Замолчали. На лице Марьяны ни тени улыбки. Стоп-кадр. Я взглянул на Настю: что это значит? Настя отрешённо глядела на сахарницу. Может, это у них было и в порядке вещей, но мне стало неловко; так или иначе разговор касался меня. Слышно было, как устанавливают софиты на лестничной площадке. Я спросил:
Меня убьют?
Инфаркт миокарда небрежно произнёс продюсер.
Он царапнул меня холодным взглядом и пробормотал в сторону:
Вследствие спазма артерии. На фоне стенокардии.
Пришёл оператор, сказал, что пора. Все поднялись, кроме Марьяны, автора. Она одна осталась на кухне.
Ничего, ничего. Я сыграл им «инфернального афериста» без роду без племени неизвестно кого, неизвестно откуда. Нотка, думаю, получилась даже очень тревожной. Настя изобразила лёгкий испуг.
Только выключили камеру, Буткевич отвёл меня в сторону. Достал из бумажника пятьдесят долларов (без конверта); я взял. По тем временам это был приличный гонорар для нашего города (и для нашей профессии). Я, конечно, предполагал возможность пятидесяти, но должен сознаться, реально рассчитывал на меньшее. Я и двадцатке был бы рад. Роман Михайлович посмотрел на меня пристально, сказал: «Вы нам понравились, не обессудьте», и достал ещё пятьдесят из кармана брюк.
2
Из актёров мы с Бережковой последними покидали квартиру Хунглингера. Роман ещё там что-то обсуждал с оператором и режиссёром, и кто-то оставался убирать на кухне, а мы с Настей уже спустились по лестнице, когда внизу нас догнали на лифте два Саши, художник и звукорежиссёр. Вышли на улицу вчетвером.
Расходиться не торопились.
Саша-звукорежиссёр угостил сигаретой.
Минута выбора. По домам или как?
За знакомство? За встречу? За успех безнадёжного дела?
Должна тебе заметить, выглядишь ты недурно.
Мерси. Как раз тебе комплимент хотел сделать.
Хотел значит не сделал.
Ну почему же. Цветёшь!
Конечно, цвету. Развод второе рождение.
И второе дыхание, вмешался художник Саша.
А вы не подслушивайте.
Ну так что? Идем в «Пики»? Это туда, показал мне Саша-звукорежиссёр. Наши там уже.
Дело хорошее, но:
Мне надо денежку поменять.
И мне, сказала Настя. Обменник за углом.
Вот и славно. Пошли.
Нет, это она сказала:
Пошли.
Похоже, я не торопился домой.
Но ей действительно шла короткая стрижка с косой чёлкой. Я знал её только с длинными волосами. Роскошные волосы были. Почему-то вспомнилось, как попадали мне в рот, когда мы вдвоём засыпали на левом боку. С этой новой причёской было что-то мне в ней незнакомое совершенно.
Честно сказать, я думала, ты действительно Фортинбраса изобразишь. Ведь хотел.
Смотри-ка, помнит, что я говорил о Фортинбрасе. Это моя химера, моя мечта, мой фантом Фортинбрас. Не Гамлет какой-нибудь. Фортинбрас.
Ну нет, Фотринбрас не такой. Фортинбрас не аферист. И ни один инфернальный аферист недотягивает до Фортинбраса. (Я мог бы сказать «до реального Фортинбраса»)
Лучше не начинать. О Фортинбрасе долго могу.
Но Настя меня уже представила Фортинбрасом.
Конец серии. Выход Фортинбраса, воображала она. Итог. Черта. Самое то. Хотя да, рано. Тебя надо в конце всего сериала выпустить. Груда трупов и ты, Фортинбрас.
А получается, что Полоний.
Почему Полоний?
Потому что первого хлопнут. Как Полония первого.
Отец Гамлета был первым.
Еще Йорика вспомни. Полоний первый.
Ладно, тогда я Офелия. Предчувствую, что на очереди.
Ты же вроде из главных?
Все смертны.
Вот скажи мне, зачем в каждой серии убивать?
Она не знала зачем. Она сказала:
Концепция.
За разговорами о героях Шекспира подходили к обменнику издалека было видно: закрыт, но рядом с крыльцом ошивается хмырь в невзрачном плаще.
Настя дала мне свои пятьдесят баксов, я присовокупил их к заработанной мной сотенке и направился к тому, он даже не смотрел в нашу сторону.
