Не было у нас мамы твоей, Петенька. Ты бы шёл домой, а то по утрам собаки бегают, покусать могут, скрыв правду о Марии, проговорила Лариса.
Не-е-е!.. Меня собаки не покусают, я их всех тут знаю Они на своих даже не гавкают. А я их ещё косточками кормлю, что остаются от нашего пса, он-то у нас старый уже, мало ест, того и гляди скоро совсем исть перестанет, по двору ходит и шатается, как дядька пьяный, а он вовсе и не пьяный, кто же пса водкой поить будет. Правда?
Правда, Петя, никто собак водкой не поит, улыбнулась Лариса.
Ну, тогда я и взаправду побежу домой. Я же к вам бежал, а так-то я уже всех пробежал. И куда мама могла уйти, в голову не могу взять, прям, весь теряюсь в догадках, как по взрослому ответил Петя и, попрощавшись, медленно пошёл в сторону своего дома на улице 2-я Луговая.
Когда-то ты, Петенька, увидишь маму То самому Богу лишь ведомо! мысленно проговорила Лариса, мысленно же, глядя на удаляющегося мальчика, перекрестила его и продолжили путь к зданию исполкома.
Глава 3. Страх
Плотный туман, зависнув по-над гладью реки, охватывал своими серыми крыльями её берега. На востоке разгоралась заря, ни солнца, ни даже его короны не было видно, туманная завеса скрывала восточный берег, но лучи дневного светила, пробив её и озолотив восточную часть неба, уже приоткрыли вход в новый день. Пройдёт немного времени, солнце торжественно взойдёт на небосклон, охватит в тёплые объятья реку и берега и разлившееся по-над ними молоко тумана превратит в бриллиантовые капли. Упадут бриллианты на просыпающуюся землю и напоят своей живительной силой зелень траву, листья деревьев и кустарников, осыпят россыпями алмазов крыши домов, перила крылец и разбудят пернатую живность города и заречья. Высунут птахи свои клювики из гнёзд, прогоняя свой птичий сон, встряхнутся, взмахнут крыльями и полетят в беспредельном лазурном просторе, воспевая рождение нового дня.
Разливаясь по утренней сини неба, лучи солнца упали на бор, широкой лентой растянувшийся по западной части города, и тотчас с улиц и домов слетела утренняя дремота. Затявкали дворняги на окраинных улицах города; звякнув металлическими запорами, распахнулись ставни, открыв серебряные глаза окон новому дню; тонкие струи ароматного дыма полились из печных труб; потягиваясь, вышли из своих домов мужчины; здороваясь и раскланиваясь знакомым, пошли по улицам рабочие и служащие. Родился новый летний день.
Задумчиво, не смотря по сторонам и не замечая встречных знакомых, по улице шёл человек в военной форме. Этого человека не радовал новый день, его мысли были далеки от его будней, сосредоточен он был не на них, а на недавнем прошлом, в котором были только он Магалтадзе и они Парфёнов с Марией и Ромашов со своими товарищами.
Магалтадзе абсолютно не тревожил вопрос, что будет с Марией Ивановной Парфёновой, с её малолетним сыном Петром, с Серафимой Евгеньевной Филимоновой и её взрослым сыном Петром Ивановичем, и как следствие с его семьёй. Он даже не думал и о Ларисе, как она перенесёт весть о гибели своего верного друга Леонида Самойловича, которую принесёт Мария Ивановна Парфёнова, возвратившись в свой дом без мужа. Все мысли Магалтадзе были заняты только собой.
Надо что-то предпринять. Смерть Парфёнова не только не отодвинула от меня опасность, но в некоторой степени приблизила её. Начнут вести следствие, увидят его новые документы, а там О, Боже! Там не трудно представить, что произойдёт. В голову пришла мысль. Убить всех! Ромашова, его друзей, и Марию. Её нельзя впускать в город, надо устранить до подхода к нему мало ли сейчас разбойников рыщут по лесам и глухим тропам не счесть. Все все должны исчезнуть из моей жизни раз и навсегда! Никто и ничто не должно стоять на моём пути. Любой из них может случайно проговориться, скажут, что я организовал их переправу через Обь и снабдил Парфёнова документом, а Мария, приехав домой, всё расскажет Филимонову, тот сразу поймёт, что выстрел был не случайный. Они все опасны, беспрестанно твердил Магалтадзе, вышагивая в сторону казарм ЧОН. Опасны все!
