Как это точно сказано!
На линкоре «Три Святителя» служили около тридцати офицеров. Среди них были и холостые, и женатые офицеры. После окончания корабельных работ, обычно в 17 часов женатые офицеры спешили на катер и уезжали к своим семьям. Молодой мичман Петр Ярышкин проводил вечера на корабле, изредка съезжая на берег, в основном в Морское Собрание, где можно было с комфортом провести несколько часов на берегу холостому офицеру. Корабль был его домом и его семьей. Вечерние часы в кают-компании линкора проходили незаметно. Играли в очень модную тогда игру «трик-трак», музицировали или пели, по настроению, но в основном беседовали до позднего часа.
Как писал капитан 2-го ранга, а в те годы мичман,
Н.А. Монастырев в своих «Записках морского офицера», вспоминая вечерние часы в кают-компании линкора: «Изредка в кают-компанию приглашались дамы, присутствие которых скрашивало нашу довольно однообразную жизнь, но это случалось редко, так как наш строгий и педантичный старший офицер не очень любил их присутствие. Он считал, что присутствие дам на военном корабле слишком нарушало нашу жизнь, и не поощрял их приглашение. Съезжавшие на берег молодые офицеры должны были возвращаться на корабль с последней шлюпкой, и если кто-либо запаздывал, то получал «фитиль» (выговор) от старшего офицера».
И далее: «Некоторое разнообразие в монотонную корабельную жизнь вносило воскресенье. После церковной службы, на которой обязаны были присутствовать все свободные от службы, офицеры и команда собирались на юте, где командир линкора прочитывал несколько статей Морского Устава, выслушиваемые всеми с непокрытой головой. После этой церемонии кок в сопровождении боцмана выносил пробу, которую отведывал командир, после чего давался обед. По обычаю в воскресный день командир приглашался кают-компанией на обед. Наш всеми любимый и уважаемый капитан любил долго оставаться в кают-компании, и обед, обычно начинавшийся в 12 часов, тянулся до ужина. Но это не значило, конечно, что все шесть часов ели, нет, просто наш капитан засиживался, попивая марсалу, и рассказывал много интересного из своей службы и плаваний. Мы, молодежь, всегда внимательно прислушивались к этим рассказам, сидя на другом конце стола, который у нас назывался «баком». Но никогда и ни в каких случаях темой разговоров не была политика, и если случайно кто-либо из офицеров, особенно молодых, что-нибудь выпалит под влиянием лишнего стакана выпитого вина, то грозный взгляд старшего офицера мгновенно заставлял смельчака наложить печать молчания на уста. Такова была субординация. Но, впрочем, это случалось редко и совершенно не шло к царившему обычно во время обеда настроению. Так мирно и тихо текла наша корабельная жизнь, изредка нарушаемая учебными выходами в море для артиллерийских стрельб и маневрирований».
Действительно, линейные корабли Черноморского флота до Первой Мировой войны много стояли на бочках и мало плавали. За это моряки-балтийцы называли черноморцев «хуторянами».
Зимой, с конца октября и до мая, все корабли эскадры становились в резерв, то есть в море не выходили, за редким исключением и стояли на своих бочках на Северном рейде. Резерв выражался еще и тем, что весь личный состав получал уменьшенное денежное содержание, что было весьма чувствительно в материальном отношении, особенно для молодых офицеров.
Линейный корабль «Три Святителя» находился в вооруженном резерве с 8 октября 1913 года. Как следует из штампа в Послужном списке мичмана Ярышкина: «В службе сего обер-офицера не было обстоятельств лишающих прав на получение знака отличия беспорочной службы или отдаляющих срок выслуги к сему знаку».
По традиции Черноморского флота, 18 ноября, в годовщину Синопского сражения в Морском Собрании Севастополя открывался сезон вечеров. Первый бал носил название Синопского бала. Служивший в 1913 году на линкоре «Евстафий» офицер Черноморского флота так описывал приготовления к этому балу: «К этому дню деятельно готовился весь Севастополь и эскадра. День начинался обедом в Морском Собрании, в котором участвовали все морские офицеры. То был великий, исторический праздник для черноморцев. Милое, уютное Морское Собрание. Сколько беспечных, жизнерадостных часов было проведено в тебе. Уютные гостиные, огромный двухсветный зал и тихие комнаты читальни, наполненные журналами, газетами со всех концов мира и скромный ресторан с его старыми Иванами, Николаями, величаво прислужившими за столами. Для нас, холостой молодежи, оно было семьей, в которую мы приходили провести время, те немногие часы, что уделял нам корабль».
