Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени - Дмитрий Абрамов 3 стр.


Шереметев-историк считал необходимым изучение родственных связей, благодаря которым удалось бы определить круг персон из «угличской обстановки» царевича и тех моментов в ее развитии, которые привели к катаклизмам в Русской государстве рубежа веков.

Смутным временем Шереметев занимался не одно десятилетие, изучая различные аспекты этого периода истории. Однако в главной теме исследования точка поставлена так и не была. Старший сын графа в своем дневнике приводит свидетельства об огромном интересе историков, занимавшихся этой проблемой к исследованиям отца, к тем архивным материалам (в том числе и польским), которыми он обладал. Бестужев-Рюмин высказал мысль, что если бы Карамзин, Костомаров или Соловьев обладали бы этими материалами, то вся история 1591 года предстала бы в другом свете. (Шереметевы в судьбе России. Сост. А. Алексеева, М. Ковалева. М. 2001. С. 250.).

Так в чем же ценность трудов С. Д. Шереметева? На наш взгляд, актуальность его исторических «штудий» может состоять в том, что написанные более, чем сто лет назад, они не затерялись среди трудов отечественных и зарубежных историков, а наполнили новым содержанием важнейшую страницу истории России, которая именуется «эпохой первой русской Смуты».

2018 год год столетия со дня кончины графа Сергея Дмитриевича Шереметева. Этот прозорливый и талантливый исследователь достоин того, чтобы память о нём и его трудах сохранилась в памяти благодарных потомков, грядущих поколений россиян, любящих и изучающих историю своего Отечества.

Глава 1

Скрещенье судеб

(15911598 гг.)

Король и шутДементий Климентьев, 2017

Долгая прелюдия русского перегрева (15911601 годы)

В полдень мая в 14-й день 7099 года от Сотворения миру (1591 год по Рождеству Христову) дородный и широкоплечий в тёмно-вишнёвом кафтане, подпоясанном кушаком, старший дьяк государевой Дьячей избы города Углича Михаил Битяговский степенной походкой, многоопытного служилого человека вышел на высокое крыльцо своего дома. Оборатясь в сторону золотых крестов кремлёвского Спасского собора, наложил три раза крестное знамение на себя и тяжело вздохнул. Покачав головой и расправив усы, стал спускаться вниз, и, поскрипывая ступенями крыльца, прошёл на конюшню. На дворе сиял тёплый, яркий, майский день. В прохладной полутьме, пропахшей конским потом, навозом и сеном конюшни, негромко фыркали лошади, и слышен был храп спящего человека.

 Филиппка, иде ж ты? А ну ка, подь суды!  повелительно, но негромко позвал дьяк, обращаясь к своему холопу-конюху.

Храп прервался. Где-то в глубине тёмного помещения невысокий человек вскочил со своего ложа и бегом направился к выходу.

 Зде ся, аз господине,  покорно отвечал конюх, появившись в просвете воротного проёма и стряхивая клоки сена со своей вихрастой головы. Заискивающе, виноватыми, заспанными мутновато-синими глазами вперился в Битяговского.

 Всё спишь днём. Плетей бы табе! Благо, што лошадушек блюдёшь и холишь, а то бы задал,  без угрозы в голосе, и даже почти по-доброму произнёс дьяк.

Виноват, господине, устал аз. Всю то ноченьку не спал, за лошадками доглядывал и буланому нашему копыта стриг и опиливал. Припадать стал буланый на правую переднюю,  оправдывался конюх.

 Это ты Филиппка, молодец, своё дело знашь, но сиречь о другом, важном деле побаим с тобою,  переходя на шёпот, промолвил Битяговский.  Что вчерась я тобе наказывал, сполнил? Возок-то двухосный, крытый льняной материей, готов ли?  уже серьёзно и тихо спросил дьяк.

 Готов, господине, и две лавки в возке том устроил, и сена настелил. И припасу съестного две сумы с караваями, да с соленьями, да с другой снедью, да два горшка с кашею утресь принёс с поварни и всё уложил дальнего пути для. Всё как велено исделал,  отвечал, полушёпотом холоп, кланяясь.

 Ладно, Филиппе. Поидем ка, дозрим возок,  одобрительно молвил дьяк.

