Старик-священник растерянно перевел взгляд на графа Моразини. Гости тоже обратили к нему свои взоры.
А Альфредо стоял как вкопанный и молча смотрел на дверной проем, в котором скрылась та, что стала вдруг важна и значима. «Вероятно, во мне сломался какой-то внутренний компас. Меня магнитом тянет к совершенно запретной женщине», граф впервые со всей очевидностью осознал происходящее с ним.
Глава 9
Арабелла сидела перед зеркалом и сопровождала взглядом ловкие движения камеристки синьоры Бенедетты, которая сооружала у нее на голове замысловатую прическу для сегодняшнего суаре. Девушка была приглашена на него в качестве невесты виконта Моразини. Идти на званый вечер Анны Констанцы Филамарино Белле совершенно не хотелось, но она не могла себе позволить огорчить отказом жениха. Особенно после того конфуза, который она устроила на помолвке.
Как ее только угораздило разрыдаться во время напутственной речи священника?! Почему она оказалась такой малодушной? Почему поддалась страхам и переживаниям?
Арабелла знала ответы на эти вопросы. Всё произошло оттого, что каждое слово этого мудрого церковника било в самое больное в ее совесть. Все его слова вторили тому, в чем каждый вечер перед сном она мысленно упрекала себя.
Как может она вступать в брак с виконтом, зная о том, что где-то лежит подписанный отчимом брачный договор? Да, может быть, теперь по закону он уже не имеет силы: они с лордом Баррингтоном не были обвенчаны, ей исполнился двадцать один год, она вправе сама собой распоряжаться. Должно быть, та договоренность утратила силу. Но есть ли в этом абсолютная уверенность? Так ли всё обстоит на самом деле?
Арабелла совсем запуталась и, что самое страшное, не могла ни у кого спросить совета. В ее ситуации был один выход доверить свою тайну на исповеди священнику. Но теперь она боялась признаться даже в том, что к ней вернулась память. С каждым днем хранить этот секрет становилось всё сложнее и сложнее. Она уже не представляла, каким образом лучше об этом рассказать и о каком объеме вернувшейся памяти говорить стоит, а о каком лучше умолчать.
Конечно, вчера Белла смогла отговориться перед приемными родителями и синьором Витторе разыгравшимися нервами и тем, что в такой важный день рядом с ней нет кровных родственников и что она даже не помнит, кто они и откуда. Но сама-то прекрасно осознавала, что истинная причина ее слез обычные угрызения совести. Недосказанность между ней и виконтом очень утомляла Арабеллу. Условный мешок за ее плечами, о котором говорил тот прозорливый священник, просто переполнен волнениями и тревогами. Как она может возложить такую ношу на плечи Витторе Жиральдо? Будет ли это справедливо по отношению к нему?
Пожалуй, надо будет еще раз переговорить с ним об этом. После помолвки не получилось. Ей пришлось вместе с семейством Форческо вернуться домой. Но сегодня, перед тем как отправиться на суаре, она обязательно сделает это. Еще раз спросит синьора Витторе, уверен ли он в том, что готов разделить с ней все те проблемы, о которых она даже не может ему рассказать, потому что не способна о них вспомнить.
К тому же среди этих, уже ставших привычными переживаний в последнее время появилось еще одно, которое с каждым днем тревожило девушку всё сильнее. Появление графа Моразини внесло в ее жизнь настоящую сумятицу. Этот человек и пугал, и притягивал одновременно. Пугал расспросами, намеками, подозрениями. Притягивал тонкостью и остротой ума, наблюдательностью и проницательностью.
Еще никогда в жизни ей не хотелось, чтобы суждение о ней какого-то конкретного человека не было неодобрительным. Отчего-то ей было важно, чтобы именно он не думал о ней дурно. Его мнение о ней по какой-то неведомой причине было для Арабеллы важно и значимо. Может быть, потому, что ей был интересен и сам этот человек?
