Шимон примолк.
Ну, чисто теоретически
Арье, возвысил голос Мордехай, Арье, скажи им. Если кто-то тонет еврей, нееврей, животное, кто угодно, ты обязан его спасти.
Я молча раскачивался, мысли мои блуждали, и вдруг осознал: я больше не могу скрывать от них то, о чем узнал в феврале.
Я уезжаю.
Шимон бросил на меня взгляд, досадуя, что я сбил его с мысли и помешал возразить.
Что?
Я уезжаю, повторил я и уперся ногами в асфальт, чтобы остановиться.
Шкоях[37], ты уже это сказал. Обливающийся потом Шимон вытер лоб тыльной стороной кисти. В библиотеку?
Я уезжаю из Бруклина.
Уезжаешь из Бруклина? эхом откликнулся Реувен.
Шимон нахмурился:
То есть как это уезжаешь из Бруклина?
Переезжаю, пояснил я. В другое место.
В город? Темные глаза Мордехая зажглись.
Почему довки[38] на Манхэттен? Шимон отлично знал Тору, но его привычка обращать любой вопрос в талмудический раздражала. Твой отец хочет, чтобы ты учился в тамошней ешиве?
Я вцепился в ржавеющий металл.
В какой ешиве?
В Верхнем Вест-Сайде. Для тех, кто несерьезно относится к Торе. И, помолчав, добавил: Ты несерьезно относишься к Торе.
Я позволил себе на миг отвлечься от разговора, представил школу, улицы, район и город вокруг меня, смешал шум машин, детей, животных, Гемары, смеха, плача, пения и молитв в один простой и неделимый звук, единственное звучание, чтобы можно было схватить его и раздавить в кулаке, превратить в тишину. Я выждал, сосчитал до пяти, а потом разжал кулак, чтобы звуки разделились и вновь зазвучали ясно.
Я переезжаю во Флориду.
Во Флориду? (Все трое вспыхнули от изумления.) А что во Флориде?
Шимон попытался остановиться и чуть не упал с качелей.
Во Флориде нет ешив.
Есть, конечно, возразил Реувен. У меня там кузен живет.
Там есть пляжи, тихо произнес Мордехай. Красивые пляжи.
Я никогда не был на пляже, признался Шимон. Мой отец говорит, пляжи не шайах[39].
Мой отец нашел там работу, с каменным лицом пояснил я.
У него же есть работа.
На меня вдруг навалилось отчаяние. Чтобы успокоиться, я представил себя героем Фицджеральда, замкнутым пылким неврастеником, чье благородство каким-то образом усугубляют невзгоды. Однако эта мысль утешила меня слабее, чем ожидалось.
Теперь у него новая.
И когда ты уезжаешь? Реувен задумчиво сморщился.
В августе.
Вау, бесстрастно произнес Шимон и театрально вздохнул. Некоторое время мы стояли в неловком молчании, только Шимон то и дело повторял: Вау. А в твоей новой школе будут девушки? наконец застенчиво спросил Шимон и переступил с ноги на ногу.
Я кивнул.
Шимон явно изумился. Реувен неуверенно улыбнулся, не понимая, как реагировать. Мордехай, самый опытный из нас (поговаривали, что он тайком встречается с дочерью рабби Моргана, который в седьмом классе вел у нас занятия, хотя я и не верил этим слухам), хлопнул меня по спине.
Везет тебе, Ари Иден. Он сощурил глаза. Большинство из нас никогда отсюда не выберется.
* * *
Мой последний месяц в Бруклине таял с ужасающей быстротой. Мы лихорадочно собирали вещи, складывали все, что имели, а имели мы очень немного в коробки и фургоны. Я в одиночку бродил по району. Кое-что из вещей бросил: старые баскетбольные кроссовки, заношенные до дыр, забытые письма с поздравлениями, выцветшие карточки с парашот[40], которые я выигрывал в школьные лотереи. В конце моих дней в Бруклине я стоял в голой комнате, таращился в зеркало, наблюдая, как исчезают семнадцать лет: мебели нет, комнаты опустели, все побелили. Впервые с тех пор, как родители сообщили о переезде, меня охватила тоска. Я грустил не из-за того, что мы уезжаем напротив, мне наконец-то подвернулась восхитительная возможность поменять унылую, лишенную событий жизнь на что-то новое. Меня печалило осознание того, что порой мы оказываемся в опустевших домах, чтобы понять: мы не оставили никакого следа.