Придя на службу, Магалтадзе заперся в своём кабинете и на все стуки в дверь отвечал лишь одно: «Я занят!»
Перебирая в голове варианты физического устранения Марии, Фёдора Ромашова и его товарищей, думал и о крестике, переданном ему Парфёновым для Ларисы взамен полученного им от неё оберега.
Он может быть найден Ромашовым, а то, что я обронил его на месте лёжки это бесспорно. А Ромашов хитёр, он точно знает, что крестик принадлежит Парфёнову. Вместе воевали и, конечно, неоднократно видел его на груди у него. Удивится, это естественно, и будет доискиваться истины, мысленно говорил Магалтадзе, но уже через минуту успокаивал себя. Откуда ему может быть известно доподлинно, что тот крестик именно Парфёнова, да и как он может знать, что обронил его я. И не видел он, что мы обменялись нательными крестом и иконкой, но в следующий миг Реваз уже говорил. А, может быть, я его всего лишь ранил, ведь не дождался же его захоронения. Тогда Парфёнов, умный зараза, Магалтадзе мысленно качнул головой, доберётся до меня прежде, чем я довершу начатое. А Мария?! Да! О ней нельзя забывать! Сейчас она мой враг номер один! Если Парфёнова я всё же прикончил, то крестик-то она сразу признает, а это улика, что сидел в засаде я и я умышленно стрелял в Леонида. Наверняка, там за рекой она спросила у него, куда делся его крестик и как на его груди оказался оберег. Вот тогда всё и выяснится. Тоже не глупая баба, сразу поймёт, что я убийца её мужа. Хотя, что это я, Реваз хлопнул себя по лбу. Никто даже не заикнётся о Парфёнове, их всех, если хотя бы один из них начнёт доискиваться правды, сразу к стенке, что пытались скрыть преступника белогвардейского офицера. Мария, конечно, не пустит это дело на самотёк. Первым делом пойдёт к своему братцу, расскажет ему всё, крестик и оберег покажет, а уж он-то точно сживёт меня со света! Хитрый собака! Я здесь чужой всем, а он барнаулец, у него весь город в знакомствах. Бежать, надо немедленно бежать! Первое, что пришло на ум Магалтадзе. Но куда? Везде найдут! Это не выход! Надо, как и решил, начать с Марии, устранить её до подхода к городу. На дороге, ведущей из Бийска выставить засаду из бойцов моего отряда ЧОН и всех подозрительных лиц, особенно молодых женщин арестовывать. Завтра же нет уже сейчас отберу самых надёжных бойцов, выдам им паёк и выставлю даже на тропинках, идущих из Бийска в Барнаул. И на переправе через Обь надо тоже поставить надёжных людей из отряда. Попадётся, голубушка, никуда не денется! потирая руки, возликовал Магалтадзе.
Через два часа отряд из десяти бойцов ЧОН с сухим пайком на трое суток подошёл к паромной переправе через Обь. На противоположном берегу Магалтадзе разделил отряд на пять групп, поставил им задачу и возвратился в казармы, но пробыл там до полудня.
После полудня пошёл на улицу 2-я Луговая, к дому 16-а, где по настоянию Ларисы должен был развеять тревогу о Марии Ивановне и Леониде Самойловиче, сказать Серафиме Евгеньевне, что Ромашов преданный Леониду друг и доставит его с Марией в надёжное место без происшествий.
Знал, что Серафима Евгеньевна с болью в сердце, но всё же благословила дочь на поездку с мужем в тайное место, однако неясная тревога в душе давила своей тяжестью на всё его существо, заставляла кровь тугими пульсирующими ударами бить по вискам.
