Я бы забрал вас, говорю я, но получается какое-то нытье. Вы должны были дождаться меня.
Она опять берется за свою тряпочку, я узнаю ее это один из нежно-розовых носочков Бекки, толстая мягкая ткань касается моих век, не думай об этом, теперь мы здесь, вместе.
Проходит несколько минут, а может, часов, и мы замечаем Вилью, которая идет со стороны палаток, на руках у нее младшая сестренка, она движется решительным шагом, и меня свербит от тревоги и гордости, когда я вижу, как взросление тяжелой тенью легло на ее лицо, следом за ней идут мужчина с седой бородой и женщина с короткой стрижкой, оба в военной форме цвета хаки. Вилья огибает мое полулежащее тело, как если бы я был попрошайкой у входа в супермаркет, и аккуратно передает Бекку Кароле.
Это и есть твои родители? взволнованно спрашивает женщина и продолжает, не дожидаясь ответа: Ну, ваша малышка, кажется, теперь дышит нормально, счастье, что вы надели ей респиратор и, ну, держали в машине. Она бросает взгляд в мою сторону. Может, она покапризничает, ну, там несколько дней из-за жжения в глазах, носу, горле, но это должно пройти, в общем У нее тик уголок глаза чуть подергивается, когда она говорит. Важно, чтобы ей сделали рентген легких как можно скорее, как только вернетесь в Стокгольм, ну, на всякий случай.
А почему вы не можете сделать ей рентген? спрашивает Карола, и теперь я замечаю у женщины на рукаве поверх зеленой униформы белую повязку с красным крестом.
Мы из резерва, мобилизованные добровольцы, оказываем только экстренную медицинскую помощь, тараторит она в ответ.
Да, но тут же где-то должна быть больница, куда вы могли бы ее отвезти?
Женщина косится на мужчину, молча стоящего рядом с ней.
Лучше в Стокгольм, произносит он ласково, почти нараспев.
Мы на этом лесном пожаре почти весь день провели. Голос Каролы срывается на крик: Вы что, хотите сказать, нам придется?..
Пожар распространился от Эстерсунда до Му́ры, произносит он, не меняя размеренной доброжелательной интонации, диалект у него протяжный и добротный, как даларнский гобелен. Говорят, на полмиллиона гектаров. И в горы пошел. С утра уже и на Силарне[22] горело. Туристы отправились на турбазу, поскольку думали, что Но растительность в окрестностях базы настолько высохла, что
Он щурится, глядя на закат солнца над Сильяном. Воздух взрезает рев мотора, два парня в купальных шортах веселых расцветок с громким гоготом несутся по водной глади на скутере.
Там, наверху, и дорог-то нет. А тут семьи с детьми и все такое прочее. Один вертолет разбился. Так что больницы здесь Он смотрит на Бекку, ласково улыбается и треплет ей щечку крепким указательным пальцем. Так что лучше вам Кроха едет в Стокгольм. Да.
Бекка в ответ начинает кричать и тереть покрасневшие разъеденные дымом глазки, каких-то пару дней назад она такого движения и не знала еще. Какая же сложная задача быть человеком: все эти мышцы, нервные окончания, мозговые синапсы, протеины, нейроны и что там еще необходимо, чтобы все это правильно взаимодействовало, когда ты хочешь что-то схватить, потянуться за чем-то, произвести простейшее движение, например унять зуд в собственных глазах.
А Мартин? голос Вильи напряжен. Что с ним будет?
Мартин в палатке, ему дают кислород, отвечает женщина. Я сейчас туда. Можешь пойти со мной.
«Мартин?»
Карола начинает задавать вопросы про Зака, может, тут слышали о мальчике, который приехал с другими людьми на белой машине, но женщина только мотает головой с вымученным вздохом и разворачивается, Вилья идет вслед за ней.
Седобородый, кажется, испытывает облегчение, когда женщина уходит, он чешет комариный укус на шее, потягивается и присаживается на корточки надо мной, умиротворенно вздыхая. Крепкий кулак у меня перед глазами, мужчина аккуратно наклоняет мою голову, чтобы посмотреть на рану, и при этом тихонько напевает какую-то песенку, я с трудом могу распознать мелодию. Он достает красную медицинскую сумку, роется в ней, вытаскивает тюбик с мазью и бинт.
