Это время ускорило процесс секуляризации, что не могло не оказать влияния на культуру. Бог в Европе не умер, Его просто изгоняли из всех сфер жизни, от Него отказывались, отрекались или Его просто упраздняли очередным указом, как это происходило в Советской России. В Америке под звуки джаза, в парах контрабандного виски царило просперити, в Италии чернорубашечники устанавливали свою власть, которая от большевистской отличалась тем, что пыталась примирить почти нищих рабочих с промышленниками и банкирами, а в Германии, как когда-то Черная смерть, с огромной скоростью распространялась идеология нацизма. Всё это требовало новых подходов в культуре другой музыки, литературы, архитектуры, пластики и театра. Искусство, как оценивал Питирим Сорокин, стало «свободно от религии, морали и других ценностей, а его стиль искусство ради искусства. Так как оно должно развлекать и веселить, оно широко использует карикатуру, сатиру, комедию, фарс, разоблачение, насмешку и тому подобные средства» [63]. Торжествовало всё, что может быть другим, не таким, как было раньше. Создавалось впечатление, что человек решил отказаться от всего, что исповедовал ранее, перевернуть все с ног на голову, обрести новые ценности и на их основе создать другую культуру. В рамках этой парадигмы новое «искусство уклоняется от позитивных явлений в пользу негативных, от обычных типов и событий к патологическим, от свежего воздуха нормальной социально-культурной действительности к социальным отстойникам, и, наконец, оно становится музеем патологий и негативных феноменов чувственной реальности» [64]. Джин был выпущен из бутылки, и загнать его обратно даже при желании было уже невозможно. Духовная культура вышла на новый качественный уровень, хорош он или плох и прошла точку невозврата. Произошла мутация культуры, которая теперь вместо того, чтобы возвышать человека, бросилась вслед за толпой и опустилась до её уровня. Но, как и любому созданному человеком феномену, новой, мутированной культуре предстояла, в той или иной форме, довольно долгая жизнь.
Поиски новизны были прерваны Великой депрессией. Зашедшая в тупик мировая экономика стала диктовать свои законы и искать свои пути выхода из материального кризиса. И этот путь был найден в новой, самой истребительной в истории человечества войне.
Вторая мировая война как бы остановила развитие европейской культуры. Это не была ещё одна фаза кризиса, но всплеск духовной концентрации, при котором все мысли, весь духовный и материальный потенциал были задействованы в схватке относительной человечности и Абсолютного зла. Поэты писали стихи, писатели романы, художники картины. Архитекторы в Европе отдыхали: там не создавали, не строили, а методично разрушали построенное не только в последние десятилетия, но и то, что было создано за тысячи лет. Всё было подчинено войне. Шостакович написал Ленинградскую симфонию, Пикассо Гéрнику. Писатели строчили газетные отчеты со всех фронтов, и пытались осмыслить происходящее. Многие воевали, многие из них не вернулись с полей сражений. Мыслители хотели понять: как могла возникнуть война на тотальное истребление, как полусумасшедший фюрер смог перенаправить, зомбировать, превратить в орудие сил ада один из самых просвещенных народов Европы. Казалось, что культура не переживает свой очередной кризис, она зашла в полный тупик. Но это был не тупик. Впереди ещё было развитие, за которым её ждал очередной, может быть последний кризис. Последний если цивилизация не опомнится и не продолжит своё развитие в совершенно другой парадигме.
С окончанием Второй мировой войны казалось, что европейская цивилизация и культура вышли из глобального кризиса и впереди их ждет период нового расцвета. Но получилось иначе. Кризис культуры только обострился. И одними из причин этого процесса стали коммерциализация и идеологизация культуры. Значимость культуры, её уровень стали медленно сползать, плестись вслед за вырвавшейся толпой специалистов и буржуа. Настало время, когда «сама культура рассматривается либо как ничтожный побочный продукт, который можно оставить без внимания, писал сразу после Второй мировой войны Элиот, либо как раздел жизни, устраиваемый в соответствии с системой, которой отдается наше предпочтение. Я имею в виду не только более догматические и тоталитарные философии настоящего времени, но и те предпосылки, что окрашивают мышление в каждой стране и разделяются самими враждебными сторонами» [65]. В послевоенном западном обществе культура стала формироваться в рамках буржуазного потребительства. Она постепенно стала встраиваться в сферу услуг и превращаться в способ удовлетворения потребительских нужд человека. Вслед за кино коммерциализации подверглась литература, театр, телевидение, музыка, отпочковавшийся от живописи дизайн да и сама живопись, скульптура, наука. Всё на продажу мысли, идеи, чувства. Но если культура во всех своих проявлениях стала товаром, то стало необходимо максимально задействовать все способы продвижения этого товара. Основным средством в этом выступает реклама инструмент, благодаря которому искусство, как всякий товар, становится максимально доступным.
