Отсюда следует, если приравнять суждение и мышление: в научном наблюдении восприятие и мышление взаимопроникают. Это не только внимательное восприятие с целью концептуального определения, но и само по себе концептуально определенное восприятие. Поэтому действительно логически беспредметно переносить модальности истинности суждения на само наблюдение, несмотря на его перцептивный характер: наши наблюдения могут быть истинными, вероятными или ложными.
Еще более запутанной является последняя особенность научного наблюдения. Как материальные апперцептивные условия наблюдения в целом, так и формальные условия воспроизведения апперцепции, особенно внимания, являются площадкой для индивидуальных различий. От взаимодействия и противодействия этих индивидуальных условий зависят, сложным образом и в бесчисленных градациях, богатство и бедность, острота и тупость, легкость и трудность, быстрота и медленность наблюдения; не только научного наблюдения, но и всякого наблюдения. В животном царстве эти различия постепенно исчезают, как и тонкости нервно-мышечной организации. С другой стороны, они увеличиваются, особенно в нашем случае, с развитием индивидуальности. Даже если двое наблюдают одно и то же, они не наблюдают одно и то же.
В научном наблюдении, однако, понятийная общность апперцепционных масс противодействует этим индивидуализирующим моментам. Но она не может отменить игру индивидуальных влечений. Ибо интеллектуальное образование является необходимым условием для развития индивидуальности. Его влияние растет по мере самостоятельной работы, в ходе которой оно приобретается.
Из этого мы должны сделать вывод, что взаимодействие апперцептивных условий наблюдения не может быть сведено к общим правилам. Однако внешним условиям обращения с ними может «научиться» каждый, начиная с сознательной настройки органов чувств и кончая манипуляциями тончайшей инструментальной техники. Схематизму апперцептивных масс и внимания также можно «обучиться». Но сама эта тренировка, эта взаимосвязь их внутренних состояний является, по сути, продуктом индивидуального научного такта. Там он основан на индивидуальном, непроизвольном, даже часто бессознательном взаимодействии движений, ставших второй натурой, с соответствующими восприятиями; здесь он основан на аналогичном взаимодействии соответствующих репродуктивных процессов. В этой форме она позволяет нужным вещам быть сделанными и произойти в нужный момент; в этом она контролирует внимание, центр воспроизводства, вовремя в нужной апперцептивной насыщенности. Точно так же работа мышления иногда предвосхищает или помогает, иногда контролирует или регистрирует, иногда препарирует или обобщает, иногда ограничивает или расширяет, иногда признает, исправляет или отрицает таким образом, что при необходимости можно подслушать результаты, но никогда нельзя закрепить в правилах для всех.
Только по этим причинам научное наблюдение, в частности, является искусством, которому, как и любому другому искусству, нельзя научиться, а должно быть прирожденным. Его дух дается лишь избранным. Из этого следует, однако, что научное наблюдение, даже если эксперименты даже не рассматриваются, на самом деле не находит свои предметы, а создает их самодействующими, даже самодействующими. Оно создает свой предмет даже тогда, когда идентифицирует его просто как индивида или когда анализирует его индивидуальное определение. Ибо он никогда не берет его в той индивидуальности, в которой он присутствует. Скорее, он становится репрезентативным типом тотальной идеи индивида или единичного воплощения именно в этих условиях наблюдения. Соответственно, поглощая наблюдение, оно становится типичным представителем вида, образцом в подлинном смысле этого слова. Короче говоря, наблюдение создает свой объект как тип в художественной манере. С этой точки зрения наблюдение также предстает как искусство. Конечно, это не свободное искусство, а связанное искусство, научно связанное искусство, если можно так выразиться. Но творческое качество его процесса, в сущности, так же мало страдает от этой ограниченности, как и художественная работа, скажем, живописца, создающего пейзаж или портрет, и поэта, облекающего живой исторический материал в повествование или драму. О том, что научное наблюдение не лишено эмоциональных аспектов художественной деятельности, свидетельствует приведенное выше рассуждение об интересе, который в ней действует. Поэтому если это искусство, то бесполезно скрывать звание гения от избранных среди наблюдателей (как, по аналогичным причинам, от избранных среди исследователей в любой области знания). Именно потому, что гениальность справедливо считается прерогативой художественного творчества, она встречается и среди наблюдателей. Он присутствует там, где мы должны признать и восхититься достижениями творческого такта в ряде наблюдений, свидетельствующих о том, что интеллектуальная мощь его автора намного превышает среднюю меру: Th. Юм и Гельмгольц, Фарадей и Гертц, Вольф, Ниебухр и Ранке кому захочется перечислять имена?
