Не слишком ли рано? Я качаю головой. Мы так мало знаем
Ты никогда не узнаешь достаточно, Элейн. Голос Нимуэ все еще спокоен, но в выражении ее лица появилась какая-то напряженность. Единственно верный путь узнать больше это действовать. И пока вы на этом острове, вы этого сделать не сможете.
Но здесь мы в безопасности, замечаю я. Все мы.
Так будет и впредь. В ее голосе проскальзывает грусть. Но вас растили не для этого. Вы должны стать героями.
Нимуэ уходит, и я сажусь за станок, но не касаюсь нитей. Вместо этого я складываю руки на коленях. Моргана как-то назвала меня скромницей, которая боится заговорить даже со своей тенью при свете дня. Девушкой, которая готова терпеть всю мировую несправедливость. Девочкой, которая исполняет волю своей матери без лишних вопросов.
Она не ошиблась, но я выросла. Я больше не та девушка. И все же
Все же я страшусь момента, когда войду в ворота Камелота. Не только из-за видений и темного будущего, нависшего над всеми, кого я люблю, но и потому, что я оставила ту девицу, камелотскую Элейн, там. И если вернусь я, то, может, вернется и она.
3
Мне часто приходилось напоминать себе о том, за что я люблю мать.
В детстве я составляла списки мысленно, про себя, когда она произносила что-то особенно жестокое. Они были лекарством против ран, которые наносили ее слова. Но этого лекарства не хватало надолго.
Элейн, ты совсем меня не слушаешь, произнесла она в тот день, который все изменил.
Мы завтракали вместе как и в дни до этого в серой каменной башне с одним-единственным окном, которое почти не пропускало свет. Все вокруг казалось почти призрачным и монотонным.
Когда я вошла в Камелот впервые мне было восемь, он поразил меня шумом, яркостью и толпами людей. Наша серая башня словно стояла совсем в другом мире. Могло пройти несколько дней, а то и недель, прежде чем к нам заходил кто-то, кроме нашей немногочисленной прислуги. Но слово «одиночество» совсем не подходило ситуации. Когда ты ничего не успел повидать, подобная изоляция может показаться обыденностью.
Прошу прощения, мама, ответила я ей тем утром, уткнувшись в тарелку.
Чаще всего мы ели сухари и масло, ведь желудок матери не выдерживал ничего с более насыщенным вкусом. Она настояла на том, чтобы я съела только половину сухаря а то вдруг не влезу в платье, которое приготовили для банкета в конце недели. Желудок мой открыто протестовал, но я давно уяснила: лучше мириться с этим, чем с последствиями протестов против подобного отношения.
Мать посмотрела на меня. Глаза ее были такими серыми и бледными, что при определенном освещении казалось, будто у них и вовсе нет радужек.
Ты заболела? спросила она.
Я покачала головой.
Просто плохо спала. Кошмары.
Она вздохнула.
Что ж, и ее слова впечатались в меня с силой тысячи камней, если бы ты не забывала принимать свое лекарство, то сны бы тебя не беспокоили.
Я любила мать, потому что она сама любила меня больше всего в этом мире.
И на какое-то мгновение я подумала: может, стоит возразить. Заверить, что я не забыла про лекарство. Не забыла бы, даже если бы захотела: оно каждый вечер текло по моему горлу, вязкое и неприятное, словно смола, и вкус его оставался со мной до самого утра. И я все равно принимала его, потому что должна была. Но правда сделала бы все только хуже, поэтому я не стала поднимать голову и открывать рот, а продолжила смотреть на крошки в тарелке. Мне так хотелось слизнуть их, но мама вряд ли отнеслась бы к этому с пониманием. Лучше уж я промучаюсь голодом до обеда.
Не могу даже выразить, насколько это важно, продолжила она. Нельзя допустить, чтобы это произошло снова. Люди до сих пор судачат о том твоем представлении.
Я плохо помнила тот день, но от слова «представление» все равно вздрогнула. Мне хотелось объяснить, что это не моя вина, но ругаться с матерью как пинать булыжник. Она не сдвинется с места, а пострадаю я. Оно того не стоило.