В последний день в Бруклине мы с Шимоном укатили на велосипедах в парк Бруклин-Бридж, расположенный в считаных милях от нашего района. Ехали в основном молча, изредка останавливались попить и передохнуть. В парк приехали к вечеру, солнце садилось в воду, небо стало ярко-фиолетовым, в воздухе пахло летом.
Ну вот и приехали. Отчаянно потеющий Шимон вытерся полотенцем и повязал им голову. Можно тебя спросить?
Валяй.
Тебе не страшно?
Уезжать? По воде шла парусная яхта. Корпус легко покачивался на волнах. При виде качающейся яхты меня настиг невыразимый приступ морской болезни.
Нет. Я хочу начать все сначала.
Сколько мы с тобой знакомы?
С садика.
Шимон оставил попытки вытереть пот.
И я твой лучший друг?
Да, пожалуй, медленно ответил я.
Я вот что думал.
Что?
Он теребил пейсы.
Прощаться с сефер[41] легко.
О чем ты?
Когда мы заканчиваем сефер, читаем хадран алах. Мы вернемся к тебе, и ты вернешься к нам.
Или хороним свиток.
Да, согласился Шимон, если свиток испорчен.
То есть ты хочешь сказать, что к свитку Торы привязан больше, чем ко мне?
Нет, уклончиво ответил он. Я хочу сказать, что в случае с сефер мы знаем, что делать. Мы знаем, что снова увидим этот свиток.
А со мной
Он пожал плечами.
Я устремил пустой взгляд на реку, тускло серебрившуюся в сумерках.
Ясно.
Прощаться вроде как трудно, а вроде как и нет, не унимался он. Не знаю. Ты вроде и сам не очень грустишь?
Арье Иден, подумал я. Шиур рава Глика. Тора Тмима. Боро-Парк. Бруклин. Нью-Йорк. Соединенные Штаты. Олам ха-зе[42]. Вселенная.
Нет, признался я с очевидным отсутствием смущения.
Наверное, потому что ты обычно грустишь. Шимон вспыхнул. Меня охватило желание уйти, ускользнуть в сумерки и больше никогда с ним не встречаться.
Как думаешь, ты вернешься? наконец спросил он, нарушив молчание, змеей прокравшееся между нами. Потом я часто спрашивал себя, что он имел в виду. Бруклин? Нашу дружбу? Религиозность? И не понимал. Все это было связано, все означало одно и то же.
Нет, ответил я, вряд ли.
Мы посидели еще немного, глядя, как ночь опускается на мост, потом забрали велосипеды. Всю дорогу до дома мы ехали молча из уважения к всеобъемлющему молчанию. Свернули на свою улицу, помахали друг другу на прощанье и расстались.
С тех пор я видел Шимона всего один раз.
* * *
Флорида встретила зноем, обдавшим нас в тот самый миг, когда автоматические двери аэропорта раскрылись, выпустив нас наружу, в выхлопные газы, на солнце, жаркое, как лихорадка. За считаные минуты, что мы дожидались такси, я вспотел так, что одежда прилипла к телу. Как примерный бруклинский мальчик, я был в белой рубашке с длинными рукавами, заправленной в мешковатые черные брюки, белые нити цицит[43] плясали возле моих колен. Я чувствовал себя как Шимон и потел, потел.
До нашего района оказалось ехать недолго. Нам не терпелось увидеть новый дом, мать понукала таксиста он говорил на ломаном английском и пропускал повороты ехать быстрее. Последние несколько недель я только и слышал от нее, что Зайон-Хиллс великолепен: новенькие дома, в которых живут доктора, юристы, банкиры специалисты, как называла их мать, приметы ее жизни до отца. И все равно разинув рот глазел на особняки в несколько этажей, поле для гольфа, спортивные автомобили, небрежно припаркованные на мощеных подъездных дорожках.
Мать опустила окно и указала на какое-то здание:
А это старшая школа!
Тора Тмима занимала крохотный разваливающийся двухэтажный дом, асфальт перед ним растрескался, туалеты вечно засорялись, некрашеные стены доедала плесень, классных комнат было пять с половиной с половиной, потому что, если позволяла погода, шиуры у девятиклассников проходили на крыльце, смотревшем на парковку. Эта же гигантская школа разительно от нее отличалась. Высотой в добрые пять этажей, вокруг баскетбольные площадки, зеленые полноразмерные футбольные поля, глиняные теннисные корты.