Тоже ведь спектакль. По неписаному закону (сценарию) будем придерживаться порядка действий. Я подойду и поинтересуюсь курсом, он назовёт; я скажу, что у меня сто пятьдесят, но не буду показывать; он достанет из кармана внушительную пачку российских банкнот и на моих глазах отчитает поболее полмиллиона, прибавит мелкие и даст мне теперь пересчитаю я; уберу, достану в трёх купюрах наш гонорар, он проверит на ощупь подлинность, уберёт; обмен состоится. Отклонение от сценария чревато осложнениями. Меня кинули на сто долларов, когда я однажды вопреки обычаю дал, как последний лох, зелёную купюру вот такому же хмырю, прежде чем он собрался отсчитать мне в рублёвом эквиваленте. Развели меня так ловко, что я сам даже засомневался, а были ли у меня вообще деньги. С тех пор я стал наблюдательнее меня занимало спокойствие этих ребят: не оглядываются, не стреляют опасливо взглядом. Сейчас, когда он медленно отсчитывал жёлтые купюры с фасадом Большого театра (всего-то семь по сто тысяч каждая), я смотрел не на его пальцы, но на лицо выражение индифферентности, отвечающее процедуре, восхищало меня; здесь было чему поучиться.
В театре нам не платят, сказала Настя, принимая от меня свою долю. Наш директор исчез со всем, что было.
Да, я слышал эту историю.
Буткевич палочка-выручалочка наша, подарок небес.
Тебе сколько за день съёмок? Пятьдесят?
Побольше.
Просто ты мне пятьдесят дала.
Половину.
Это меня успокоило. Если бы он мне, как мне подумалось, вдвое больше, чем ей, заплатил, я бы не знал, что и подумать тогда. А так ничего. В порядке вещей.
Ты уверена, что мы в эти «Буби» хотим?
В «Пики». Нет, не уверена. Есть предложения?
Ну к нам ты вряд ли захочешь.
К вам? Её Рита зовут?
Рина.
Сознайся, ты ведь пошутил.
Рина. Правда Рина.
Я о другом. Не прикидывайся.
А! Вот о чём. Это я только в шутку мог допустить, что она захочет познакомиться с Риной.
А я что сказал? Я и сказал, что она вряд ли захочет.
Но и ты. Ты ко мне вряд ли захочешь. Далековато, сказала.
Ага, далековато. Нельзя в одну реку войти дважды это её давнее, по сути, последнее, с тех пор мы с ней и не виделись.
Мама жива?
Нет. В декабре ещё. Ты не знал?
Не знал. Сочувствую.
Да ни хрена ты не сочувствуешь, Кит! Какое сочувствие? Ты же помнишь её. Мы об этом сто раз с тобой говорили. Какое сочувствие?.. Ладно, хорошо, в «Пики» идём.
Ну идём. Идём и молчим. И что я сказал не так? Я бы тоже мог сказать про сочувствие. Вообще-то ей раньше я всегда отвечал. И конечно, я помню мамы её состояние. Но мы теперь шли молча. Что раньше, то раньше. Раньше мы слово за слово и уже ссора. На ровном месте практически. Без предпосылок. Не пара, а двойной генератор самовозбуждения. А итог был каждый раз один. В декорациях сексодрома. Яростная разрядка, беспощадная к соседям.
Что, Кит, заскучал по такому?
Оба Саши, художник и звукорежиссёр, далеко не ушли. Оба остановились перед уличным продавцом кухонных инструментов, явно кустарного производства. На складном столике были разложены корнеплоды, в одной руке продавец держал картофелину, в другой так называемый овощной нож для праздничного оформления стола, что-то среднее между спицей и штопором, он демонстрировал публике, как эта штука работает: высверливал корнеплодную спиральку, будто бы предназначенную для жарки в растительном масле. При этом продавец не закрывал рта, произносил заученный рекламный текст, величая свой нехитрый товар «незабываемым подарком хозяйке». Кроме двух Саш, любознательная старушка и сильно датый субъект составляли публику продавца-демонстратора.
Берите на все, сказала Настя обоим Сашам, когда мы к ним подошли сзади.
Хорошо работает, обернулся художник Саша, так бы и смотрел.
Ладно, насмотрелись, идём, сдался Саша-звукорежиссёр.
Мы вместе тронулись в «Пики», причём звукорежиссёр Саша на прощание пожелал продавцу «неизменного успеха» и сказал, как знакомому, «увидимся». Тут выяснилось, что он и в самом деле купил эту бессмысленную спицу-штопор. Зачем? А затем, что взял он себе за правило покупать в конце съёмочного дня такую вот металлохреновину, и хорошо, что дешёвка, это он себе примету придумал если не купит сегодня с полученных денег, завтра сериал прекратится, конец лафе. Как бы персональная жертва во имя общего блага.
