Кивнув, я забрала стакан, но больше из-за оторопи после вскрика, чем от послушания. Однако руки всё еще тряслись, и выпить отвар я смогла только после того, как Танияр забрал стакан и сам поднес его к моим губам. Сделав несколько глотков, я закашлялась и отодвинула руку воина. После снова всхлипнула и так и не заплакала больше. Снадобье действовало быстро, и вскоре я сидела, отупело глядя перед собой, однако и это состояние прошло всего через несколько минут я совершенно успокоилась.
Спасибо, сказала я сразу и шаманке и воину.
Ничего не ответив, Танияр отошел от меня. Для него инцидент был исчерпан. Воин отставил стакан на стол и после этого направился к скамейке, на которой осталась лежать его чурка. Впрочем, продолжить свое занятие сразу не смог нож остался в горле убитого хищника. Раненый, не спрашивая разрешения, подошел к полке, где лежали другие ножи шаманки, выбрал нужный ему и вернулся назад, не услышав ни слов возмущения, ни раздражения. Для него и Ашит подобное было обычным делом. «Гость может взять всё, что пожелает, как-то говорила мне шаманка, если он пожелает то, что ему не готовы дать, хозяин скажет об этом. Если гость станет настаивать, его выгонят». Разумеется, нож не входил в число запретов. И воин продолжил строгать чурку.
Я перевела взгляд на мать, Ашит надевала свою шубу. Она полуобернулась, бросила на меня взгляд и вышла из дома. Я недоуменно пожала плечами, но тут же вскочила на ноги и воскликнула:
Рырхи! воин посмотрел на меня. Танияр, там же рырхи! Мама пошла одна, если они нападут
Нет, отрицательно покачал головой мужчина. Никто не тронет шамана, даже голодный рырх. Сила Отца защищает. Зверье ее чует. Он отложил чурку и нож и бросил взгляд в окно. Не понимаю, почему они пришли. Дом шамана стоит на священной земле, рырхи не переходят границу. Танияр опять обернулся ко мне. Почему ты спрашиваешь? Разве не знаешь?
Знаю, соврала я. Просто опасаюсь за мать.
Чтобы прекратить этот разговор, я поднялась с кресла и постаралась вообще не смотреть на воина, не желая провоцировать на новые неудобные вопросы. Повесив шубу, я ушла в лихур, где стояло ведро с холодной водой. Там ополоснула горящее от слез лицо, распрямилась и застыла, глядя перед собой. Истерика уступила место стыду
Дитя мое, благородная дама должна быть изящна даже в слезах. Недопустимы эти вульгарные всхлипы и икота. Подобное можно позволить себе только где-нибудь в лесу, когда вокруг одни дикие звери. Они хотя бы никому не выдадут вашей слабости и невоспитанности. Но вы вряд ли будете мчаться в лес каждый раз, когда захочется разрыдаться. Потому учитесь плакать изящно. Лицо может исказить страдание, но кривить рот и издавать эти ужасные звуки вроде «ыхы» и «а-а» недопустимо!..
Тьфу, в сердцах произнесла я и отмахнулась от нравоучительного воспоминания.
Мотнув головой, я отогнала размышления, готовые накинуться на меня. Не хочу. Не хочу опять строить предположений. Воспоминания приходят, и это уже хорошо. Права Ашит, нужно просто жить, а прошлое однажды сложится из обрывков в единое целое. Плевать на то, что я делала там, нужно думать о том, что буду делать здесь. А это уже решено учиться, набираться знаний и привыкать к новому дому, остальное приложится. И я, наконец, покинула лихур.
Ашит еще не вернулась, мы с Танияром были по-прежнему одни, если, конечно, не считать Уруша, но он был занят костью, потому остальной мир для него сейчас не существовал. Я подошла к двери, приоткрыла ее и выглянула на улицу, шаманки не было видно. Ощутив тревогу, я шагнула за порог, но быстро замерзла и вернулась в теплое нутро дома, уже ставшего родным.
Чтобы отвлечь себя от тревожных мыслей, я подошла к очагу. Присев перед ним, подкинула поленце и постаралась занять голову чем-нибудь, хотя бы последним поучительным воспоминанием или уроками танцев, но тревога, поселившаяся во мне после того, как ушла шаманка, только укрепилась, и ни о чем ином думать уже не получалось.