Я постараюсь не забывать об этом, мама, пообещала я.
Я любила свою мать, потому что, когда мы жили в Шалоте, мы плавали на лодке по реке и она учила меня плести венки. Но теперь она уже несколько лет не выходит из башни. Она говорила, будто от камелотского воздуха у нее кружится голова. И от разговоров с незнакомцами тоже, и от музыки даже от птичьего пения. Из-за еды у нее болел живот. Солнечный свет резал глаза даже в облачные дни. И потому она вечно сидела в башне: слишком долго спала и думала о моем будущем, а больше ничем особо и не занималась. Она называла меня своими глазами и ушами, но я подозревала: где-то у нее были и запасные пары, которые следили за тем, чего я узнать не могла.
Как там Моргауза? Голос матери вытащил меня из омута мыслей.
Заслышав это имя, я попыталась спрятать лицо за чашкой, но не успела. Мама неодобрительно цокнула языком и покачала головой.
Я любила свою мать, потому что когда-то она одним прикосновением заставляла меня почувствовать себя в безопасности.
Хватит, Элейн. Она ведь принцесса. Лучшей подруги тебе не найти. Может, узнаешь, когда ее братец наконец вернется к нам с Авалона?
Сейчас это кажется глупым, но тогда я представляла Артура сказочным принцем высоким, золотоволосым, с широкими плечами и суровым подбородком. Таким идеальным, что его утащили фейри, когда он едва научился ходить, из-за мирного договора между его отцом, королем Утером, и авалонскими фейри, желавшими положить конец Войне фейри, что отравляла Альбион вот уже половину столетия.
Согласно указу, Артур собирался вернуться в Камелот в день своего восемнадцатилетия, но ходили также слухи, что его и вовсе не существует, и на самом деле у Утера нет законного наследника. Моргауза была дочерью второй жены Утера и на трон претендовать не могла.
Мать тяжко вздохнула.
Может, Моргаузе известно больше. И ты тоже могла бы об этом узнать, если бы была к ней добрее.
Я любила мать, потому что она не читала стихи, а пела их.
Я и так к ней добра, ответила я, хоть и не знала точно, насколько это правда.
Я пыталась, тут я не соврала, но Моргауза всегда отвечала на доброту жестокостью. Может, я делала что-то не так?
Что ж, мама выдавила из себя нервную улыбку, может, Артур вернется на ее день рождения.
Но принц Артур не вернулся даже на похороны матери, так что ожидать его на дне рождения сводной сестры было бы глупо.
Но выглядеть ты должна просто идеально, на всякий случай. Мама задержала взгляд на моем лице, тонких светлых волосах, болезненного цвета коже, а затем на коротких рукавах, которые впивались в кожу.
«Зачем тебе новые платья? спросила она, когда я заметила, что это мне мало́. Можешь и перешить, если так неудобно».
Я любила свою мать, потому что от нее пахло корицей.
Я не стала спорить. Она всегда добивалась своего, поэтому вопрос был только в том, что потеряю я, если буду перечить.
Может, тебе стоит говорить поменьше, задумчиво протянула она, а потом откинулась на стул и обвела меня оценивающим взглядом так, словно не видела несколько месяцев. Это добавит тебе загадочности.
Я и так говорю немного.
Я не стала добавлять, что аура загадочности мне уже не светит: все знали меня как девочку, которая с криками бегала по коридорам в три утра босиком, проснувшись от кошмара, казавшегося слишком реальным. Но это мама со мной не обсуждала, хоть я и пыталась начать разговор.
Существует множество видов молчания, дорогая, произнесла она. Есть молчание таинственное, а есть ну, странное. Как уж там тебя называет Моргауза?
Я любила свою мать, потому что она называла меня Маленькой Лилией.
Безумная Элейн, прошептала я и сжала кулаки под скатертью, сосредоточившись на том, как впиваются ногти в кожу.
Было больно, но не так больно, как от материнских слов.
Она усмехнулась.
Дорогая, не стоит так реагировать. Она ведь просто шутит.
Полагаю, знать прозвище, которым тебя называли за спиной, и в самом деле забавно. Но ведь мне это говорили в лицо.