Более того, ей впервые в жизни кто-то стал симпатичен как мужчина. И по причудливому стечению обстоятельств этим кем-то был именно граф Морази́ни, который судил о ней слишком предвзято.
В отличие от виконта, в нем было что-то основательное, солидное, надежное, невольно внушающее почтение и уважение. Самоуверенность удивительным образом уживалась с чувством собственного достоинства, а колкость с внутренним благородством, которое сквозило в каждом жесте, каждом взгляде этого человека. Ему очень шли насмешливое высокомерие и ироничная надменность. Этими качествами граф напоминал ей отца, которого Белла любила безмерно. Может быть, поэтому и личность графа Моразини была для нее интригующе притягательна?
Как бы она хотела, чтобы он перестал постоянно подкалывать и уязвлять ее! Она желала общаться с ним просто и доверительно. Без всяческих уверток, обидных намеков, экивоков[236] и обиняков.
Ну вот и всё, синьорина Лина, ваша прическа практически готова, сказала служанка средних лет, подкалывая булавкой конец жемчужной нити, переплетавшей ее волосы, уложенные красивым венком вокруг головы.
Спасибо, Паола, получилось очень мило. Передай мою искреннюю благодарность синьоре Бенедетте за ее неустанную заботу обо мне. Право, я вполне могла обойтись сегодня и без такой прически.
Ну что вы, синьорина! Как можно идти на суаре без прически?! Да тамошние дамы вас на смех поднимут! Им же только повод дай. Уж я-то их хорошо знаю. Ох и злые у них языки! Они и так на ваш счет всякие сплетни распускают, а уж коль вы им сами предлог дадите, вдоволь позлословят. Окатят грязью с головы до ног.
Арабелла лишь улыбнулась служанке.
Паола, но ведь и я не из соломы. Могу за себя постоять.
Девушка встала и расправила платье из голубого дамаста[237] с нежным рисунком, вытканным белой шелковой нитью.
Не могла бы ты затянуть корсет потуже? обратилась она к служанке. Что-то он стал на мне болтаться.
Так еще бы! Едите, как птичка. Исхудали совсем. Помнится, даже в те дни, когда вы в этот дом попали да месяц хворали, и то пышнее телом были.
Арабелла вновь улыбнулась.
Это, Паола, тебе так показалось. Уверена, я всегда такой была.
Нет-нет, я верно говорю. Поправиться вам надо, хотя бы немного, а то совсем как былинка.
В эту минуту в комнату вошла служанка Арабеллы Орнелла:
Синьорина Лина, виконт Моразини пожаловал.
Хорошо, Орнелла, скажи ему, что я сейчас спущусь.
Девушка вышла, а камеристка синьоры Бенедетты, которую хозяйка отправила в помощь Орнелле, принялась утягивать на Белле корсет.
* * *
Когда Арабелла спустилась к виконту, тот только и смог вымолвить:
Лина, дорогая, вы так прелестны, что у меня просто не хватает слов. Скажу лишь одно: если бы я был Парисом, не Афродита праздновала бы победу[238].
Арабелла смутилась от такого изысканного комплимента:
Ваша милость, вы слишком добры ко мне.
Нисколько, милейшая Анджелина. Мне не хватит моего красноречия, чтобы передать, насколько вы прекрасны. Я счастлив и горд отныне открыто называть вас своей невестой. У меня сердце замирает от предвкушения того дня, когда падре Антонио наконец-то обручит нас.
Улыбка с лица девушки при этих словах исчезла так же быстро, как и дневное светило, сокрытое набежавшей тучкой.
Синьор Витторе, как раз об этом я и хотела бы с вами переговорить. Долго думала и наконец решила сказать вам следующее. С моей стороны было верхом безрассудства принять ваше предложение.
Виконт хотел что-то возразить, но Арабелла ему не позволила.
Подождите, не перебивайте меня, я и сама собьюсь.
