Портные, изготовители украшений из коралла и игральных костей, ювелиры и ткачи вот кто в основном трудился в мастерских на улицах, по которым проходили Уго с Дольсой; парень тащил большой кувшин, обходя скопища людей и прилавки, реагируя на каждый звук, запах, движение; девушка держалась на расстоянии и увеличивала дистанцию всякий раз, когда к Уго приближались женщины с тазами, содержимое которых они выплескивали в кувшин; каждая такая встреча сопровождалась новым взрывом зловония. Уго с Дольсой забирали мочу у родственников Саула и у друзей, которых заранее предупредили.
Знаешь, когда моча перебродит, она запахнет еще мерзотнее, хохотнул Уго, когда Дольса, указав парню на дом и представив его хозяевам, отстранилась во второй раз.
Слушай, я даже трупное разложение умею переносить. Я промывала нагноившиеся, гнилостные раны и язвы. Я лечила женщин в общем таких женщин, у которых вся эта гниль живет внутри их тайных частей.
Уго обернулся, смерил подругу взглядом и кивнул, как будто представил все вживую.
Осторожней! закричал мужчина, на которого Уго едва не налетел.
И верно, поддержала Дольса с полуулыбкой на губах. Не вздумай расплескать мочу иначе тебе ее и собирать!
А ты мне поможешь?
Нет. Там, где я решаю сама за себя, я делаю только то, что мне нравится.
Уго остановился и ждал, пока Дольса не подошла.
Вот почему ты меня поцеловала? шепнул ей на ухо.
Уже второй раз за этот день Уго ставил девушку в неловкое положение. В первый раз после этого он нагнулся в поисках флорина, а теперь двинулся дальше со своим кувшином, снова оставил Дольсу позади, заранее представляя, как снова посуровеет ее лицо.
Да, неожиданно услышал Уго.
Девушка его догнала:
Вот почему я тебя поцеловала. И я тоже волнуюсь рядом с тобой.
Уго хотел обернуться.
Шагай вперед! приказала Дольса. Парень повиновался. И я часто думаю о тебе, а потом я вся мокрая
Мокрая? переспросил Уго.
Да-да, совсем! Ты ведь ничего про это не знаешь? Никогда не был с женщиной, правда? Уго было остановился, но девушка хотела, чтобы он шел дальше. Сверни на ближайшем углу, где бани.
А ты? Ты была с мужчиной? спросил он, убедившись, что никто их не слышит.
Дольса поколебалась. Но предпочла его не обманывать:
Нет, не была. Но моя работа учит многому. Я ведь повитуха, ты не забыл?
Пролетела весна, наступило лето. В эти месяцы Уго работал на винограднике Саула, на винограднике церкви Святой Марии у Моря и как поденщик на виноградниках за пределами Барселоны, принадлежавших купцу Рокафорту и другим богатым горожанам. Перебегая с работы на работу, парень старался не попасться на глаза Жоану Амату и вообще избегал квартала Раваль, улицы Тальерс и ворот Бокерия с их мясными рядами. Уго не хотел даже думать, что сделает с ним мерзавец Амат, если поймает.
Зато он денно и нощно думал о Дольсе. Подростки тайком искали встречи друг с другом в доме Саула, где Дольса жила вместе с матерью, и на виноградниках. И если им удавалось встретиться, целовались, а порой доходило и до неумелых ласк, которые становились все слаще по мере того, как их тела познавали друг друга. Уго трогал ее груди юные и гладкие, с твердыми сосками, он хватался за них как попало, пока не научился ласкать, подлаживаясь к прерывистому дыханию Дольсы. Проникая под юбки, юноша наслаждался ее ровным лобком, прижимался вздыбленным членом и терся, терся, пока не взрывался горячим оргазмом и не сдавливал так крепко, как будто хотел удержать навсегда.