Перед внутренним взором стояла картина, где три рырха поднимаются из-под снега. А что если эта троица не была единственной, что если там еще остались хищники? И что может сделать против них одна старая женщина, пусть и наделенная недюжинной силой? Вдруг именно в эту минуту звери рвут тело моей названной матери?!
Нет, зажмурившись, что есть силы, я мотнула головой и больше не могла усидеть на месте.
Вскочив, я порывисто обернулась, уже намереваясь бежать на улицу, но застыла, так и не сделав шага. Танияр стоял передо мной. Бесшумный, будто тень, воин успел приблизиться, а я не услышала ни звука. От неожиданности я не нашлась, что сказать. Впрочем, воин, придержавший меня, когда я едва не налетела на него, отстранился. Выдохнув, я передернула плечами, стряхнув оцепенение и оторопь, и отошла к окну.
Ашити, позвал меня Танияр.
Что? отозвалась я несколько недружелюбно, но виной тому было вернувшееся волнение за шаманку и последствия неловкости от столкновения.
Расскажи о себе.
Я обернулась и устремила на воина чуть удивленный взгляд. Он держал в руках стакан с отваром из ягод, который Ашит готовила для утоления жажды. Выходит, он не подкрадывался, это я налетела на раненого, когда он направлялся за напитком, чтобы промочить горло. Снова отвернувшись к окну, я скрыла усмешку, а затем и улыбнулась, ощутив облегчение, потому что к дому шла моя мать.
Кто ты, Ашити? снова спросил меня Танияр. Откуда появилась? Почему никто из нас не слышал о тебе? Кто твои родители? Твои волосы белого цвета, но таких глаз нет ни у кого в таганах, лишь у пагчи.
Как много вопросов, отозвалась я и опять посмотрела на воина. Я Ашити, дочь шаманки Ашит и, как и ты, дитя Белого Духа.
Это мне известно, но откуда ты пришла?
В это мгновение открылась дверь, и Ашит шагнула в дом. Танияр, оставив меня в покое, устремил взор на шаманку.
Почему они приблизились к твоему дому, Вещая? спросил раненый.
Кто ж их знает? ворчливо ответила женщина. Если бы рырхи могли говорить, то рассказали бы об этом. Что-то пригнало их, она пожала плечами. Больше не придут. Отвадила я зверье.
Ты уже не юна, Вещая. Я заберу вас с собой
Что еще придумаешь? фыркнула Ашит. Кто я, по-твоему? Старуха Сурхэм? Здесь моя земля, здесь силен голос Отца. Она посмотрела на стол и произнесла: Ты не выпил снадобье, Танияр.
Позже, Вещая, ответил воин.
Сейчас, приказала шаманка. Или ты лучше меня знаешь, как исцелить тебя? Тогда можешь уйти, в моем доме двух шаманов быть не может.
Танияр ожег ее взглядом, но все-таки ответил:
Ты шаман, Вещая. Я лишь сын Белого Духа. После взял стакан со снадобьем и выпил почти залпом, так и не поморщившись. А когда отставил стакан, глаза его на мгновение прикрылись, и Танияр произнес с нескрываемой укоризной: Так и знал. Ну Вещая.
Он едва успел перебраться к своей лежанке. Лег и, еще раз бросив на мою мать суровый взгляд, мгновенно уснул. Ашит хмыкнула:
Нашел, с кем спорить. И добавила с иронией: Килим.
Кто это килим? спросила я.
Зверь, ответила шаманка. Упрямей него не найдешь. Да ты его видела. Тот, что кусал тебя в пещере. Только охо и боится, но всегда идет в его логово. Что охо не сожрал, килим доест. Тебя бы охо всю съел, уж больно дохлая, серьезно закончила Ашит и вдруг рассмеялась.
Ну, вещая, повторила я с интонацией поверженного воина, а затем легко рассмеялась в ответ.
Глава 6
Бежит река, течет вода,
Катится вода по серым камням.
Звенит река, поет вода,
А слова ее ветер слушает.
Отнесет он их в даль далекую,
Где нет реки, но стоит гора.