Они вышли на свет и молча прошли на задний двор за конюшню. Пыхтя, поднявшись и влезая внутрь, дьяк внимательно осмотрел крытый возок. Там действительно устроены были две прочных невысоких лавки, лежал ворох свежего пахучего сена, а в задней части возка стояли две сумы и два глиняных горшка, закрытые крышками и присыпанные сеном. Проверив всё, дьяк спустился с возка и, ухватив за ободы колёс, обеими дланями, покачал их.

 Всё проверил, господине. И ступицы жиром добре смазал, и шкворни новые забил, и оглобли осмотрел, и упряжь конскую самую лутчую подобрал. А возок-то добрый, лёгкий, двуосный. С тройкой кóней и сто вёрст пробегит не заметишь,  приговаривал Филипп, видя, что господин всерьёз проверяет порученное дело. Бывало за ним такое нечасто, ибо доверял своему конюху.

 Добре, добре, Филиппка. А пять сотен вёрст пробегит энтот возок?  спросил дьяк.

 И тысячу вёрст пройдет, господине,  отмолвил холоп,  крепкий возок.

 Твои слова, да ко Господу. Таперь ко запрягай в енти оглобли нашего лутшаго вороного, да пристяжными молодых жеребцов к яму серого, да гнедого с белыми бабками,  велел Битяговский.

 Для какого ж важного дела, государь мой, таких добрых кóней велишь впрягать?  с удивлением спросил конюх.

 Ты, Филиппе, исполняй, како табе велено, да не спрашивай. Запряжёшь, доведи мне,  велел дьяк и ушёл в дом.

Через четверть часа конюх уже исполнил веление господина, доложил ему и в ожидании ждал возле возка. Дьяк пришёл быстро. Внимательно осмотрел упряжку, а затем молвил:

 Нынче же, Филиппка, возьми с собой на поварне мёду для сугрева, скажи там, что де я велел. Следом доставь энтот возок на нашу лесную заимку, што близ лесной дороги на Большое Село. Как доберёшься до заимки, затаись и жди. Приидут на заимку нужные людишки посацкие Ивашка Пашин и Васька Буторин, ты ж знаешь сих.

Конюх утвердительно махнул головой. А Битяговский продолжал:

 Они ж тобе всё поведают. С ими ж пожди исчо, приидут туды ж и людишки от Афонасия Нагого. Ино Ивашка да Васька опознают сих, и договорятся с ими, отдашь им возок и лошадушек. Но, еже ли что заметишь по дороге недоброе, возвращайся назад и доведи мне. Да, гляди ж, час другой прибежит с кремлёвской конюшни от Нагих Васька Недорез со товарищи, дак выведи ему восемь добрых лошадей. Пусть ведёт с собою

 Исполню, как велишь, господине,  тихо отвечал холоп.

 Вот табе кошель с серебром. Ежели какая беда случитца со мною во Угличе, будет энто в награду табе, мой верный слуга,  негромко произнёс дьяк и вложил в руки холопа тугой кожаный мешочек с серебряными монетами.

 Благодарствую, государь мой,  с поклоном молвил холоп.

 А как заберёт Васька лошадей, не медли, Филиппе, езжай ко, не откладывая. Благослови тя Господи,  произнёс дьяк, крестя своего слугу.

Через полчаса, на двор к Битяговскому приехали верхом два человека. Один из них крепкий, широкоплечий, голубоглазый, с чубом пшеничных волос, назвался Василием Недорезовым. Филипп вывел им восемь лошадей и те увели их с собой в поводу.

А следом крытый возок выехал со двора Битяговского и направился по дороге на северо-восток от Углича.

* * *

Посол королевского двора ея величества Елизаветы королевы Англии Джером Горсей мая 15 дня того же года находился в Ярославле по делам Ост-Индской торговой кампании. Послан он был туда самим государем Всея Росии Феодором Иоанновичем и Боярской думой. В Ярославле тоже было неспокойно, люди из черни собиралась в кучи и что-то громко обсуждали, потрясая дрекольем. Уже в полдень на посольский двор с тревожною вестью прискакал гонец, извещавший, что во Угличе гремит колокольный сполох и всё простонародье взялось за оружие, да избивает государевых людей. Смутная тревога овладела душами обитателей аглицкого подворья в Ярославле. Ещё не свечерело, как Горсей приказал своим слугам, немедля закрыть ворота двора на крепкие засовы и замки, вооружиться холодным оружием, зарядить мушкеты и пистолеты. Ночь настала тревожная и беспокойная, ибо в городе вспыхнули пожары. Хмельная чернь поджигала дворы и лавки ненавистных купцов и государевых чиновных людей. Сполохи огня и зарево метались по городу и их вспышки гасли в окрестных далях. Резко пахло гарью и дымом. Никто на подворье не сомкнул глаз. Джером приказал слугам стрелять за частокол без предупреждения в каждого, кто появится с факелом, с охапкой сена или хвороста.