Вдруг каким-то образом Мария после смерти мужа быстро добралась до дома, и сейчас рассказывает матери и брату о том, что произошло в пути следования. Собственно, до Барнаула не так и далеко, за часть дневного времени и ночь верхом на лошади пройти этот путь не составит труда. Хотя нет слегка воспрял. Мария на лошади, это невозможно, но сердце, не успокаиваясь, ещё сильнее забилось в груди. Ромашов! воскликнул Реваз. Для него-то это расстояние верхом на лошади тфу Старый вояка! Как быть? Как быть? Не пойти? Но что я скажу Ларисе? Ромашов?.. Ну, и что из того? Какой-то Ромашов, пустой звук! И я командир отряда ЧОН! Пусть даже и опередил меня и сейчас разговаривает с Серафимой Евгеньевной и Петром Ивановичем. Что он может выдвинуть против меня? Ничего! У него нет никаких доказательств!.. Ему не известно, что нательный крест передан Парфёновым Ларисе через меня. Мало ли теряется крестиков. Парфёнов свой мог потерять. А найденный крест вовсе и не его. Реваз хлопнул себя по лбу. Мария! Я забыл о ней. Она точно знает, что произошёл обмен оберега на крест. Знает крестик мужа, как говорится «в лицо». Знает, что крест должен быть у меня, и рассказала об этом Ромашову. Вот тогда Ромашов потребует, чтобы я показал крест, а у меня его нет и у Ларисы его нет Что делать? Что делать? укорачивая шаг, мысленно прокричал Магалтадзе. Надо пойти в церковь и купить другой крест. Все они одинаковы. Хотя зачем сейчас. Если кто и спросит, скажу что дома, принесу свой и покажу благо в сундуке до сих пор лежит, в коробке из-под чая, а потом куплю другой, чтобы Лариса ничего не заподозрила. С этой мыслью Реваз уже уверенной походкой продолжил путь на 2-ю Луговую. Единственное, что всё же беспокоило его, отсутствие полной уверенности в точном выстреле по Парфёнову. А вот пусть докажут, что я. Крест-то я принесу, никто, никогда не видел на мне крест. Все думают, что я безбожник. Вот так и пусть думают, мне лучше, и моё доказательство будет сильнее всех других. Ромашов, если он у Филимоновой, тут же и замолкнет. А если его нет у Серафимы Евгеньевны, выскажу твёрдую уверенность в нём, как в надёжном товарище. Да она, верно, и сама знает о нём со слов Марии. Приду, скажу, что рядом с верным другом Ромашовым ни Марии, ни Леониду не грозит никакая опасность, ибо Фёдор Ильич не только прекрасно знает свою округу с рождения, но и водил по ним людей в свои партизанские годы. Обязательно скажу, что Лариса и я верим в Фёдора Ильича и в идущих с ним людей. Скажу, чтобы не тревожилась о Марии и Леониде. Всё будет прекрасно скажу. А в остальном моё дело маленькое, пусть Петр Иванович выкручивается и успокаивает её. Он был с Марией во время её переправы на противоположный берег, а не я. Вот пусть и объясняется со своей матушкой. А моё дело крайнее, поговорю и уйду, улыбнулся своим мыслям Реваз.
Войдя в дом Филимоновой, Реваз услышал слова упрёка Серафимы Евгеньевны, обращённые к сыну:
а ещё брат называешься! Не мог настоять на своём! Я что уговаривала её бесполезно! Не слухает меня, а тебя она побаивалась помнится в детстве
Так то в детстве, матушка, а ныне она сама мать и не первый год уже. Для неё сейчас авторитет муж, а если он не настоял на её возвращении домой, значит, сам того хотел.
Здравствуйте Серафима Евгеньевна! прервал разговор матери с сыном Реваз. И тебе, друг, желаю здравия! обратился с приветствием к Филимонову. Слышу, разговор у вас серьёзный. Не помешал?
Как раз вовремя! радостно блеснув глазами, ответил Пётр Иванович. Матушка вот с упрёками в мой адрес. Вдвоём отбиваться будем. Как никак и ты был свидетелем упрямства сестры, поехать с Леонидом в неведомый нам тайный схрон. Дай, Бог, им лёгкой дороги и попутного ветра!