И все-таки бывали дни, когда Дольса не позволяла к себе приближаться. «Ступай прочь Оставь меня!» кричала она. «Но почему?» «Потому что», коротко бросала девушка. Если вообще снисходила до ответа, а такое случалось далеко не всегда. Несмотря на все настойчивые расспросы, Уго почти ничего не добился: однажды Дольса задумалась, как будто готовясь открыть тайну. Но так и не открыла. Зато бывали случаи, когда Дольса сама его подстерегала и брала инициативу в свои руки: ей остро хотелось чего-то, что можно назвать любовью, нежностью или наслаждением. «Я тебя люблю», однажды признался Уго. Эти слова вызревали в нем долгими ночами. «Я тебя люблю, люблю, люблю» Уго представлял, как произносит это на все лады, перебирал множество возможностей. Услышав о любви, Дольса напряглась, замолчала и долго смотрела на Уго, а потом наградила страстным поцелуем. Холодность и пылкость две эти противоположности управляли поведением Дольсы как будто помимо ее воли. «Хватит!» часто выкрикивала Дольса, неожиданно обрывая поцелуй, соединение тел и вожделение. Иногда она так же внезапно и возвращалась, набрасываясь на Уго с обжигающей страстью, а иногда просто поворачивалась к нему спиной.
Как-то в середине июля служанка позвала Дольсу, когда парочка миловалась в саду, укрывшись среди яблонь. Служанку от них отделяло всего несколько шагов. Что она успела увидеть? безмолвно вопрошали друг друга влюбленные.
Чего тебе? отозвалась Дольса, одергивая рубашку и приглаживая волосы.
Мисер Саул послал за Уго. Мисер ждет его в кабинете.
Откуда ей было знать, что и Уго тоже здесь? Ведь их никто не видел
Зачем? спросила Дольса и тут же осеклась. Она ведь знала, что дедушка никогда бы не стал объяснять служанке, для чего ему понадобился Уго.
Не знаю, но вид у него был очень суровый.
Наступила тишина.
Сейчас он придет, наконец отпустила служанку Дольса.
Уго вошел в комнату с тысячью запахов, трясясь от страха.
Мрачное лицо врача не предвещало ничего хорошего.
Садись, предложил Саул.
Уго воспринял это как приказ. Прежде он никогда не садился в этом кабинете. И вот присел на стул с высокой спинкой, на котором можно было держаться только прямо.
Я послал за тобой
Юноша не мог сосредоточиться на словах Саула так ему было страшно. Он уже хотел во всем признаться, как сделал недавно, спасая Маира, только на сей раз он собирался выгораживать Дольсу.
Ты что, меня не слушаешь? прервал его раздумья Саул.
Простите.
Ты слышал, что я сказал?
Уго ответил не сразу.
Нет.
Умерла Мар, вдова Арнау Эстаньола. Завтра ее будут хоронить на кладбище церкви Святой Марии.
И Уго перенесся мыслями к Бернату, который не сможет проститься с матерью. Где теперь Бернат, да и жив ли он вообще?
Уго спускался по улице Мар, чувствуя себя неловко в свисающем до колен балахоне с длинными рукавами, в который его обрядили евреи. Он потел. Шерстяная ткань в летний зной невыносимо жарила. И кололась. Вид его плохо сочетался с блеском дорогих украшений, выставленных на прилавках ювелиров по обе стороны улицы, от которой оставался только тесный проход. Уго смотрел, как покупатели яростно торгуются, стараясь сбить цену на драгоценности, как женщины примеряют ожерелья и браслеты, как прохожие вокруг тараторят и смеются Казалось, всё, кроме него, сверкает под ярким солнцем этого июльского утра, а близость берега давала о себе знать солоноватым морским запахом.
Величественная церковь Святой Марии захватила все чувства Уго, как только он переступил порог. Храм был почти пуст, внутри находилось лишь несколько прихожан, а мерцание свечей у главного алтаря тонуло в потоках разноцветных лучей, проникавших через высокие окна, чтобы отвесно обрушиться на пол, оставляя в полумраке бóльшую часть церкви. Уго сразу сделался маленьким. Мисер Арнау часто рассказывал ему о таком ощущении, но мальчику трудно было почувствовать себя крошечным, когда храм наполнялся народом. Однако сейчас Уго словно окаменел: он не мог объять колоссальное пространство, открывшееся перед ним, как будто вес всего храма, его высоких колонн, арочных сводов с гигантскими замковыми камнями возлег на его плечи и не давал шевельнуться.