О событиях той страшной, мятежной и таинственной ночи Горсей написал спустя несколько лет уже у себя на родине:

«Царь и совет отослали меня на время в Ярославль Ночью я поручил свою душу Богу, думая, что час мой пробил. Кто-то застучал в мои ворота в полночь. Вооружившись пистолетами и другим оружием я и мои 15 слуг подошли к воротам Добрый друг мой, благородный Джером, мне нужно говорить с тобой. Я увидел Афанасия Нагого Царевич Дмитрий мёртв, дьяки зарезали его около 6 часов, один из слуг признался на пытке, что его послал Борис, царица отравлена и при смерти, у неё вылезают волосы, ногти, слезает кожа. Именем Христа заклинаю тебя; помоги мне, дай какое-нибудь средство. Увы! У меня нет ничего действенного. Я не отважился открыть ворота, вбежал в дом, схватил банку с чистым прованским маслом и коробочку венецианского порошка Я отдал всё через забор и он ускакал прочь».

Ко всему прочему Горсей передал Афанасию Нагому ещё и полновесный мешочек с золотыми и серебряными монетами. Правда, по определённым причинам, связанным с этикетом и секретами дипломатического характера Горсей о том не упомянул. Это было последнее официальное свидетельство об Афанасии Нагом старшем дяде царевича Димитрия по материнской линии. Афанасий навсегда исчез с политической арены Московского государства. Однако существует очень большая вероятность того, что он бежал на север и, благодаря преклонному возрасту своему, принял монашеский постриг в одном из монастырей Беломорья.

* * *

Cобытия прошлых лет

В 1586 году от Рождества Христова умер давний враг России Польско-Литовский король Стефан Баторий. В польско-литовском сейме[1] воцарилась смута, так как католическое духовенство, шляхта и магнаты не смогли сразу договориться о достойном претенденте на трон. В Речи Посполитой началось междукоролевье. В 1587 году в сейме сторонниками сильной русско-литовской партии был поднят вопрос о государственной унии Речи Посполитой с Россией. Малолетний царевич Димитрий Иоаннович был выдвинут претендентом на польско-литовский престол[2]. Но древний род князей Шуйских, даже более знатный, чем род московских князей из династии князя Даниила Московского, также предложил своего кандидата в короли Речи Посполитой. Уверенно и смело повели себя князья Шуйские тогда на Москве. Не в первый раз Шуйские возглавили княжеско-боярскую оппозицию верховной власти в России. Но хорошо помнили бояре и княжата кровавые годы царской опричнины и страшно боялись её повторения.

«Привела ли опричнина к серьёзным изменениям в социально-политической жизни Московского государства? Нет. Система чрезвычайных мер, вызванных противоборством царя и высших родов титулованной аристократии, разожжённая нуждами войны, она проводилась в жизнь непродуманно, драконовскими способами. Большой кровью приправленная, на ходу перекраиваемая, опричная реформа была попыткой переделать многое; отступив от первоначальных своих замыслов сначала в 1570-м, затем в 1571-м, а окончательно в 1572 году, Иван Васильевич кое-что сохранил за собой; это кое-что продержалось до середины 1580-х. И даже укрепление единодержавия и самовластия царского, достигнутое в результате опричнины, не столь уж очевидны. Личная власть Ивана Грозного да, укрепилась несомненно, если сравнивать с 40 50-ми годами. Но увеличилось ли поле власти для его преемников на русском престоле? Прямых доказательств этому не видно»  пишет по этому поводу историк Д. М. Володихин[3].