Я любила свою мать, потому что она не верила в существование злых людей даже таких, как Моргауза. Хоть я и пыталась доказать обратное. Мама игнорировала и синяки от ее щипков, и мои слезы из-за жестоких слов, и каждое ужасное прозвище, которым Моргауза меня награждала Потому что «так и ведут себя девочки в нашем возрасте».
Я любила свою мать, потому что больше у меня никого не было и потому что я верила, будто только она во всем мире могла любить меня в ответ.
Но моя мать не встретит меня в Камелоте, когда я туда вернусь. Хотя ее призрак ее призрак навсегда останется со мной.
4
Было время, когда я завидовала одиночеству матери.
Она могла оставаться в башне дни напролет и так и делала. Я же этого выбора была лишена.
В день, когда все изменилось, меня заставили познакомиться с другими девочками моего возраста мы должны были вместе работать над гобеленом на день рождения принца Артура. Этой чести удостоились дочери подходящих семей. Когда принц вернется если вернется вообще на свое восемнадцатилетие, он получит гобелен, сотканный руками претенденток на роль его жены.
До чего странный, древний обычай. Я не особо понимала, в чем смысл. В то время Артуру было лет тринадцать, но он уже до безумия влюбился в Гвиневру. И никакой гобелен бы этого изменить не смог.
Для работы нам выделили один из менее обставленных залов в восточном крыле: мягкую фиолетовую мебель отодвинули к стене, чтобы освободить место для огромного стола, восьми стульев и парчовых штор, которые защищали нашу нежную кожу от полуденного солнца. Нас окружили рядами больших белых свечей, которые плакали воском, даря нам свет. Его, конечно, не хватало, мне приходилось щуриться, и я постоянно слышала эхо маминого указания: «Не щурься, не то морщинки появятся».
Гобелен лежал на столе: с центральной его частью мы уже закончили, а края лишь отметили мелом, чтобы знать, куда стремиться. Картина понемногу обретала сюжет: на ней рыцарь в шлеме ехал на единороге. Полагаю, рыцарем этим был принц Артур.
В тот день я пришла в зал первой и протянула руку, чтобы потрогать уже сделанную часть гобелена: она казалась такой маленькой, а мы ведь потратили на нее целых полгода. Пройдет еще год, прежде чем мы закончим. А может, и все два.
Глупо, не правда ли? произнес кто-то позади меня, и я вздрогнула.
Обернулась и увидела Моргаузу: она стояла, оперевшись на косяк и скрестив руки на груди, с поджатыми губами и пронзающим меня взглядом.
Моргауза, по сути, не была принцессой она ведь дочь королевы от первого брака, но держалась по-королевски. Так, словно всерьез считала, будто весь воздух принадлежит ей одной, а мы дышим им лишь потому, что она позволяет.
Она прекрасна, но жестока. Кожа ее сияла бронзой, вьющиеся волосы струились тьмой, нос был орлиным, а широкий рот алел, словно кровь. В тот день мне показалось, что она выглядит дикой: кудри ее лежали в беспорядке, на щеках виднелись веснушки. Обычно Моргауза не оставалась на солнце слишком долго: на улице за ней постоянно ходили как минимум три слуги с зонтами.
Платье ее тоже показалось мне тогда странным: объемная юбка и рукава-колокольчики были в моде, но сшили его из темно-синего шелка. Слишком темный цвет, слишком легкая ткань для дам при дворе. Я не могла сказать наверняка, но, кажется, корсета на ней тоже не было.
Не знаю, о чем ты, ответила я и сделала шаг назад.
Сердце забилось быстрее.
Однажды в детстве я встретила в лесу у отцовского замка оленя; на мгновение мы оба замерли, уставившись друг на друга, а потом он шевельнул ушами и убежал. Олень боялся меня. Точно так же, как я боялась Моргаузу. Разница была лишь в том, что я не хотела причинить ему вреда. А Моргауза не сказала мне ни одного ласкового слова, и я знала: сейчас она тоже готовила для меня западню.
Получается вроде бы сносно.