Очистите рану и смажьте вот этим. Потом надо просто забинтовать. А дальше посмотрите, в Стокгольме.
Карола собирается что-то сказать, но передумывает и вместо этого кивает, принимая протянутые предметы.
И что у нас здесь случилось? вкрадчиво интересуется мужчина.
Он был в лесу, разъезжал там на таком, знаете, квадроцикле, сообщает она, прежде чем я успеваю и рот открыть. Кажется, сбился с пути из-за дыма.
Я вас собирался спасать. Мои слова дрожат как желе. Я перевернулся.
Квадроцикл? мужчина заинтересованно улыбается. У вас был квадроцикл?
Я его нашел.
В усталых глазах цвета синего льда загорается искорка:
Нашли? И он так просто стоял? С ключами?
Нет, ну я зашел в дом и взял ключи.
У Каролы вырывается стон, взгляд делается каким-то застывшим, в нем такая же отчужденность, как когда я рассказал ей об измене, шок и отчаяние, скрытые под толстым слоем равнодушия, как будто все это на самом деле не имеет к ней отношения проходила мимо и случайно увидела аварию на дороге.
Мужчина, напротив, смотрит на меня с какой-то чуть ли не влюбленностью. Он по такому скучал, понимаю я, может, в течение нескольких лет: выходные с палаткой в снегу и грязи вместо уютного воскресного отдыха дома, равиоли из консервной банки вместо домашних маффинов, испеченных с детьми, ямы нечистот вместо вечера с друзьями за просмотром футбола на диване с пивом и ставками на любимую команду, он именно на такое надеялся, на такой день, на таких, как я.
Взял?
Что-то в его спокойном голосе подталкивает меня говорить дальше, если бы не чертово першение в горле, я выложил бы ему всю историю своей жизни, но могу выдавить лишь пару слов:
Через окно.
Он осторожно кивает:
Поразительно вообще-то. Как же все похоже. Афганистан, Конго. Обычно о таком только читаешь.
Земля подо мной жесткая, и у меня мелькает мысль: когда же мне доведется полежать в кровати? Или нас транспортируют в Стокгольм прямо сейчас? А Зак уже едет туда?
И кто такой этот Мартин?
Со стороны палаток доносится вопль, злобный мужской голос кричит что-то про страховку, добавляя «ах ты ж падла», в ответ слышно невнятное бормотание.
Седобородый хлопает меня по плечу и встает со вздохом:
Полиция с вами свяжется, наверное, чтобы
Он вежливо кивает Кароле и в последний раз игриво улыбается Бекке, а потом ковыляет обратно к палаткам.
Мартин произношу я.
Карола не слушает, она возится с Беккой, а я вспоминаю о наших вещах, о моем рюкзаке со всеми ценностями, икеевском мешке, одежде, подгузниках. Куда все это делось?
Мартин?
Что? Вокруг губ у нее пролегли морщинки. Слушай, Дидрик, к кому ты вломился в дом, ты знаешь, кто это? Может, с ними удастся как-то связаться уже сейчас и
Я мотаю головой:
Все равно все уже сгорело, какая разница. Вилья отправилась к какому-то Мартину?
Что? К старику.
Старику?
Она вздыхает и устало смотрит на мазь и моток бинта, которые получила от резервиста.
Ну, ты понимаешь. К тому, который привез нас сюда.
Воцаряется тишина на то время, которое нужно мне, чтобы сложить в уме имя и морщинистое лицо с псориазом. Я почему-то всегда думал, что его должны звать как-то ну да, по-стариковски. Торкель. Сикстен. Йоста. Но не Мартин.
Ах, к нему.
* * *
Я хороший отец. Я был рядом с детьми, пока они росли, менял им обкаканные подгузники, играл с ними, вытирал сопливые носы, ухаживал, когда болели, водил в садик и в школу, ходил на родительские собрания, и на показательные фортепианные концерты, и на спортивные соревнования, и на утренники в День святой Люсии[23], и на выпускные, я учил их кататься на велосипеде, плавать и читать. Кроме того, я их всегда слушал, уважал и постоянно повторял, что люблю. Ни разу руку на них не поднял. Подозреваю, что удовлетворял большую часть требований, которые только можно предъявить к современному шведскому отцу.