Однако даже при таком освещении тень не пропадает. Вышеупомянутые индивидуализирующие моменты, несомненно, влияют в первую очередь не на само наблюдаемое, а скорее на способ наблюдения. Воображение и воображаемое, однако, и здесь могут быть разделены лишь абстрактно. Тот, кто хотел бы отрицать, что многочисленные элементы и простые отношения наблюдаемого могут, тем не менее, стать общим достоянием практики и науки, преувеличил бы правильную мысль до абсурда. Очевидно, однако, что комплексы наблюдаемого всех видов ведут индивидуальное существование в каждом из нас: как в том, что они содержат, так и в тех отношениях, в которых они находятся. Даже те, кто облек бы это следствие в парадоксальное выражение, что никто не знает, как понять то, что наблюдал другой, не сказали бы ничего плохого. Более серьезным, однако, является другое следствие: природа научного наблюдения порождает источники ошибок, которые ослабляют фундамент нашего эмпирического знания. Некоторые из этих ошибок могут быть удержаны от подходов к формулированию результатов наблюдения именно методами научного исследования. Другие постепенно устраняются именно благодаря индивидуальному разнообразию наблюдателей, которое они влекут за собой. Третья группа нарушений баланса между различными наблюдениями может быть постигнута научным путем. Но с наличием всех этих источников ошибок приходится считаться на каждом шагу как в практике, так и в логической теории наблюдения.
IV. Основы логической теории научного наблюдения
Логическая теория научного наблюдения должна объяснить, какие виды наблюдения следует различать в соответствии с целями научного познания, при каких условиях они действительны и какими функциями вообще наделено научное наблюдение. В конце концов, она должна логически оформить психологические факты наблюдения, насколько они могут это выдержать, чтобы получить нормы наблюдения.
Мы можем исключить два осложнения наблюдения, одно из которых часто встречается, а другое легко ввести в заблуждение.
Пока обойдемся без сообщаемых суждений, которые проникают не только в наблюдения ученика, но во многих случаях и в наблюдения эксперта, и направляют ход апперцептивных масс, а также внимания. Путаница, возникающая под их влиянием, относится к обсуждению значимости чужих наблюдений, которое здесь не предполагается.
Независимые сенсорные наблюдения, которые таким образом остаются, как и все наблюдения, связаны с восприятием. Запомнившиеся концептуальные определения, которые не возникают как интегрирующие компоненты настоящего восприятия, не являются как таковые объектами сенсорного наблюдения. Если они вместе с наблюдениями образуют систематический эпитом, то этот эпитом может быть интерпретирован только неточно, например, a potiori, как наблюдение. Мы можем, например, сравнивать положительные или отрицательные послеобразы или явления последовательного контраста, которые мы наблюдаем в данном случае, с воспоминаниями о первоначальных восприятиях. Далее мы можем заново создавать стимулы для первоначальных перцептивных образов, снова наблюдать объекты, которые они вызывают, на основе накопленной за это время апперцептивной массы, и сравнивать их с воспоминаниями об этих послеобразах. Мы также оставляем здесь без внимания подобные путаницы, которые использование языка в материальных науках безоговорочно относит к (естественно чувственным) наблюдениям.
Как мы выяснили, нет необходимости в том, чтобы каждое научное наблюдение в процессе его проведения сгущалось, так сказать, в выполненное суждение, которое понятийно представляет результаты наблюдения. Но для логической теории целесообразно, чтобы каждое наблюдение было представлено таким наблюдательным суждением. Если наблюдение содержит только то, что непосредственно воспринимается, то я называю суждение-наблюдение утверждением восприятия, т.е. суждением восприятия. Мы видели, однако, что восприятия развитого сознания это в основном косвенные переживания. Чем глубже понятийно прорабатываются возбужденные апперцептивные массы, тем больше материальные члены суждения наблюдения, субъект и предикат, наполняются определениями, которые по пути памяти перетекают из предыдущих наблюдений в настоящее. Это наполнение действительно может происходить через разнообразные виды независимого воспроизведения. Для логического наблюдения то, что воспроизводится таким образом, принадлежит наблюдению как интегрирующий компонент, когда оно содержится в концептуальных определениях того, что воспринимается. В этих случаях суждение наблюдения становится суждением опыта. Нет необходимости подчеркивать различие между этим делением и одноименным кантовским делением; также нет необходимости явно противостоять недоразумению, которое могло бы возникнуть, если бы эти суждения опыта относились к исключенным выше чувственным наблюдениям и лишь неточно так назывались.
Понятно, что эти апперцептивные дополнения или расширения могут быть самых разнообразных видов. Но даже помимо этого, логическая структура суждений наблюдения может быть очень разной. Они могут появляться как элементарные утверждения самого разнообразного вида, как связи суждений, как сокращения суждений, как суждения и структуры суждений. Там, где они перерастают в описания, они могут стать сложными воплощениями всех этих типов суждений.