Лучше бы нищим пожертвовал, Настя сказала.
А вот когда накоплю штук двести, тогда и нищим раздам.
Ой, не поймут. Заколют на месте теми же спицами.
Далеко вперёд глядит, художник Саша сказал. Двести съёмочных дней! Ну оптимист!
Я другую представил картину. Этот Саша- звукорежиссёр, состарившийся уже, за таким же складным столиком распродаёт бесчисленные спицы-штопоры благодарным зрителям долгоиграющего сериала, не уступающего по длине мексиканской мыльной опере, которой нас так долго баловало родное телевидение. Впрочем, я не смотрел.
Мы вошли в «Пики».
Место это супердемократичное. Гремела «Бони М.», но и неровный шум здешних голосов был громок народ пытался пересилить музыку. Сигаретный дым стоял, как пар в парилке. Пили тут и пиво, и водку, и водку с пивом. Мих Тих и ещё трое вроде бы «наших» (их, кажется, видел у Хунглингера) занимали столик за вешалкой, а мы пошли к единственному свободному, у окна.
Долгие технические мельтешения вроде замены шаткого стула или хождений к барной стойке ради выбора чего взять и выбора сколько при всей их рутинности имели важный практический результат: перед Настей оказался высокий стакан с каким-то коктейлем, а перед нами гранёные стопки и «Распутин», славный тем, что умел подмигивать с этикетки. Саша-художник взял на себя обязанность разливать «Распутина». Вообще-то 0,7, да еще с перспективой. А я передумать почти что замыслил. Распутину подмигнул, он вряд ли заметил. Чокнулись, Саши опрокинули дуэтом, я прополовинил, та ещё водка, на меня посмотрели, как на отщепенца, но наш случайный порядок не поэтому обнаружил неустойчивость, логика общения её предопределяла.
Саши о чём-то своём спорили горячо. Может быть, у них слух лучше, чем у нас с Настей, сдвигать стулья друг к другу им было незачем, ну а нас эта громкая музыка буквально сблизила по лучам угла, то бишь по сторонам стола, просто на самый угол.
А тут ещё подкрался Мих Тих сильно уже подшофе. Радость переполняла его. Он обнял нас сзади за плечи, меня и Настю, и стал восторженно говорить, как нас любит и как это здорово, что мы все в одном проекте. Кажется, так насколько это можно было разобрать сквозь музыку. Когда он вернулся к своим, Настя сказала, но чтó, я не расслышал. А потом повторила громче: он думает, что мы ещё вместе.
Мне тоже так показалось: он помнил нас, когда мы были вместе ещё.
Я спросил глазами: как ей коктейль? Ответила глазами: попробуй. И подвинула мне. Да. Нормально. Коктейль. Соломка, побывавшая в наших губах, притязала на значение символа, только чего?
Спросил: алаверды? В смысле водку из моей стопки. Ну, юмор такой. Хотя почему юмор? Взяла, поднесла к губам с серьёзным видом это даже глотком не назвать, отведала, демонстративно поморщилась: пей сам. Взыскательный дегустатор.
Я спросил, помнит ли она, как мы пили на брудершафт. Но она не расслышала сильно гремело. Повернулась ухом ко мне, словно хотела похвастаться серёжкой. Маленькая такая изумрудинка посреди мочки. Я приблизился к уху, но повторять не стал, а потрогал серёжку губами.
Гвоздик-серёжка. Серьга-гвоздик. И с той стороны языком.
Бывший муж подарил?
А вот все ли он знал её уха тайны?
Отпустил. Откинулся на спинку стула. Она выпрямила спину и стрельнула глазами на Саш, занятых своим разговором, но тут же, словно пожалев об этом взгляде, криво адресно мне усмехнулась, наморщив лоб.
«Что-то мне здесь не нравится». «И мне тоже». Она: «Есть предложения?» Уже сегодня я слышал этот вопрос сам её спросил: «Приглашаешь?» «Да ты и мёртвого уговоришь».
Ха-ха, я ведь не уговаривал. Но правда: отметить встречу это святое. Только нехудо бы мне позвонить.
Она спросила, есть ли у меня жетон. Тогда звонки по городу перевели на жетоны, при любой инфляции они оставались просто жетонами. Будка телефона-автомата стояла перед входом в «Пики».