Вероятно потому, и «почил в Бозе» первый русский царь Иоанн IV, прозванный Грозным, «не своею смертию» на пятьдесят четвёртом году жизни. «18 марта 1584 года царь Иван IV Грозный умер. В свои неполные 54 года этот человек, несомненно одаренный, жестокий и маниакально подозрительный, выглядел глубоким стариком, развалиной. Сказались долгие годы борьбы, страха, расправ и покаяний, пьяных оргий. Ночные страхи и кошмары, болезни и переживания довели его до крайности все тело распухло, глаза слезились, руки тряслись. Люди, окружавшие трон, трепетали перед ним, но плели интриги; поговаривали, что они-то, и помогли ему уйти в мир иной подложили в пищу отраву»,  утверждают историки А. Н. Сахаров и В. И. Буганов[4].

Однако то, что пятидесятилетний царь «выглядел глубоким стариком, развалиной», ни коим образом не является следствием, того, что «сказались долгие годы борьбы, страха, расправ и покаяний, пьяных оргий». Уважаемые авторы, вероятно, без умысла, но передёргивают логику событий, связанных со смертью первого русского царя. А логический ход событий свидетельствует, что «все тело царя распухло, глаза слезились, руки тряслись», вероятно, потому, что он был отравлен. И действительно одно из последних вскрытий гробницы Иоанна Грозного и взятие пробы состава костной ткани подтверждает, что царь был отравлен медленно действующим ядом вероятно мышьяком или ядом, составленным на его основе. Такой же участи удостоился и его сын Иоанн Иоаннович, смерть которого впоследствии большинство отечественных и зарубежных историков трактовало, как сыноубийство в приступе ярости.

Смиренный и богомольный царь Феодор Иоаннович временно устраивал могучую боярско-княжескую элиту, ибо старался примирить овец с волками и шёл на уступки знатным родам. Но не иначе, как с 1587 года в Москве зрел заговор, возглавляемый князьями Шуйскими, Голицыными, Мстиславскими, Куракиными и иже с ними. Заговор был направлен на устранение нового претендента на престол отрока-царевича Димитрия Иоаннович и его окружения. Жестокая борьба за власть развернулась и близ царского престола.

Глава московского правительства хитрый и осторожный Борис Годунов, пользуясь поддержкой царя Фёдора, решительно расправился со своими соперниками Шуйскими. Большинство из них оказалось в ссылке. Один из лидеров заговора самый выдающийся, руководитель героической обороны Пскова 1581 года от войск Стефана Батория, князь И. П. Шуйский в той ссылке был умерщвлен. Сторонника Шуйских, митрополита Дионисия, свели с митрополичьей кафедры. Его место занял Иов, ставленник Годунова. Однако, опасность царевичу, жившему с матерью Марией Нагой и всем её небольшим двором в удельном Угличе, не убавилась. На свободе у кормила государственного правления оставались многочисленные, неявные и тайные сторонники или единомышленники Шуйских представители боярско-княжеской элиты.

Тем временем на польско-литовский престол был избран враг православия и России Сигизмунд принц крови королевского дома Швеции. Однако, прорусская партия Белой и Малой Руси, противившаяся избранию Сигизмунда, явно оказалась сильной. Литовско-русская шляхта Великой Литвы и Волыни стала оппозицией новому королю. Никакие уговоры, обращённые к прорусской партии в сейме, де «царевич ещё млад», не помогли противникам государственной унии с Россией. Взоры многих видных политических деятелей, предводителей шляхетства, военачальников, магнатов в Литве, в Киеве, в среде Запорожского казачества, среди представителей греческого духовенства, бежавших от османского ига в Речь Посполитую, были обращены на маленького царевича Димитрия.

А между тем в 1590 году обострились отношения английской короны с правительством царя Фёдора. Это заставило царя и Годунова вести активные переговоры с Литвой. Правительства Великого княжества Литовского и России обменялись верительными грамотами. Какие-то тайные переговоры в Вильно вёл от имени царя Фёдора царский гонец Андрей Иванов. В марте 1591 года в Литву отъехало посольство во главе с боярином Михаилом Глебовичем Салтыковым (Кривым). О чём вело переговоры это посольство можно только догадываться. Одно ясно: в Великой Литве хотели достойного преемника на престол Речи Посполитой. Не исключено, что разговор шёл лишь о преемнике на стол Великих князей Литовских! Многие литовские князья чаяли видеть независимым от Польши православное Великое княжество Литовско-Русское, во главе с православным государем.

Назад Дальше