Голова горы от снегов бела
Ашит сноровисто скользила по дому, напевая песню о мудрой горе, которая знала про всё на свете, потом что дружила с ветром. Он летал по миру и возвращался к горе, чтобы поделиться новостями. И никто не знал столько, сколько знала гора. Даже ветер знал меньше, потому что не видел того, что происходило у подножия горы в его отсутствие.
Это даже не было песней, скорей, напевным сказанием. О рифме шаманка явно никогда не слышала, так что, наверное, это было всем сразу: и песней, и сказанием.
И пришел к горе охотник Каюм.
Ты скажи, мне гора, что бывает,
Когда я глаза закрываю и слепну на миг
Я почти не слушала слов, потому что уже знала эту историю, но вскоре мычала себе под нос незамысловатый мотивчик. По сути, песня была монотонная и однообразная, но чем-то мне нравилась. Может, просто попался хороший исполнитель. У Ашит ее песенные сказания получались интересными. Как-то она подходила этим песням, ну или они ей. В общем, гармония имела место.
И пока шаманка готовила свои целебные варева, я занималась собственным делом. Да-да, теперь и у меня появилось занятие. Я готовилась к первому посещению человеческого поселения. И для этого я шила головной убор ученика и подручного шамана кулуз. Он должен был защитить меня от любопытных глаз. Этот убор носили до обращения, пока тело не покроют знаки Белого Духа. И заглядывать под кулуз было строго запрещено, потому что выбор всё еще оставался не сделан.
Уже готовы были стройные ряды башит подвески, состоявшие из красных и белых бусин, и теперь я крепила их к кожаной полоске, которая надевалась на голову, и ее концы связывались шнуровкой. На этой полоске уже был нашит узор из маленьких бусин и бляшек, напоминавших монеты.
Признаться, мне было сложно представить, как я буду глядеть на мир сквозь эту занавесь из длинных рядов башит. Наверное, это должно быть раздражающе. При ходьбе они должны мотаться перед глазами, беспрестанно стукаясь друг об друга. Впрочем, узорами и нитками с бусинами мой головной убор не заканчивался. Еще имелись два хвоста, но с их хозяевами мне пока не довелось познакомиться только в рассказах матери. Я по этому поводу не огорчалась. Мне хватило и рырхов.
Кстати, эти твари к нашему дому пока больше не приближались. Я тоже, как и Танияр, спрашивала у Ашит, почему они пришли? Но ее ответ был лаконичен и предсказуем:
На всё воля Белого Духа.
А если опять придут? Танияра рядом уже нет, спасти нас некому.
Не придут, отмахнулась шаманка.
Почему?
На всё воля Белого Духа, вот и поговорили.
Да, наш пациент покинул нас еще десять дней назад. На следующий день после нападения рырхов, когда утром воин открыл глаза, шаманка осмотрела его раны и удовлетворенно покивала от них остались лишь шрамы.
Хвала Отцу, ты можешь вернуться к брату, сказала Ашит.
Танияр надел рубаху и кивнул, принимая ее слова. После прошел к столу, который я как раз закончила накрывать и, усевшись, посмотрел на меня.
Доброго утра, Танияр, улыбнулась я.
И тебе милости Отца, Ашити, сказал он, и я поспешила отойти от стола, пока воин не вспомнил, что так и не получил ответов на свои вопросы. Однако Танияр о допросе не вспомнил. Он обернулся к шаманке и произнес: Вещая, я снова предлагаю тебе и твоей дочери свою защиту. Я прошу вас поехать со мной в таган моего брата.
Я перевела взгляд с гостя на мать, ожидая, что она ответит.
Нет, ответ шаманки был кратким.
Там мы сможем прийти тебе на помощь
Танияр, сын Вазама, надменно оборвала его шаманка, не мнишь ли ты себя выше Белого Духа?
Ты знаешь, что нет, спокойно ответил воин.
Тогда ты знаешь, что не дашь мне большей защиты, чем Отец.
Но Ашити не шаман, возразил Танияр. Если бы я не бросился ее искать, как только заревел турым, ты бы нашла ее обглоданное тело.
Меня передернуло от его слов, и я снова посмотрела на Ашит, но шаманка не собиралась сдаваться это я видела по ее упрямому взгляду.
Нет, снова повторила моя мать. Здесь Ашити защищена лучше, чем в тагане. Мы останемся тут. Разговор окончен. Ешь. Скоро за тобой приедут.
И все-таки подумай, Вещая.