И далее сам бал: «Но вот первый бал. Десятки катеров мчатся к Графской пристани. Еще далеко с рейда доносятся звуки портового струнного оркестра и яркий свет льется из всех окон собрания. Сотни молодых дам и барышень украшали его в этот день. Оркестр играет красивый вальс, его звуки увлекают и старого, и молодого. Сотни пар кружатся в вихре, влекомые чарующими звуками, и изящное декольте переплетается в танце с золотым эполетом. Как был красив тот Синопский бал. По роскоши, красоте нарядов женщин и своему веселью он был единственным в зимнем сезоне, и поэтому немудрено, что после него у всех оставалось богатство впечатлений. Сколько бесконечного веселья и жизнерадостности было в нем, трудно передать. Особенно для тех из нас, кто не имел семьи и все время проводил на корабле, в его своеобразной и монотонной обстановке».
Молодые офицеры линкора «Три Святителя», кроме тех, кто по службе обязан был находиться на корабле, были на Синопском балу. Мичман Петр Ярышкин своей статью, ростом и фигурой, затянутой в парадный мундир, привлекал взгляды барышень, но сердце его было пока свободно, и молодой офицер веселился от всей души.
Зима в Севастополе мягкая, лишь изредка холодный северный ветер с гололедицей напоминали жителям об этом времени года. В основном погода бывала хорошей, солнечной и теплой. В такие погожие дни устраивались военные прогулки в город личного состава кораблей флота, маршировавших под музыку по улицам Севастополя. Очевидец вспоминал: «Весело бывало, с оркестром музыки и залихватскими песнями, двигались (моряки. А.Л.) по улицам города. Любимым местом для прогулок были Исторический бульвар, где возвышалось огромное здание панорамы осады Севастополя, с ее поразительной по красоте и силе картиной художника Рубо, и затем Малахов курган. Оттуда был виден, как на ладони, весь город с его бухтами, фортами, обрамленными синим морем».
После таких прогулок матросы, возвращаясь на корабли, еще долго вспоминали и обсуждали, увиденное на улицах Севастополя. По долгу службы мичман Ярышкин принимал участие в таких, как бы сейчас сказали, «строевых прогулках», руководя матросами, и всегда видел, какое благотворное влияние на нижних чинов производили эти прогулки.
Служба на кораблях российского Черноморского флота следовала строго по распорядку. Зимой вахтенный начальник будил команду в шесть часов тридцать минут, летом в пять с половиной часов. Н.А. Монастырев, служивший на «Евстафии», вспоминал: «Вахтенный начальник, по книге приказаний старшего офицера, которая писалась им всегда с вечера, будил команду. Затем давалось по четверти часа на вставание, вязание коек, умывание, после чего в течение получаса продолжался утренний завтрак. Нельзя не упомянуть про то, что в русском флоте команда ела очень хорошо и сытно. Так, например, утром давался чай с полфунтом хлеба и чудным, топленым сибирским маслом. Последнее считалось, без преувеличения лучшим в мире по своим качествам и отличалось большой питательностью. После завтрака следовала по сигналу общая приборка корабля, продолжавшаяся около часа. Она заключалась в том, что команда разводилась по внутренним помещениям, верхней палубе, надстройкам, и все скреблось, мылось и чистилось. Все это заканчивалось к без четверти восемь. Незадолго до последнего момента вахтенный начальник отдавал приказание горнисту который на горне издавал сигнал восемь коротких звуков. По нему снимались чехлы с орудий, компасов и вообще со всех медных частей, которые надраивались (чистились), как говорили матросы «до блеску». К этому времени старший офицер, в сопровождении боцмана, успел обойти весь корабль и осмотреть, все ли в порядке. Затем вахтенный начальник снова вызывал к себе горниста и приказывал «Повестку». По всему кораблю несутся звуки, предупреждающие о том, что через четверть часа подъем флага. Срочно заканчиваются последние работы по приборке. Сигнальщик и вахтенный начальник наблюдают за флагманским кораблем, на котором в зависимости от погоды, без пяти минут восемь поднимается сигнал: «подъем флага с церемонией» или без оной».