«Общество потребления» определение, которое Эрих Фромм дал ещё в 20-х годах прошлого столетия. Но по-настоящему оно расцвело в результате развития капитализма, сопровождаемого бурным ростом доходов населения, потребления, снижением продолжительности рабочего дня и увеличением свободного времени. Прошло 100 лет, и это общество приняло планетарные масштабы. В джунглях Амазонки или Африки, в Патагонии и на Аляске мечты людей, к сожалению, всё более сводились к потреблению материальных, а не духовных ценностей. На вопрос Фромма: «Иметь или быть?» западное общество дружно ответило: «иметь!» И даже в беднейших странах, под влиянием телевизионной пропаганды (реклама, безусловно, является частью пропаганды), интернета и соцсетей люди стали стремиться как можно больше иметь, хотя реально имеют неизмеримо меньше, чем на Западе.
После Первой, а особенно после Второй мировой войны на Западе произошли значительные социальные изменения. Возросли доходы населения, увеличилось свободное время наемных работников. Однако это не привело к раскрытию личностных качеств большинства из них. Ни значительное свободное время, ни огромный выбор «духовных товаров» книг, фильмов, музыкальных произведений и т. п. не привели к росту духовности. Причина кроется в том, что современная культура направлена не на развитие творческого потенциала человека, а на формирование человека-потребителя, главным для которого стало удовлетворение материальных потребностей. Как следствие, уровень культуры, особенно после Второй мировой войны, непрерывно падал. «С достаточной уверенностью мы можем утверждать, что наше время время упадка; что культурный критерий ниже, чем он был пятьдесят лет назад; и что доказательства этого упадка налицо в каждой области человеческой деятельности. Я не вижу причины, почему разложение культуры не может пойти гораздо дальше и почему мы не могли бы даже предвидеть такой период, и достаточно продолжительный, о котором мы будем вправе сказать, что у него не будет культуры» [66], писал в 1948 году Томас Элиот. Он не ошибся: за последующие семьдесят с лишним лет процесс этот зашел значительно дальше, и, похоже, остановить его уже невозможно.
Общество потребления характеризуется не только массовым потреблением товаров, но и формированием соответствующей системы ценностей и установок. А установки эти нацелены на удовлетворение потребностей рынка. И культура, также превращенная в товар, не может быть духовной она, став частью рынка, превращается в рыночную. Она контролируется корпорациями, отдельными дельцами, господствующей на данный момент модой и потому не свободна, как любой товар, как предмет, созданный на заводе, выпускающем, например, автомобили. Но при массовом производстве товары должны быть недолговечными, и их недолгий век компенсируется количеством. Стирая грань между материальной и духовной культурой, современное общество ставит последнюю на грань выживания. С таким положением никак не мог согласиться Шпенглер. Он считал, что культура не товар, она не может и не должна быть товаром, потому что у каждой культуры не только своё искусство, но и своя уникальная природа её возникновения. «Каждой культуре присущ уже вполне индивидуальный способ видения и познания мира-как-природы у каждой есть своя собственная, своеобразная природа, каковой в точно таком же виде не может обладать ни один человек иного склада. Но в ещё более высокой степени у каждой культуры есть исключительно собственный тип истории, в картине и стиле которой он переживает общее и личное, внутреннее и внешнее, всемирно-историческое и биографическое становление» [67]. Но именно поэтому, считал Шпенглер, цивилизация, достигшая расцвета в Европе, свидетельствует о закате самой европейской культуры, как закономерном этапе исторического развития. Культура жива постольку, поскольку она сохраняет связь с душой человека. А душа культуры живет в его душе, в его ценностях и смыслах, присущих данной культуре. Но если культура перестает вдохновлять человека, она обречена. Именно в этом Шпенглер видел опасность, которую несет цивилизация. Нет ничего плохого в комфортной жизни, но когда она становится единственной ценностью, «огонь души», по его мнению, угасает.
Конец развития любой культуры, считал Шпенглер, наступает на той стадии цивилизации, которую переживает современный западный мир. Она характерна избыточным интеллектуализмом, рациональностью, техницизмом, безудержным развитием науки и техники, огромным ростом городов, упадком искусства, отказом от непосредственного и творческого восприятия мира. Для этой стадии характерно отрицание самой «жизни». В этот период, утверждает О. Шпенглер, народ теряет «душу культуры», превращается в бесформенную массу, что приводит к массовости во всех сферах жизни, а значит и к омертвлению культуры.