Парня вернула к реальности беготня трех мальчишек, пытавшихся выгнать из храма собак, но те носились еще быстрее. Ему и самому приходилось заниматься таким делом. Да, это нелегко, однако нехорошо сердить священников, если они просят детей погонять животных. «Ну не так же! едва не выкрикнул Уго. Куда вы смотрите? Они опять проскочили мимо вас».
Пойдем, парень.
Быть может, мужчина, хлопнувший Уго по спине, просто обратил внимание на его черный наряд, но Уго узнал одного из бастайшей, работавшего на верфи. Вслед за ним юноша прошел в деамбулаторий круговой коридор, огибающий главный алтарь сзади. Там, под контрфорсами капеллы бастайшей, собрались грузчики с верфей, многие с семьями, все в трауре. Уго не встретил здесь никого, кто когда-то так почтительно, почти раболепно, здоровался с мисером Арнау, когда тот ходил собирать подаяние для «Блюда стыдящихся бедняков», прежде чем впал в немилость из-за возвращения Пучей. Только один человек, не связанный с цехом бастайшей, пришел, чтобы разделить скорбь по жене Арнау Эстаньола: Жоан Наварро, стоящий позади своего безразмерного живота, то и дело утирал капельки пота на лысине.
В маленькой часовне люди тесно сплотились вокруг простого соснового гроба. Священник начал заупокойную мессу, но Уго его не слушал. Он чувствовал себя предателем Девы Марии из-за отношений с Дольсой, которые становились все более чувственными. А если он не признается Деве, то и покаяться не сможет. С Дольсой они вообще не обсуждали свою связь, как будто вступили в молчаливый сговор. Она никогда не станет христианкой, ее убеждения незыблемы. И хотя в Каталонии дозволялось переходить в христианство, Уго перейти в иудаизм не мог. Стоит ему принять еврейскую веру его тотчас схватит инквизиция. С этим никакой неопределенности не было. Однажды Уго улучил момент, когда они с Маиром бок о бок трудились на винограднике, и поинтересовался, притворившись, что спрашивает из праздного любопытства:
Маир, а что, если христианин захочет перейти в иудейство?
Виноградарь даже не разогнул спины:
Ему следует отречься и принять иудейскую веру.
Оба замолчали, было слышно только, как железо вгрызается в землю, а еще жужжание насекомых и шуршание каких-то зверьков.
Ты ведь не собираешься так поступить?
Еврей распрямился, держась рукой за поясницу.
Нет, конечно.
Потому что, если ты так поступишь, ты будешь считаться еретиком, попадешь в инквизицию и тебя осудят как такового. Именно так относится инквизиция к христианам, которые отрекаются от веры, чтобы сделаться иудеями или магометанами. И наказанием может стать даже смерть тебя сожгут на костре.
Понятно, насупился Уго.
Только подумай, инквизиция ни перед чем не останавливается: даже тех христиан, что отрекаются под страхом смерти или под пытками, как случилось с несколькими пленниками, которых выкупили из тюрем Берберии монахи-мерсенарии, их тоже сочли еретиками.
Да уж, только и смог ответить Уго.
Виноградарь и подмастерье вернулись к работе, но совсем скоро Маир снова разогнул спину и снова заговорил, на сей раз громким голосом, напирая на каждое слово:
А заодно с еретиком, отрекшимся от христианства, инквизиция объявляет еретиками и тех евреев или неверных, которые сбили христианина с пути. Даже не сомневайся, грозно добавил Маир, что, если ты перейдешь в нашу веру, меня сразу же схватят как совратителя.
«А могут схватить и Дольсу». От этой мысли Уго содрогнулся.
Не беспокойтесь, Маир. Я не собираюсь откре
Отрекаться, подсказал еврей. Очень на это надеюсь, юноша.
Уго вернулся к происходящему в часовне бастайшей, услышав женский плач. Быть может, однажды они с Дольсой убегут в какой-нибудь далекий-далекий край, где их никто не знает, и он сможет выдавать себя за еврея. В Гранаду. Уго слышал, что там правят мусульмане, а евреям живется спокойно. В Королевстве Гранада никому не будет дела, что он христианин. Он должен наконец-то предложить этот план Дольсе. Юноша прищелкнул языком, и стоящая рядом старушка посмотрела на него с осуждением. Уго тысячу раз собирался об этом заговорить, но в последний момент, видя девушку перед собой, не находил нужных слов, колебался и путался в мыслях, потому что боялся услышать ее ответ.