После подъема флага давалось полчаса отдыха, в течение которого команда собиралась на баке «покурить», офицеры спускались в кают-компанию и доканчивали свой прерванный завтрак. Далее по распорядку дня с половины десятого до одиннадцати часов шли занятия и учения. В одиннадцать часов кончались работы и занятия и наступало время обеда.
«Свистать к вину и обедать!» разносилась команда с юта «Трех Святителей», и бойкая трель унтер-офицерских дудок на все лады переливаясь, звучали по палубам и кубрикам.
У ендовы с вином (водкой. А.Л.) собиралась большая группа команды, по большей части старослужащих матросов. Каждый из них по очереди подходил к ендове, выпивал чарку, крестился, как-то особенно крякал от удовольствия и рысью мчался к своему баку с едой. Баталер с книгой и карандашом стоял около и отмечал пьющих, потому что те, кто не пил, при раздаче жалования в конце месяца, получал за невыпитое вино деньги. Надо сказать, что по тем временам эта сумма значительно увеличивала матросское жалование. И снова из воспоминаний офицера Монастырева: «За четверть часа до обеда вахтенный начальник вызывал сигналом всех наверх, и ротные командиры осматривали, чисто ли вымыты руки перед обедом, после чего следовал последний. Половина второго давался чай, и ровно в два часа снова начинались работы и занятия, продолжавшиеся до пяти часов вечера. Затем ужин, после которого каждый мог располагать своим временем как хотел и развлекался по способности. Между прочим, вечером обычно давалось распоряжение, передаваемое унтер-офицерскими дудками с особым удовольствием по всем кубрикам и палубам: «Играть, петь и веселиться!» Матросы затягивали музыкальные, красивые, то безудержно веселые, то глубоко печальные малороссийские песни. В промежутках песен, в тихие вечера, можно было слышать щелканье костей о палубу, с каким-то особым смаком это играли любители этой игры. Мы же, офицеры, играли в кают-компании в «трик-трак», очень распространенную на флоте игру, поклонники музыки играли на пианино, скрипке и виолончели. Вечерами устраивались музыкальные вечера с пением, которые доставляли всем большое удовольствие».
После спуска флага развлечения снова продолжались. «Потом немного спустя: «Из палубы всем выйти, палубы проветрить, переборки отдраить!» Все открывалось, и чистый воздух проветривал нижние помещения, где его всегда не хватало Перед тем как наступал вечер и сырость из Инкермана спускалась на рейд, сверху доносились звуки последнего сигнала: «Орудия, штурвалы, компасы чехлами накрыть!»
И корабль был готов ко сну Так проходил морской день на «Евстафии», в зимнее время, в так называемом резерве».
19 декабря 1913 года мичман П.П. Ярышкин убыл в 28-дневный отпуск, вернувшись на корабль 13 января 1914 года. После отпуска дни текли быстрее.
В начале марта 1914 года ранняя южная весна украсила Севастополь яркими цветами и молодой зеленью деревьев. Черноморский флот готовился к новой летней кампании. Севастопольский порт ожил. Катера сновали по Южной, Артиллерийской и Северной бухтам, буксиры таскали баржи с углем, припасами и боезапасом. То у борта одного, то другого корабля разгружались угольные баржи. Вокруг этих кораблей тучами поднималась угольная пыль. На линкорах при погрузке угля всегда играл судовой оркестр. Музыка придавала этой тяжелой и грязной работе какую-то особую бодрость и энергию. В своих «Записках морского офицера» офицер Императорского флота Н.А. Монастырев писал о погрузке угля: «Это был како-то своеобразный спорт. В конце каждого часа грузящиеся корабли сигналом показывали, сколько тонн он принял, и если оказывалось, что на несколько тонн больше, то яростный рев проносился по кораблю и корзины с углем с удвоенной быстротой летали по воздуху. Никто не хотел быть последним, так сказать, срамиться, и поэтому по всей эскадре угольные погрузки проводились быстро. Наиболее отличившемуся кораблю объявлялась командующим флотом благодарность в приказе и выдавался приз. Обыкновенно начинавшаяся ранним утром, погрузка кончалась к вечеру, после чего немедленно корабль мылся весь целиком и особенно тщательно. Тем не менее прием угля был нарушением корабельной жизни и событием, которое все недолюбливали. Слишком оно выводило всех из колеи и разводило грязь повсюду. Помню, после погрузки угля мы все ходили как бы с подведенными глазами, так как невозможно было за один раз вывести забившуюся всюду угольную пыль. Особенно тяжко это «развлечение» было в жару и в дождь. Все прочие авральные, общие работы на корабле были во много раз приятней и не чуть не были ни для кого трудными».