Они отвернулись друг от друга, и я услышала, как воин и шаманка одновременно произнесли себе под нос:
Килим. Теперь я поспешила отвернуться, чтобы скрыть смешок.
А вскоре после завтрака прибыли пятеро всадников на тех мохнатых верховых животных, которых Ашит назвала рохами. Шестой зверь послушно шел за ними без всякой привязи. Я наблюдала за приближением всадников из окна. И чтобы разглядеть их лучше, я привстала со скамейки и почти прижалась к окошку.
Ашити, отойди, прозвучало почти одновременно. Я обернулась, с удивлением посмотрела сначала на строгую мать, после на не менее строгого Танияра. Вы поглядите, какое удивительное единение у вечных спорщиков! Пожав плечами, отошла от окна. Им видней.
Воин вышел из дома раньше, чем его сопровождение приблизилось. Он встретил их, забрал мешки у одного из мужчин, а потом вернулся назад. Это оказались дары от его брата Архама свежее мясо и горшки с солениями. В этом суровом мире съестные припасы ценились выше золота, зимой так уж точно. Поставив на стол мешки, Танияр склонил голову перед Ашит, затем посмотрел на меня и, кивнув, ушел уже совсем.
Признаться, я даже ощутила грусть. Всего за несколько дней я успела привыкнуть к беловолосому мужчине с синими глазами. Его молчаливая основательность и внутренняя сила чем-то напомнили мне несокрушимую крепость, за стенами которой можно было чувствовать себя в безопасности. Однако мне было, чем занять свою голову, и потому мысли о Танияре терзали меня недолго.
Шаманка продолжала обучать меня. Я внимательно слушала про травы, запоминала их названия и назначение. Оказалось, что учиться мне нравится, и я с удовольствием впитываю новые для себя знания.
Ирхыз только на полную луну собирай, говорила мне мать, держа в руке сухую веточку с широким листом. Как только цветы появятся, смотри на небо. Раньше сорвешь, силы не будет. Позже толку, больше вреда. А если всё верно сделаешь, от морозной хвори, что дитя, что взрослого исцелишь. Жар снимет, сон добрый даст. Запомнила?
Если бы она вываливала на меня все свои знания о травах разом, я бы не запомнила ничего. Однако Ашит была мудрой и учить умела. Показав два-три вида травы, она прекращала говорить о сборах, давая мне возможность рассмотреть и повторить всё, что она рассказала. Шаманка слушала, поправляла и хвалила меня. Это было приятно.
После травоведения, как я сама назвала наши уроки, мы переходили к следующему. Мама учила, где нажать, а где погладить, чтобы унять боль. Она называла это «лечить руками», а у меня всплыло в голове слово «массаж». Но как не назови, а знания были полезными. Ашит даже дала мне себя на растерзание, указав на поясницу.
Ноет, сказала она. Лечи.
Скажу честно, мне было страшно. И пока я осторожно нажимала на спину матери дрожавшими от волнения пальцами, она вывернулась и с ехидством спросила:
Хочешь упрямством взять? Будешь гладить, пока само не пройдет? Или руки слишком нежные? Так сейчас найду дело, сильней воина станешь.
Красота женщины не в силе, но в ее изяществе и хрупкости, наставительно произнесла я, вдруг вспомнив очередной изречение кого-то из прошлого.
Так с тебя красивой только пыль смахивать, усмехнулась шаманка и велела: Делай, как учила.
Когда я закончила, Ашит поднялась с лавки, покривилась, держась на спину, а потом улыбнулась:
Легче стало. Постаралась, дочка.
А чего кривишься?
Так не девушка юная с лавки-то прыгать. Прошла спина.
Вот так и проходили наши дни. А еще я шила кулуз. Рукоделие, как выяснилось в процессе, я любила меньше учебы. Оно меня раздражало. К тому же, нашивая бусины и пластины на кожаную полоску, я исколола пальцы. Бранилась себе под нос, сыпля ругательствами на родном языке, но продолжала работать, потому что Ашит ответила на мой вопрос о том, когда же мы поедем к людям:
Как дошьешь кулуз, так и начнем собираться.
Я его уже почти дошила.
Шаманка посмотрела на меня и улыбнулась:
Значит, скоро и пойдем. Агыль недолго уж ждать осталось.