Но если у меня и случались проколы, то это всегда было связано с теми случаями, когда Вилья выводила меня из себя. Способность дочери заставлять меня чувствовать, что вся моя жизнь это длинная никчемная череда трусливых и неудачных решений, кажется временами прямо-таки патологической. И меня почти не удивляет, когда я испытываю то же чувство, когда вхожу в больничную палатку; несколько резервистов порываются остановить меня, но широкая повязка на голове и мой вид в целом оказываются достаточным аргументом, чтобы меня пропустили. Внутри тихо, спокойно, тут нет гама и тревоги, царящих снаружи. Вдоль длинной стороны палатки установлены четыре койки, две из них пустуют, на одной лежит молодой человек в тяжелых сапогах и желтом жилете со светоотражающей лентой, лицо его покрыто кровью и сажей, он кашляет и тяжело дышит, я вижу, что даже язык и десны у него черного цвета, рядом стоят два медика и что-то обсуждают, обмениваясь короткими дежурными фразами из арсенала медиков, я протискиваюсь мимо них, мимо пустых коек, и вот он лежит, в самом дальнем углу, его накрыли оранжевым одеялом, кислородная маска на грязном морщинистом лице, а моя дочь сидит рядом на стуле.
Это ты виноват, монотонно произносит Вилья.
Милая, я знаю, что в таких ситуациях всегда хочется свалить на кого-то вину, но
У него ведь была машина продолжает она. Наша не завелась, но ведь не его, мы могли просто пойти к нему и спросить, можно ли нам поехать с ним.
«Запрет на пользование автомобилем. Он сказал, что на его машину наложен запрет. Что она не прошла техосмотр.
Это, естественно, не равнозначно невозможности на ней ездить. Старый упертый черт, чтоб его».
Он сказал, что раз наша машина осталась стоять, он принялся ездить по округе и искать нас, но когда нашел, ты уже сбежал. А потом мы тебя искали, кажется, несколько часов.
Рядом с кроватью аккуратно повешена на плечики серая ветровка вместе с сине-белым шарфом, которым старик обмотал себе лицо, теперь я вижу, что это шарф болельщика, на нем написано «Лександ»[24] и изображен логотип что-то вроде круга с вписанными в него причудливыми символами.
Если бы вы с мамой сходили за ним Или если бы ты не свалил вот так и ему не пришлось бегать в дыму и приводить тебя
Из-под маски раздается шипение, шелестящий звук работающего насоса, и в этом же темпе едва заметно вздымается и опускается грудь под одеялом.
Я. Пытался. Вам помочь. Я говорю медленно, выделяя интонацией каждое слово. Я. Пытался. О вас позаботиться.
Где Зак? спрашивает она так, будто не слышит, будто я кому-то другому это говорил. Вы его отыскали?
Мама этим занимается, опрашивает всех.
Опрашивает? Тон скорее несчастный, чем язвительный. Те, с кем он уехал, вы у них номер телефона взяли? А номер машины записали?
Я вздыхаю:
Милая, была такая спешка. У Зака нога была в крови. Мы запаниковали, и я и мама. Они должны были высадить его в Реттвике.
Она трясет головой:
Охренеть, какие вы бестолковые. Худшие в мире родители.
Я пожимаю плечами:
Такие уж мы у тебя. Пойдем, нам пора. Нам выделили домик, где можно переночевать.
К нам подступает одна из медработниц, по лицу видно, что она на пределе.
Простите, вы кто? Тоже родственник?
Я в замешательстве смотрю на нее:
Вообще-то нет, я здесь, чтобы дочь забрать.
Медработница тощая тетка с никотиновыми пятнами на пальцах, седые волосы коротко острижены смотрит на нас с озадаченным видом, а потом указывает на старика:
А она сказала, что это ее дедушка
Я гляжу на Вилью, она отводит глаза, передо мной вдруг снова маленькая девочка, застигнутая на лжи, и я наконец могу выступить в роли взрослого: подмигиваю понимающе тетке и примирительно улыбаюсь ей, потом кладу руку на худенькое плечо дочери.
Мы оказались в зоне пожара, а вот этот человек, Мартин, он был с нами, так что у нее случилась небольшая скажем так, реакция, но это же вполне естественно? Так легко немного растеряться, когда подобное случается, правда?
Она любезно улыбается мне в ответ:
Ну да, конечно. Это как раз то, чего мы так опасаемся с этими пожарами, не того, что кто-то там сгорит, подобного почти никогда не происходит, разве только очень редко, если кто-то из спасательной службы где-то застрянет Она с серьезным видом кивает собственным словам: Что опасно, так это беспорядок. У людей стресс, они принимают неверные решения, которые приводят к массе ненужных рисков.