То же самое можно сказать об искусстве. В круговороте современных псевдокультурных произведений побеждает навязываемая пошлость: так сюжеты 80 % современных фильмов основаны на сексе, преступлениях и разрушении, уничтожении предметов материальной культуры. Но иначе и быть не может: искусство, ставшее товаром, ставит своей целью работу на потребителя. Оно должно развлекать, доставлять удовольствие, расслаблять или возбуждать (часто сексуально), но ни в коем случае не заставлять задумываться; оно не позволяет человеку остановиться в круговерти напряженной жизни, чтобы попытаться понять: зачем ему всё это? Но уничтожение, разрушение на экране, ставшее нормой, разрушает саму культуру, её духовную составляющую.
Теодор Адорно считал, что массовое искусство просто товар для продажи обществу, оно манипулирует общественным сознанием с помощью определенных разработанных способов и лишено художественной формы истинного искусства. Остается добавить, что если «истинность искусства» продолжает оставаться вопросом спорным, то потеря гуманистических начал с приходом масс-культуры уже произошла. И если даже считать, что массовая культура происходит из высокой (академической), то становится ясно, что при этом содержание последней вырождается под напором дегенеративных изменений всего общества. И всё потому, что массовая культура, как и любой товар, создается фактически фабричным способом. Её плоды становятся не способом самовыражения автора, а ориентированным на спрос товаром массового потребления.
Искусство, превращенное в товар, постоянно требует обновления, новизны, потому что «без новизны искусство теряет свою развлекательную ценность» [68]. Однако выдача на-горá всё новых и новых «тонн культуры» приводит к её девальвации, обесцениванию (не в ассигнациях и звонкой монете, в ценовом выражении всё наоборот: ценность культуры определяется именно её ценой). Искусство входит в стадию вырождения: поверхностность и пустота становятся отличительными её чертами. Преступный мир, маньяки, сумасшедшие, садисты, алкоголики, наркоманы, проститутки, лживые политики, сексуальные извращенцы, трансгендеры и педофилы вот «герои» нашего времени. Патология приветствуется, преступления героизируются, сексуальные отношения возносятся на пьедестал основополагающих. «Развитие современного искусства с его по видимости нигилистическими тенденциями распада, писал Юнг, нужно понимать как симптом и символ характерных для нашей эпохи представлений о мировом закате и мирообновлении» [69]. Действительно, культура мутировала, и андерграунд постепенно вытесняет культуру высокую (пока, к счастью, не до конца). Культура гуманизма, созданная Возрождением, постепенно переходит в антикультуру. Буржуа, удобно устроившийся в кресле аристократа, так им и не стал, зато успешно смог всё опошлить. Всё дальше и дальше культура уходит от реальности, всё ближе подходит к бессмысленности и полному отсутствию нравственных идей. А ведь без гуманизма и возвышенного она постепенно становится своей противоположностью культурой пещерного человека, вооруженного самыми совершенными техническими приспособлениями. Впрочем, как писал Альфред Вебер, «рассуждения о гуманности сегодня звучат издевательски» [70].
Декаданс и саморазрушение культуры идут рука об руку с ложным представлением человека о должном, о том, что можно и что нельзя, что есть добро и что есть зло. Гипертрофированная либерализация отношений между людьми снижает нравственные нормы и запреты, в результате чего происходит деградация таких понятий как совесть, честь, достоинство, благородство и даже элементарная порядочность. Если вернуться к идее Ницше о том, что Бог умер, то можно уточнить: не Бог умер, а как считал Андре Мальро, умирает человек, потому что он теряет нравственные и социальные ориентиры, те человеческие ценности, которые и сделали его человеком. Излишний рационализм убивает человечность, в которой человек более не нуждается. «Чем более хищнической и испорченной представляется современная цивилизация, тем более критический оттенок приобретает идея культуры» [71], считает Терри Иглтон. Всё больше снижается ценность человеческой жизни, растет агрессивность и жестокость, насилие над личностью. Доминирует массовая культура низкого качества, ориентированная на маргинальные слои населения. Пропадает любовь к людям как существам своего вида, человек становится не нужным самому себе, а вопрос об искусственном интеллекте создает другую проблему: человек на всё ещё нашей планете становится лишним (об искусственном интеллекте ещё будет сказано в главе десятой). И лишнему человеку уже не нужно ничего, тем более культуры. Может быть, действительно виной этому излишняя рациональность современной цивилизации?