Правда, изумительно? Мать прильнула к окну, в голосе ее слышалась непривычная восторженность.
Не так чтобы хеймиш[44], еле слышно пробормотал отец, не разделявший маминых восторгов, и добавил, вглядываясь в дальнее футбольное поле, на котором голые по пояс игроки, толкаясь, гоняли мяч: Похоже на гойскую частную школу.
Наконец, несколько раз заехав не в те переулки, наш водитель отыскал Милтон-драйв. Мы свернули на нашу улицу и сбавили скорость, высматривая дом номер 599.
Вон он, махнула мать и добавила, заметив, что таксист округлил глаза: Нет, не тот огромный, а напротив.
Соседний дом, на другой стороне улицы, и правда был огромный: на сдвоенном участке высился особняк красного кирпича в смутно-тюдоровском стиле с большими витражными окнами, балконом, смотрящим на подъездную дорожку, гаражом на три машины и четырьмя автомобилями. Я в машинах не разбираюсь, но одна из них точно была ауди.
Вот это да, сказала мама, ну и двор.
Бассейн олимпийского размера я увидел лишь мельком: отец решил, что хватит нам глазеть на соседей (Дом как дом, и зачем им столько комнат?), и велел таксисту остановиться у нашего более скромного жилища.
Восхищения новым домом не ослабил даже гигантский особняк соседа. Мне сразу понравился наш новый дом уютный, одноэтажный и существенно просторнее того, в котором мы жили прежде. Плиты подъездной дорожки выцвели и растрескались, трава побурела от зноя, перед домом росли две пальмы, а на заднем дворе я с удовольствием обнаружил маленький бассейн, бортики которого густо облепили бледные ящерки.
Ну как тебе, Арье? нервно спросила мама, когда мы, выгрузив из машины вещи, замешкались на подъездной дорожке.
Здорово, совершенно искренне ответил я. Впервые на моей памяти меня переполняло летучее счастье, я радовался, что так далеко уехал от старой жизни.
* * *
Наскоро поужинав яичницей, мы несколько часов разбирали коробки, двигали мебель, переносили всевозможные вещи из одного угла комнаты в другой и обратно и наконец уселись в гостиной. Мы с отцом читали Талмуд, как вдруг зазвонил городской телефон. Мать на кухне взяла трубку; я услышал ее преувеличенно громкий смех. Такой незнакомый.
Звонили соседи. Мать влетела в гостиную. Из дома напротив. Синтия и Эдди Харрис. По-моему, очень милые люди.
Отец недоуменно уставился на нее:
Что им нужно?
Пригласили нас завтра на барбекю.
Отец заложил пальцем Гемару. Ущерб, нанесенный волами или маве, нанесен одушевленным существом. У огня души нет.
И что ты им ответила?
Она покраснела.
Разумеется, что мы придем с удовольствием.
Отец легонько кивнул и вернулся к Талмуду. Не говоря больше ни слова, мы продолжили учиться.
* * *
В день барбекю ослепительно сияло солнце. Даже в изнурительном зное Флориды мы оделись как всегда: мы с отцом в черно-белом, мать цниют[45] с длинным рукавом, хотя я отметил, что она надела новое цветастое платье.
Мы робко позвонили в дверь, выждали несколько минут, любуясь мощеными ступеньками, выложенными из камня, и дубовыми дверями на двойных петлях, мать радовалась возможности пообщаться с новыми знакомыми, отец выглядел так, будто предпочел бы оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Нам не открыли, и в конце концов мы направились вокруг дома на задний двор, откуда доносился смех. Мы толкнули железную калитку и очутились на вечеринке.
Отец с неприкрытым ужасом обвел взглядом собравшихся. Жены в коротких ярких сарафанах держат бокалы с белым вином. Мужчины в поло Берберри сжимают банки с пивом. Юноши и девушки вместе резвятся в бассейне смертный грех в нашей прошлой жизни. Ослепительно непривычное зрелище: богатство, очарование, заливистый смех. У меня чаще забилось сердце.