Тут, Пётр, ты прав, слишком крепко Мария влипла в Леонида, словно приклеилась. Вряд оторвали бы. Любят крепко, а в чужой любви нам места нет, ответил Реваз и, повернувшись лицом к Серафиме Евгеньевне, проговорил, пытались мы с Петром Ивановичем уговорить Марию возвратиться домой, так сами ж знаете, Серафима Евгеньевна, какая у вас дочь. Сказала, как отрезала, обязательно настоит на своём С Омска мне это ещё известно. Как-то однажды, помнится в году тринадцатом, зашёл в дом к Леониду по делам службы, а в это время Мария, не услышав скрип открываемой мною двери, в чём-то крепко распекала его, даже мне стало как-то неловко, как будто я был виновником того, в чём винила Мария мужа.
Да Это она может. Бывало и меня нет-нет и упрекнёт в чём-нибудь, улыбнулась Серафима Евгеньевна. Неугомонная была в детстве, а вот чтобы мужа распекала, не видела и не слышала. Любит она его сильно что уж тут говорить Может и верно решила, что поехала с ним. А что Петенька уже большенький, заботы с ним никакой, покормить, в школу отправить, да спать вовремя уложить. Послушный внучек ничего плохого о нём не скажу.
Вот и хорошо, маменька, что смирилась с решением Марии. Ничего с ней не случится. Обещала, как устроятся, сообщит, облегчённо вздохнул Пётр Иванович. Беспокоится разве что за Зоюшку, но и она, сказала, девочка послушная, не должна доставлять хлопот.
Никого, не оставим без опеки, так решили с Ларисой. И Зоюшку и Петра определим в хорошие места по окончанию ими школы. Петю, как школу окончит, определим в Омское военное училище, пусть по стопам отца идёт, родину защищает, дело это благородное и ответственное, внук у вас, Серафима Евгеньевна, парень серьёзный, давно обратил на него внимание. Хороший будет офицер. Да и Зоя девочка обстоятельная, в школе, сама говорила, только пятёрки. На врача отправим учиться, пусть по материнским стопам идёт, поддержал Филимонова Реваз.
А я вот что думаю Помыкается, да помотается по землянкам, да к зиме и воротится, в дома-то им теперь опасно становиться на постой. Ежели б Леонид один был, то тогда конечно, бумага у него надёжная, а с Марией ему ни в одну деревню нельзя. Понимает он это Отправит домой, иначе оба сгинут в снегах наших сибирских, приобняв мать, проговорил Пётр Иванович.
Возвертается Дурья твоя голова. Кто ж её повезёт обратно? Думал об этом? всё ещё с тревогой в голосе ответила Серафима Евгеньевна.
А и то верно, что-то я того-этого и не скумекал Хотя, Ромашов же у Леонида есть, давний его друг, фронтовой товарищ, разве ж он не поможет?
Помочь-то может быть и поможет, а дорога Бандитов на ней не приведи Господи! Из дому страшно выходить, а тут до Барнаула и зимой. Зимой-то разбойники сильно страшно лютуют. Им что, порешат людей, а там волки да метель всё и скроют. От волков, ежели их стая, и ружьём не отобьёшься. Вон в прошлом годе, слыхал небось, целую семью сгрызли, с Павловска до Барнаула ехали, вроде бы и рядом, а оно вон, как вышло И ружьё у них было, сказывали люди, не помогло ружьё-то ихнее, проговорила Серафима Евгеньевна, поднеся к заслезившимся глазам хвостик узелка платка, повязанного на голове.
Ну, мама, ты прям уже и волков и разбойников напустила на Марию, а она сейчас, поди, сидит рядом с Леонидом и в ус не дует.
Бестолковая твоя голова, Пётр. Какой ус у Марии? улыбнулась Серафима Евгеньевна.
Так это я так, чтобы развеселить тебя, матушка, ответил Филимонов.
Развеселил, дурья твоя голова Что аж до слёз довёл.