У меня жетон был. Но я ещё не придумал, что сказать в телефонную трубку. Поэтому, встав из-за стола, я решил сначала зайти в туалет. Вход туда отгораживался тонкой стеной, со стороны зала украшенной изображением чёрных сердец масть «пики». С той стороны к этой перегородке прикреплены две раковины с зеркалами. Стояла деваха, ждала. Я её не рассматривал, понял, что ждёт, и тоже стал, как бы заняв очередь.
Она действительно ждала, но не то, что я думал.
Молодой человек, хотите минет?
Я неподдельно:
Прямо здесь?
Она показала пальцем на одну из дверей туалета и, сочтя мой вопрос за выражение согласия, нежно промурлыкала: «Десять баксов всего, и максимум удовольствия».
Из всех форм любви не признаю только продажную, сказал мой знакомый однажды, и я с ним согласен (судя по тому, что опыта покупки любви за деньги у меня до сих пор не было). Но где тут любовь? При чём тут любовь? Тут даже изменой не пахнет. Это что-то другое совсем. Аттракцион. Вроде комнаты смеха.
Она положила мне руку на плечо, у нас уже был контакт, «идём, идём, хорошо будет». И во мне возликовал демон абсурда, чей, впрочем, зов довериться ему и только ему, а не какому-то там объяснимому вожделению, тут же заглушили удары крыл богинь благоразумия и благонамеренности.
Увы, сказал, неплатёжеспособен.
А чё так? спросила, теряя ко мне интерес.
Я открыл дверь в туалет и услышал брошенное в спину:
Работать надо!
Весело было смотреть на свою жизнерадостную струю: молодость, никакого тебе простатита, никакой аденомы!
Вышел, мыл руки под краном. В зеркало видел её у стены, она отстранённо копалась у себя в сумочке, ожидая, когда этот козёл исчезнет.
Вернулся за стол. Настя о чём-то говорила с двумя Сашами. (Музыка стала тише?)
Увидев моё лицо:
Приключение?
(Да, тише. Или слух у меня обострился?)
Но что же моё лицо выражало? А ничего такого особенного. Просто я, кажется, не играл, вот и написано на лице читай не хочу.
Наверное, улыбался. Наверное, олицетворял собою нечто.
Наверное, верность.
(Хотел написать «супружескую», но нет, конечно, надо брать шире.)
Коктейль, пока меня не было, она допила почти весь готова была уходить.
Я наблюдал, как её коктейльная трубочка, послушная губам, осушает дно стакана, позвякивая о стекло остатками льда.
Не сдержался:
Знаешь, там за перегородкой краса-дéвица оральным сексом промышляет.
Подняла глаза на меня:
Да ты что? Ну и как?
Настя очаровательна.
Сказал, что нет денег.
Ага, ты это любишь обманывать.
Напомнила:
Ты хотел позвонить.
Точно. Встал и пошёл звонить на улицу.
В будку вошёл. Опустил жетон, снял трубку. Или стоп. Что сначала сначала трубку снимали или опускали жетон? Не важно.
Что сказать, я так и не придумал. Скажу, чтобы не ждала, не жди, потом расскажу, встреча тут у меня, не телефонный разговор. Как-то так, только не про сериал. Про сериал, когда домой приду. Будет как бы сюрприз.
Рин, привет, всё хорошо?.. У меня тут встреча, потом расскажу. Ну ты не жди. Похоже, задержусь. У меня есть что тебе сообщить. Хорошее Удивишься.
Трубка ответила голосом Рины:
Знаю про твоё хорошее. Ты же весь на виду.
В смысле это каком? спросил, теряя роли рисунок.
В прямом. Всё о тебе знаю.
Мог бы сморозить что-нибудь, если бы не раскрыла карты:
Тебя в сериал взяли.
Кто сказал?
В новостях сообщали.
Это было так невероятно, что я даже поверил.
Ну, сам подумай, кто мог сказать? Кирилл, кто же ещё. Вот смеётся Всю правду о тебе рассказывает
Не понял, Кирилл у нас?
У вас! передразнила Рина. У тебя, а ты где-то шляешься.
Кирилл никогда у нас не бывал. А тут здравствуйте. Это впервые. Понятно, он раньше отснялся, ушёл прежде меня, потом позвонил нам домой, меня ещё нет, застал Рину, которая пришла с работы, рассказал ей, какую оказал мне услугу, напросился в гости со мной обсудить итоги дня и творческие планы на будущее.
Всё это очень хорошо, но мне не понравилось. Кирилла у нас никогда не было, а тут здравствуйте.