесят. Довольно рослый, он с годами огрузнел, хотя не слишком; его продолговатое лицо еще сильнее вытянулось, когда волосы попятились почти до затылка, зато рыжевато-пегая борода была так пушиста и длинна, что он заплетал ее в две косы по сторонам подбородка, достигающие середины груди и такие толстые, что они украсили бы и голову какой-нибудь небогатой девушки. Нрава Кетиль был приветливого, и казалось, что многочисленные морщины на его загорелом лице образовались от привычки часто улыбаться.
Но сейчас и Кетиль, и Асвард выглядели озадаченными и встревоженными.
Снефрид, ты бы сходила начал Асвард и оглянулся на Кетиля.
Что случилось?
Друг наш Хлёдвир нездоров, сказал Кетиль.
Сильно нездоров!
Ему требуется помощь. Такая особенная помощь Кетиль неопределенно поводил в воздухе руками. Думается, ты, Снефрид, сможешь ему помочь лучше, чем кто-либо другой.
Хлёдвир захворал?
Снефрид встала на ноги, придерживая вокруг себя полы плаща, чтобы ветер не подлез под них. Вспомнила: кажется, с самого утра она Хлёдвира ни разу не видела.