Не тревожьтесь, Серафима Евгеньевна, подойдя к женщине и взяв её руку в свою, спокойно проговорил Реваз. Буду по делам службы в тех краях, заеду к Ромашову, разузнаю, как там они. Уверен, устроятся хорошо, а там я и на Марию бумагу справлю, под одной фамилией с Леонидом. Так и останутся мужем и женой. А далее дело простое, семейное, обживутся в каком-нибудь селе. Оформятся, как приезжие по направлению с Барнаула, и всё войдёт в чёткий ритм.
Мать я, Реваз. Как не беспокоиться, нынче в городе вон что творится, а на дорогах, пишут, лихие люди фулиганят разбойничают, значит, а она чего женщина она, а с ёми с женщинами-то сам знаешь вновь всхлипнула Серафима Евгеньевна.
Я отправлю за ней троих бойцов из моего отряда и прикажу, чтобы везли её домой как хрустальную вазу, высказал Магалтадзе пришедшую, как ему показалось, спасительную мысль, которой полностью снимал со своей души тяжёлую печать, поставленную выстрелом из винтовки в сердце фронтового товарища полковника русской армии Парфёнова.
В глазах Серафимы Евгеньевны вспыхнула искра благодарности. Подавшись всем телом к гостю, положила руку на его грудь и произнесла:
Отправь, Реваз! Отправь, дорогой! Век молить буду за тебя!
Заслоны на дорогах и на переправе этого мало. Надо, действительно, направить трёх, а лучше пятерых бойцов в Старую Барду. Пусть там разузнают, что, да как. Дам им бумагу для Ромашова, чтобы доверял моим людям, подумал Магалтадзе и, попрощавшись с Серафимой Евгеньевной и с Филимоновым, вышел из дома, на который, знал наперёд, скоро опустится траурное покрывало.
На следующий день в штаб отряда ЧОН пришло распоряжение Алтгубисполкома, в котором требовалось выделить отделение для сопровождения представителей Алтгубисполкома в уездный исполком города Бийска для проверерки исполнение приказа по образованию подкомиссии для выяснения земельных нужд города. В командировку Магалтадзе отправил отделение под командованием бойца своего взвода Бородина.
Дав сослуживцу все необходимые в таких случаях указания, Магалтадце как бы ненароком вспомнил Ромашова. Сказал, что в тех краях, в селе Сарая Барда живёт его товарищ по партизанской войне.
Так это же рядом. Могу заехать, ответил Бородин.
Был бы очень признателен вам, товарищ Бородин, ответил Реваз, мысленно потирая руки. Заедете, спросите, не нуждается ли в чём-нибудь, скажите, как будет время, обязательно навещу сам.
Так был решён важный для Магалтадзе вопрос.
Глава 4. Вечер в городе
Домой Реваз шёл с закатными лучами солнца. Шёл тяжёлой неторопливой походкой, что со стороны могло показаться, идёт он со службы уставший, без мыслей в голове и отрешённый от всего мира, и даже тёплый летний вечер, вносящий в прохожих улыбку, не только не в радость ему, но и тягость. И это было именно так, ибо душу Реваза, как ни успокаивал он себя, всё-таки давил тяжёлый груз. Весом он был в одну винтовочную пулю, но эта пуля была тяжелее самой тяжёлой гири!
Обходя не просохшие за день лужи, Реваз невольно взглянул в одну и увидел в ней тёмное отражение самого себя.
Я ничем не лучше тебя, сказал он своему расплывчатому чёрному отражению. Но ты высохнешь и всё забудешь, а во мне моя подлость будет жить вечно! Но иначе нельзя! Как можно иначе? Я не знаю! Значит, всё сделано правильно! Моя нерешительность могла сыграть со мной жестокую шутку. Если бы раскрылось моё участие в пособничестве приговорённому к смерти врагу большевиков, каким является Парфёнов, то закончилась бы не только моя жизнь, но и жизни Ларисы и дочери Оленьки. А я помешал этому. Одна его жизнь ничто по сравнению с нашими тремя жизнями!