Мар похоронили на большом кладбище, что на площади Святой Марии, прямо напротив церкви. Именно в тот момент, когда гроб опускали в могилу, Уго снова вспомнил о Бернате, ему стало жаль друга, который не смог сказать своей матушке последнее «прощай».
Бастайши и их семьи не знали, что делать, когда с лопаты упала последняя горсть земли и ушел священник: некому было выразить свои соболезнования, ведь никто из родственников покойной не явился. Уго оставил скорбящих в этих раздумьях, а сам ушел к морю. Ему нужен был этот запах, эта свежесть, он мечтал потрогать воду и наполнить легкие витающей в воздухе солью.
До меня дошли слухи, будто он ходит в море под началом кастильского корсара.
Уго обернулся. Его нагонял пыхтящий Жоан Наварро.
Бернат? сразу же догадался Уго. О ком еще может говорить помощник управляющего королевской верфью?
Да. Это только слухи, и все же
Где он?
Картахена, Севилья Откуда мне знать?
Я очень рад. И мне жаль его матушку.
Ну а ты Как твои дела?
«Схожу с ума от любви к еврейке».
Я хотел стать mestre daixa, ответил Уго вслух.
Я знаю.
Мне хотелось бы и дальше работать на верфях: там корабли, там море
А хочешь, сходим туда сейчас? (Это предложение изумило Уго, но еще больше он изумился продолжению.) Мы войдем через главные ворота. Тебе не придется карабкаться на стену тайком, глухой ночью.
Простите меня
Мы получили топорик обратно. Что же до арбалета его нам вернули королевские солдаты.
Нам не повезло.
Вы двое до сих пор живы после того, как пытались убить Первого капитана королевского войска! возразил Наварро, крепко хлопнув юношу по плечу. Ну конечно же, вам повезло, и даже очень повезло!
На верфи работа кипела вовсю; Уго не помнил, чтобы здесь хоть когда-то было так суматошно. Король Хуан повелел строить новую армаду, чтобы защитить Сицилию от династических притязаний его племянника Мартина Младшего, который недавно заключил брак с Марией, королевой Сицилии, около десяти лет назад бежавшей в Каталонию после восстания сицилийской знати. На верфи бесперебойно работали над восемью кораблями их строили и под сводами, и в большом дворе. Шум стоял оглушительный, а воздух, несмотря на грандиозные размеры здания, был почти что непригоден для дыхания из-за дыма, опилок, расплавленного жира, смоляного вара и пота работающих людей.
Король Наварро приходилось кричать во весь голос, чтобы хоть что-то втолковать обалдевшему Уго. Король приказал, чтобы все работники, строящие корабли, от конопатчиков и mestres daixa до бастайшей и весельщиков, оставались в Барселоне, в распоряжении альгвасила королевских армад. Это как на войне: все обязаны работать на короля, с гордостью добавил помощник управляющего и обвел широким жестом бурлящие верфи.
Уго уже слышал о новой армаде. «Им потребуется вино, много вина, предсказывал Маир. Но пока они ее будут строить, пройдет год, может, два или даже больше. За это время нам предстоит заключить много сделок и накопить изрядный запас».
«Нам». Это короткое слово врезалось Уго в память. И неожиданно вся сутолока и неразбериха верфей показались ему такими далекими, такими чужими в сравнении с размеренной работой на виноградниках. Там Уго провел уже несколько лет и действительно чувствовал себя частью земли. «Нам». Их отношения с Маиром теперь скреплялись нежностью, которую учитель старался скрывать. Детей у винодела не было. Дольса однажды обмолвилась, что Маир развелся с первой женой, потому что она не могла зачать, но и со второй у него ничего не получилось; а тем временем первая супруга, поверив в свое бесплодие, прижила сына на стороне; об этой внебрачной связи стало известно всем, что сильно ударило по мужской гордости Маира. «Ничего подобного не случилось бы, если бы Маир оставил себе обеих жен» вот каким выводом Дольса закончила свою историю. «Обеих? Разве так можно?» «Ну конечно можно, подтвердила Дольса. Ничто не мешало Маиру жить с двумя женщинами, особенно учитывая, что первая якобы оказалась бесплодной».