Какое-то время она молчала, будто собиралась с мыслями. Нервным движением пальцев поправила лежащую в шейной ямке каплевидную жемчужину, свисающую с эсклаважа[239]. И лишь после этого продолжила:
Ваша милость, вы достойны быть счастливым, но со мной у вас это вряд ли получится. Вы не знаете, кто я, какой была моя жизнь до того момента, как я попала сюда. Мое прошлое, о котором я не могу вам ничего рассказать, в один не слишком хороший день может стать поводом для большого скандала. Вы самый честный, самый достойный, самый порядочный человек из всех, с кем я знакома. Я не хочу, чтобы ваше имя было опорочено чем-то из моего прошлого. Пусть лучше я останусь старой девой, только бы не стать причиной вашего несчастья!
Арабелла закусила губу, запрокинула голову и посмотрела в потолок, пытаясь удержать в глазах непрошеные слезы.
Анджелина, радость моя, что за глупые мысли посетили вашу красивую головку! виконт спешно подошел к девушке и взял ее за руку. Вы ведь знаете, что значите для меня. Я уже не раз говорил, но могу еще хоть сто раз повторить: нет такой проблемы, которую нельзя было бы разрешить, пусть даже решения эти будут не из приятных. Поверьте, я смогу преодолеть любые невзгоды, любые трудности, которые будут стоять у нас на пути, если вы будете со мною рядом.
Вы моя путеводная звезда. Вы мой жизненный ориентир. С вами одной связаны все мои чаяния и надежды. Я жду не дождусь, когда смогу принести перед алтарем брачную клятву. Я готов и сейчас поклясться вам в своей любви и преданности. Вы самое светлое, самое чистое создание из всех, что я знал. Уверен, с вами не может быть связано никаких темных историй. То, что с вами произошло, трагедия, не более. Но вместе мы справимся и с этим.
Виконт взял и другую руку девушки и попеременно стал целовать их, приговаривая:
Прошу вас Успокойтесь Не печальте свои прекрасные глаза Поверьте Всё будет хорошо!
Он оторвал свои губы от рук девушки и взглянул ей прямо в глаза.
Ну, всё? Теперь вы успокоились? Готовы ехать на суаре к виконтессе Филамарино?
Арабелла, послав виконту вымученную улыбку, неуверенно ответила:
Да, пожалуй.
* * *
Граф Моразини хоть и отправил виконтессе Филамарино подтверждение своего присутствия на ее званом вечере, однако до последнего сомневался, стоит ли ему ехать на это суаре. Уже прошло больше четырех лет с той поры, как он посетил последнее подобное мероприятие. Еще пару недель назад граф непременно бы отверг приглашение на столь многолюдное увеселение. Но сейчас у него был очень веский мотив, чтобы нарушить устоявшийся порядок. У этого мотива были огромные синие глаза, грациозные, музыкальные руки и не в меру острый язычок.
С того момента, как обладательница всех этих достоинств в слезах покинула собственную помолвку, граф Альфредо Северо Моразини не мог найти себе покоя. Во-первых, он впервые со всей очевидностью осознал, что его влечет к этой странной, удивительной девушке необъяснимая сила, природу которой он безрезультатно пытался разгадать. Во-вторых, впервые за долгие годы его сердце обливалось кровью от жалости при виде женских слез. И факт, что слезы эти были пролиты той самой девушкой, к которой стремилось его бестолковое сердце, только усиливал душевную распутицу.
Моразини не понимал, что с ним происходит, ибо никогда такого не испытывал. Еще несколько дней назад он был полон предвзятости по отношению к этой особе. Если быть абсолютно откровенным, пристрастность к ней до конца не покинула его и теперь. И это больше всего выводило графа из себя. Умом он понимал, что не должен чувствовать то, что чувствует, но ничего поделать с собой не мог.
И что самое неприятное это было не праздное любопытство и не исследовательский интерес, который обычно испытывает ученый по отношению к изучаемому объекту. Это было нечто большее, что постепенно вытесняло из головы остальные мысли, заполняя собой всё пространство его ума, души и сердца.