В один из таких суматошных и авральных дней мичман Ярышкин увидел странное зрелище, происходящее в Севастопольской бухте, которое его очень заинтересовало. Какая-
то необычная подводная лодка маневрировала на поверхности и пыталась погружаться, но не очень удачно. Как потом выяснил мичман, это был подводный минный заградитель «Краб», пришедший с судоверфи «Наваль» из Николаева. После испытаний «Краб» опять ушел на завод для доработок и вошел в строй только в июле 1915 года.
После погрузки боезапаса и топлива начались выходы кораблей эскадры в море для совместных маневрирований и артиллерийских стрельб практическими снарядами в районе выделенного полигона. Линкор «Три Святителя», на котором служил мичман П. Ярышкин, готовился выйти в море. Вместе с ним разводили пары и на линкорах «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Ростислав» и «Синоп».
Едва забрезжил рассвет, на линкоре «Три Святителя» раздались команды и дудки боцманов: «Пошел все наверх, с якоря сниматься!» Сотни ног затопали по палубам. Загремела, заскрежетала якорь-цепь выбирающегося якоря, скоро он показался из воды и линкор дал ход. Севастополь медленно удалялся. Вот скрылся из вида купол Владимирского собора Пройдя мимо Херсонесского маяка, «Три Святителя» вышел в открытое море. Все на мостике почувствовали свежий ветер. Дышалось легко и свободно
С высоты мостика вахтенному офицеру мичману Ярышкину была видна вся эскадра, двигающаяся в походном ордере. Учеба эскадры шла по плану боевой подготовки штаба флота. Взгляд Петра скользнул вниз. Под ним ходовой мостик, флагманский мостик. Петр поднял голову выше площадка фор-марса и фок-мачта линкора, уходящая своим клотиком в безоблачную синеву неба. При взгляде вниз высота кружила голову, а открывавшаяся морская ширь поражала воображение. Море было спокойно и величественно Стоял штиль
Предстояли учебные стрельбы в районе Тендровской косы. Вот как об этих учениях вспоминал участник событий офицер с линкора «Евстафий» Н.А. Монастырев, служивший тогда в звании мичмана: «Для испытаний боевых снарядов и брони уходили в Тендровский залив, где стояли около трех недель, производя различные учения и стрельбу по старому кораблю «Чесма», забронированному современной броней. Это была одна из самых интересных картин потому, что можно было наблюдать и изучать действительную стрельбу и эффекты разрыва снарядов. Несколько животных сажались на «Чесму» с целью изучения действий газов на живые существа. Помню, нам, мичманам, здорово доставалось, когда приходилось сами управлять огнем корабля. Перед этим нас, что называется, натаскивали, на знаменитом приборе Длусского, где нас приучали брать «вилку». Тут уже нужно было не зевать, так как каждая секунда времени значила много».
На эскадре шла трудовая жизнь учения, стрельбы, эволюции. Корабли постоянно выходили в море для упражнений. На одном из учений мичман Ярышкин наблюдал атаку эскадры линейных кораблей подводными лодками. Одна из подводных лодок удачно атаковала линкор, и мичман ясно видел, как самодвижущаяся мина (торпеда. А.Л.) прошла по его носу. На мгновение боевая рубка подводной лодки показалась на поверхности и потом исчезла. В первый раз Петр видел атаку подводной лодки, и она произвела на него сильное впечатление. Еще в течение нескольких суток эскадра оставалась в море, проделывая эволюции примерных сражений и минные атаки, затем вернулась в Севастополь. Ближе к вечеру с линкора съехали на берег семейные офицеры. Спустились сумерки, сильно запахло морем Все, кроме вахты, лежали горизонтально отсыпались. Ведь как говаривали в то время, «на флоте от сна еще никто не умер» и что «горизонтальное положение вредно лишь для откупоренной бутылки». Корабль затих