Если мы предполагаем, что уверены в реальности воспринимаемых нами предметов, то в простейших случаях наши наблюдения отчасти идентифицируют, отчасти анализируют, отчасти поглощают.
В следующем разделе я хотел бы ограничиться этими самыми элементарными формами наблюдения. Все они предполагаются как непосредственные наблюдения. То, что относится к ним, может быть легко перенесено на символические, т.е. на те, которые имеют место только в данном символе означаемого предмета.
Самонаблюдение пока остается за рамками рассмотрения.
LITERATUR Benno Erdmann, Zur Theorie der Beobachtung, Archiv für systematische Philosophie, Neue Folge der «Philosophischen Monatshefte», Bd. 1, Berlin 1895.
Теория классификаций типов
I. Предварительные замечания
Старое логическое учение гласит, что члены подразделения должны быть противопоставлены друг другу и тем самым исключены друг из друга, то есть что границы видов рода не должны пересекать друг друга.
Систематизация Кантом логических принципов однородности, спецификации и непрерывности форм, а также трансцендентальных законов, которые, по его мнению, лежат в их основе, заложила, однако, брешь в этой логической традиции. Закон непрерывности, который заставляет разум, «чтобы завершить систематическое единство», возникнуть из союза двух других, повелевает «непрерывный переход от одного вида к другому путем постепенного роста разнообразия».
Сам Кант, однако, оборвал вершину этого закона систематизирующим преувеличением заложенной в нем правильной мысли. Ведь он вынужден был признать, «что эта непрерывность форм есть лишь идея, которой даже в опыте нельзя показать соответствующий предмет». Закон лишь требует, чтобы мы искали такую близость форм. Он не дает нам критерия, с помощью которого мы могли бы определить эту последовательность стадий в деталях. С другой стороны, как он предполагает в смысле формалистических классификаций своего времени, «виды в природе действительно разделены и должны поэтому составлять quantum discretum [безмолвное количество wp]»: он не может даже закрыть свой разум для заключения, что «если бы ступенчатая прогрессия в отношениях видов была непрерывной, то она должна была бы также содержать истинную бесконечность промежуточных членов, лежащих в пределах двух данных видов». Это, однако, невозможно.
Таким образом, даже логическое обсуждение этих законов в пособиях его школы не привело к разрушению заклятия традиции.
Насколько я могу судить, первым, кто начал бороться с традиционным схематизмом с точки зрения научных классификаций, был автор «Истории индуктивных наук». Уэвелл утверждает, что «естественные группы даются типами», т.е. «примерами класса, например, видами рода, в которых характер рода проявляется особенно ярко». «Все виды, которые имеют большее сходство с этим типичным видом, чем с любым другим, образуют род и так упорядочены вокруг него, что отличаются от него в различных направлениях и степенях. Таким образом, типичный вид рода, типичный вид семейства это тот, который обладает всеми признаками и свойствами рода в характерной и ярчайшей манере". Таким образом, естественные группы «твердо определены, хотя и не резко; они определяются не пограничной линией, проведенной извне, а из центра, т.е. не тем, что они явно исключают, а тем, что они предпочтительно включают, по образцу, а не по предписанию».
В этих замечаниях Уэвелл имеет в виду группы природных тел. При ближайшем рассмотрении, однако, становится очевидным, что область нашего мышления во многом пронизана родами, типы которых связаны переходами различных форм в плавной или текучей манере. Поэтому возникает вопрос, какими средствами располагает наше мышление для того, чтобы и в этих случаях справедливо решать логические задачи классификации.
II. О понятии непрерывной связи
Предпосылку вопроса, понятие текучей связности, можно определить более точно, если отличать его от связностей, с которыми, казалось бы, очевидно его смешивать.
Перетекающие контексты не обязательно являются непрерывными. Те непрерывные связи, о которых читатель будет склонен думать в первую очередь, даже не относятся к нашей логической проблеме.
Несомненно, однако, что математический метод рассмотрения пределов приводит к превращению величин, резко разделенных дискретными различиями, в величины одного и того же рода путем непрерывной градации этих различий. Так параллели становятся предельным случаем прямых, пересекающихся на конечном расстоянии, круг становится границей эллипса, парабола границей эллипса или гиперболы. Для алгоритма исчисления бесконечно малых, как известно, эти соображения приобретают даже фундаментальное значение. Поэтому может показаться, что фиксированные деления низшей математики становятся подвижными для высшей математики, насколько распространяется влияние рассмотрения границ.