Я не понимаю, о чем она говорит, она как будто намекает на что-то другое, медработница видит мою неуверенность, снова улыбается, показывает на мои бинты и понижает голос:
Это же вы одолжили тот квадроцикл, верно? И перевернулись?
«Они болтают. Болтают. Друг с другом. Может, еще с кем-то. С газетами. В интернете. Неужели в наше время больше не существует такого понятия, как врачебная тайна?»
Что будет с Мартином? внезапно спрашивает Вилья.
Мы здесь вообще-то только первую помощь оказываем, его перевезут завтра с утра пораньше. В больницу, там освободили место под нас, так что теперь нам отдали целое отделение под поступивших с отравлением дымом. У нас для этого соответствующий уровень готовности и кислородные маски с ковидной поры остались.
Так с ним все будет хорошо? У Вильи дрожит нижняя губа, и мне так хочется обнять ее, дать ей сжаться в комочек в моих руках, потереться носом об ее щеку, убаюкать, поцеловать, утешить, шепнуть «Вилька-килька-ванилька», как мы ей в детстве говорили, но ничего не получится, я ее потерял, лишился где-то в пекле, дыму и атмосфере беспомощности.
Медицинская тетка выглядит усталой, она косится на меня.
Была бы возможность, так его лучше бы отправить в Гётеборг или в Стокгольм, но транспорта на всех не хватает, к тому же приоритет отдается детям и молодежи. Вы не знаете, у него есть какие-нибудь родственники? То есть это, конечно, очень хорошо, что вы здесь, но
Нет, обрываю я ее. У него никого нет. Во всяком случае, мы ни о ком не знаем.
Моя рука все еще у Вильи на плече, она стряхивает ее.
Пойдем, малышка. Дадим им спокойно поработать. Мы здесь закончили.
Я снова беру ее за плечо. Не крепко, в меру, так, чтобы она поняла.
* * *
Маленький тесный домик в кемпинге; нам приходится делить его с семьей из Германии, отцом и двумя сыновьями одного с Заком возраста. На верхней полке двухъярусной кровати лежит Вилья и слушает музыку в наушниках, на нижнем ярусе Карола с Беккой, на второй такой же кровати разместились немецкие мальчики. Мы с немецким папашей получили каждый по туристскому коврику и спим на линолеуме.
Пахнет старым деревом и затхлыми матрасами, а еще, конечно, дымом: от одежды, волос, сумок и наших тел. Я попытался искупаться в озере, но из-за болей в грудине только поплескался немного, стоя у бережка, больше всего мне бы хотелось постоять долго-долго под душем, но здесь всего три душевые, и к ним выстроился длинный хвост желающих, я спросил, можно ли сходить куда-то еще, заплатить за душ, но это все, что есть, и нужно ждать своей очереди.
Немцы довольны и беззаботны, они в одинаковых спортивных костюмах винного цвета, все трое разлеглись с телефонами и, как я понял по прошествии некоторого времени, играют в какую-то викторину по истории футбола, поочередно выкрикивая «Ганза Росток!» [25], или «Юпп Хайнкес!» [26], или «Бёкельберг!» [27]; мальчишки при этом передают друг другу упаковку чипсов то вверх, то вниз. Может быть, для них это всего-навсего приключение, то, о чем они будут рассказывать по возвращении домой, полный драматизма побег от огромного арктического пожара скрасит не один серый холодный вечер дома в Гамбурге или Кёльне.
Руди Фёллер?[28] в отчаянии восклицает папаша у меня под боком. Живот у него при этом сотрясается, и я завидую смеху в глазах мальчишек, когда они хором кричат «у-у-у», выражая возмущение его ошибкой, надо было мне ходить с Заком на футбол, хоть я терпеть не могу толпу, меня бесит сама мысль стоять среди поддатых парней пубертатного возраста и выкрикивать ругательства и названия гениталий на отсыревшей трибуне, но надо было сделать это ради него, и я, наверное, в сотый раз за сегодняшний день думаю, удастся ли мне когда-нибудь выбраться отсюда, смогу ли я вернуть его, станет ли все лучше, станет ли иначе, станет ли так, как вообще-то должно быть.