Я огляделась, но комната была пустой. Неужели ее друзья ждали за дверью сигнала? Моргауза редко приходила сюда, чтобы помочь выйти замуж за своего брата она не могла, но, может, ей просто стало скучно?
Артура этот подарок позабавит, усмехнулась Моргауза, а потом перевела взгляд на меня и нахмурилась. Кто ты?
Моргауза обращалась со мной жестоко, но такого она еще не вытворяла. В голове пронеслась мысль: а не подыграть ли ей? Но для игр настроения не было.
Я хочу поскорее с этим закончить и уйти домой, Моргауза. Можешь хотя бы на день оставить меня в покое? Я надеялась, что произнесу это с достоинством, но я запищала, словно мышь.
Она рассмеялась, но совсем не тем безразличным смехом, который я привыкла слышать от круга ее сплетничающих подружек, а открыто, гортанно и так громко, что ей пришлось запрокинуть голову.
Я не Моргауза, произнесла она, успокоившись, с улыбкой на губах. Я ее сестра.
И как только она в этом призналась, я начала подмечать небольшие различия: веснушки, конечно, и фиолетовый оттенок глаз. Но близняшка Моргаузы перестала появляться при дворе задолго до того, как я приехала в Камелот, и говорили о ней редко, с жаром перешептываясь, а чаще молчали вовсе. Ходили слухи, что король Утер изгнал ее в монастырь за плохое поведение, но ей ведь было тогда шесть лет Другие настаивали, будто ее выдали замуж за семидесятилетнего короля из-за морей. Просочился даже шепоток, словно ее умертвили за использование магии фейри.
И какими бы жестокими ни были эти слухи, я никогда не слышала от Моргаузы и слова в защиту сестры
Ты мне не веришь? спросила девчонка кем бы они ни была, не дождавшись ответа. Дева, Мать и Старуха, моя сестра, похоже, выросла настоящим кошмаром. Сколько тебе лет?
Дева, Мать и Старуха. Я не знала этого выражения тогда, но со временем оно станет мне знакомым, и я начну употреблять его в разных контекстах: когда ударюсь мизинцем, когда голова закружится от поцелуя, когда меня посетит особенно невыносимое видение. В тот день я подумала, что так могли бы выражаться фейри. И пусть отец Моргаузы, лорд Горлуа, бился в Войне фейри не на стороне Утера, сама Моргауза ненавидела их как и все при дворе. Она бы никогда не позволила подобному выражению скатиться с губ. Моргауза сказала бы: «Господи». Или «О небо». И в голосе ее сквозил бы яд.
Тринадцать, осторожно ответила я.
И когда ты прибыла ко двору?
Почти пять лет назад.
А, тогда все понятно. Она поправила свою одежду и подтвердила мои подозрения: судя по тому, как шелк облегал ее талию, корсета на ней не было.
Я отвела взгляд, хотя ее это, похоже, совсем не волновало.
Я уехала за пару лет до этого, понятно, почему мы не встречались но как-то даже жаль, что моя репутация не бежит впереди меня.
Тебя в самом деле сослали в монастырь? спросила я, прежде чем успела прикусить язык.
Девочка приподняла бровь.
В монастырь? повторила она и рассмеялась так, как леди бы себе никогда не позволила. Да я лучше умру. Кто тебе такое рассказал?
Я пожала плечами, чувствуя, как пылают щеки.
Так говорят, когда вспоминают о тебе. И это не самое плохое.
Поверь, в монастыре я не была никогда, возмутилась она. Пусть уж говорят что похуже.
А где же ты тогда была? поинтересовалась я.
Пусть в Камелоте и было просторно, но он давил на меня со всех сторон, и я изголодалась по чему-то новому, пусть даже с чужих слов.
Она хитро улыбнулась.
На Авалоне, произнесла она так, словно сообщала об отдыхе где-то на юге.
Я же своего удивления сдержать не смогла.
Вернулась я сюда только на свой день рождения, поспешно добавила она, а потом запнулась. То есть на наш день рождения. Мой и Моргаузы. На самом деле Утер предпочел бы увидеть здесь Артура. Я всего лишь компромисс. Но ты не ответила на мой вопрос.