Здравствуйте, прогудел сзади радостный голос. Толстяк в чистом белом поло хлопнул моего отца по спине, отчего тот вздрогнул. Вы, наверное, Идены! Отец незаметно посмотрел на его макушку. Кипы на уложенных гелем волосах не было. Наш новый сосед протянул мясистую руку: Наши новые соседи! Даже не представляете, как я рад вам! От тех, кто жил в этом доме до вас, я был не в восторге. То есть, наверное, люди они хорошие, но уж очень закрытые. Нам так хотелось завести новых друзей. Прищурясь, он обвел взглядом задний двор пожалуй, самый впечатляющий из тех, что я видел: огромный бассейн, мраморная купальня, джакузи, бар, изгородь вокруг живописного поля для гольфа и пожал плечами: Не знаю, куда подевалась Синтия, наверное, ушла в дом. Идемте, я вас познакомлю. Кстати, меня зовут Эдди Харрис. Очень рад.
Отец натянуто улыбнулся; рука его в ладони Эдди казалась до смешного маленькой.
Яаков Иден.
Спасибо, что пришли, Яаков, сказал Эдди и протянул руку моей матери.
Получилось ужасно неловко: мать недоуменно уставилась на его руку, не зная, как поступить то ли, повинуясь приличиям, ответить пожатием, то ли соблюсти запрет прикасаться к людям другого пола, исключая родственников. Я моргнул, но Эдди быстро осознал свою ошибку и опустил руку.
Черт, прошу прощения! пролаял он. Я как-то не подумал, извините меня за дурость
Ну что вы, успокоила его мать, красная от смущения. Ничего страшного.
Отец скривился, точно у него идет почечный камень, но Эдди и мать неловко улыбнулись друг другу.
Я Лия.
Будь на месте Эдди кто-то другой, вышло бы неприятнее пожалуй, такую неловкость не удалось бы загладить. Он же звучно рассмеялся, рассеяв напряжение.
Не сердитесь на меня, такой уж я шмок[46]. У нас тут мало кто строго соблюдает как это называется? Шомер негия[47], точно. Может, и стоило бы, между нами говоря, я покажу вам одну парочку, о них такое говорят, хотя кто я, чтобы их судить? Сам-то я как-то не придаю значения этому правилу мол, нельзя прикасаться к чужим. Только Синтии не говорите, а то она меня убьет. Эдди расхохотался, перевел взгляд на меня: А тебя как зовут, дружище?
Рукопожатие у него было крепкое.
Арье.
Да ладно. Так звали моего старика.
Правда?
Вот кто был настоящий цадик[48]. Он примолк, устремившись мыслями в небо. Вам бы он понравился, пробормотал он моему отцу.
Отец вежливо, но как-то неуверенно кивнул.
Эдди повернулся ко мне:
А сколько тебе лет, парень?
Семнадцать.
Семнадцать? Ты в каком классе одиннадцатом, двенадцатом?
В двенадцатом.
Здорово. Я так понимаю, будешь учиться в ешиве в Санни-Айлс? Там люди серьезные, не сомневайся. Я слышал, у них мишмар[49] три раза в неделю.
Нет, я буду учиться в Коль Нешаме.
В ту, о которой вы говорите, ехать намного дольше, вмешалась мать. Ну и нам сказали, что в Коль Нешаме, в общем, образование лучше.
Ого, так ты будешь учиться в старой доброй академии Голос души?[50] Кто бы мог подумать! Он улыбнулся лукаво, как мальчишка. Тогда ты просто обязан познакомиться с моим сыном, вы с ним будете в одном классе. Эдди оживленно сказал моим родителям: Правда, здорово?
Они вежливо улыбнулись в ответ.
Ноах Харрис! рявкнул он, обернувшись к бассейну. Где тебя носит?
Из воды вылез высокий зеленоглазый парень с длинными светлыми волосами, улыбкой точь-в-точь как у отца, чрезвычайно развитыми мышцами плеч и живота. Явно спортсмен.
Рад познакомиться. Он набросил на плечи полотенце. Я бы пожал вам руку, но я весь мокрый.
Полегче с рукопожатиями. Эдди подмигнул моей матери. Ноах, это Ари, он будет учиться в твоем классе.
Да ладно.
Яаков, Лия, идем выпьем? Незачем нам дышать этим двоим в спину. Эдди шутливо хлопнул меня по спине. Яак, ты куришь сигары? Нет? Надеюсь, мне удастся приохотить тебя к односолодовому виски. У меня есть одна классная штука, ты обязательно должен это попробовать. Ноах, принеси Ари пива, а может, хот-дог, если он захочет? Не волнуйтесь, все кошерное.
С этими словами он приобнял своей большой рукой моего отца, внимательно следя, чтобы ненароком не коснуться моей матери, и увел их прочь.