Трудно признаться, но, когда синьорина Анджелина в слезах выбежала из гостиной, где проходила церемония помолвки, ему до чертиков хотелось последовать за ней. Его душа рвалась туда, где девушка отчаянно рыдала на груди приемной матери. И от осознания этого порыва он словно бы окаменел. Стоял и не мог пошевелиться. Чувствовал на себе вопрошающие взгляды гостей и не мог найти силы сказать что-либо. Благо, на помощь ему пришел падре Антонио. Он успокоил всех присутствующих словами: «Чем больше слез женщиной пролито на пути к алтарю, тем меньше их у нее останется после обручения».
Но что Альфредо по-настоящему убивало это то обстоятельство, что он испытывал тягу к запретной для него женщине. Для графа Моразини, для которого жизненным принципом было: «Чужой конь не конь, чужая невеста не женщина», испытывать влечение к избраннице брата было пострашнее мук ада.
Он приказывал себе выкинуть эту блажь из головы, но она настойчиво возвращалась воспоминаниями о том, как эта девушка стоит на краю утеса во время грозы, и о том, как она внимает каждому его слову во время рассказа легенды о нимфе Паситее. Как она отчаянно сражается с ним словесно и как радуется, одолев его в шахматном поединке. Как досадует, когда он выказывает ей свою предубежденность, и как терпеливо держит перед ним экзамен по языкам.
Вот и сейчас он заставлял себя не думать о невесте брата, но сама мысль, что он сможет увидеть ее, а еще лучше говорить с ней, вынуждала его тащиться на суаре к виконтессе Филамарино, о чем он раньше даже помыслить не мог.
Этот душевный разлад очень нервировал Моразини, но, с другой стороны, ему впервые за четыре года захотелось жить. Одно плохо, что весь интерес к жизни самым прискорбным образом сосредоточился на одной особе с пленительно прекрасными глазами, которая в скором времени будет принадлежать не просто другому мужчине, а его собственному брату. Единственному родному человеку, которого он по-настоящему любит и которого ни за что не посмеет обидеть и предать.
Решено: сегодня он будет на суаре только для того, чтобы лично убедиться, что с синьориной Анджелиной всё в порядке, а потом выбросит эту блажь из головы ко всем тварям бездны.
* * *
Ваше сиятельство, нет, право, я так польщена тем, что вы соблаговолили почтить своим присутствием мое суаре, виконтесса Анна Констанца уже несколько минут рассыпалась в приветственных благодарностях. Это такая честь, такая честь для меня. Мои гости уже несколько раз интересовались, будет ли наш самый знаменитый затворник присутствовать на сегодняшнем вечере.
Трудно сказать, что больше заставило скривиться Альфредо Северо Моразини: безвкусный наряд хозяйки палаццо или ее велеречивое приветствие. Он знал всего лишь одну женщину, которая умудрялась в одном туалете смешать вер де ниль, оранж, перванш и массака́[240]. И этой женщиной была виконтесса Филамарино. Ее наряды всегда настолько кричащие, что Моразини в ее присутствии практически никогда не слышал собственных мыслей. Вот и сейчас его охватил внезапный приступ острой мигрени, и граф уже десять раз пожалел, что приехал на это суаре.
Позвольте представить вам мою дочь Аурелию Габриэлу, виконтесса подтянула за руку девушку лет восемнадцати довольно приятной наружности с очаровательными ямочками на щечках и забавными кудряшками, обрамлявшими ее еще по-детски милое и наивное личико. Наряд девушки, в отличие от наряда матери, не изобиловал цветами. Однако ее платье розово-голубых тонов было обильно украшено рюшечками, цветочками и бантиками, отчего девушка выглядела пуховкой для пудры. Воистину, ванильно-сахарное зрелище!
Девушка склонилась в глубоком реверансе и на очень хорошем французском произнесла:
Je vous souhaite la bienvenue, monsieur Morasini. Ma mère et moi suis très heureux de vous recevoir[241].