Когда мы сюда въехали, этот дом был совсем новым, сказал вдруг отец. Представь: огромная пустая квартира. Ни из одной щели не дует. Даже лифт без надписей. Я был совсем мелким. Первую надпись, кажется, я и написал
Он хмыкнул и глотнул из своей банки.
И что это была за надпись? спросил я.
Да какая-то херня из области поп-музыки. То ли Metallica, то ли Accept. В общем, пометил территорию.
В полутьме мне показалось, что он краснеет.
По-моему, все так начинали, сказал я, чтобы сделать ему приятное.
Начинали-то все одинаково. Закончили по-разному.
Он потянул воздух носом и умолк. Это была сложная тема, и, если ее продолжать, мы могли договориться до многих неожиданных вещей. Можно подумать, я не помню их разговоров с мамой на кухне, когда все думали, что я сплю. Я много чего помню.
Разговоры кончились тем, что мама уехала в солнечную Калифорнию сперва на три месяца, потом еще на три, а потом навсегда.
Ты просто не понимаешь, Дэн, говорит отец. Шанс сбежать с этого острова дается один раз. Я буду рад, если ты перестанешь тупить и его используешь.
Это он про Калифорнию. Уехать туда для меня пара пустяков. По крайней мере, пока мне не исполнится двадцать один. У матери есть вид на жительство. Достаточно просто подать прошение на воссоединение семьи. Проблема в том, что мама и ее новый Джейк не моя семья.
Ты не будешь рад, говорю я. Все кончится плохо. Ты без меня сопьешься и когда-нибудь свалишься с этого балкона.
Он сидит на своей табуретке сгорбившись.
Может, и так, говорит он, не оборачиваясь. Это к делу не относится. Подумай о собственной судьбе. Не трать время на всякую ерунду. Я имею в виду и твою бедную девчонку.
Но она мне верит.
Ты не ангел, чтобы в тебя верить. Ты небезгрешен. Ты слишком долго сидишь в ванной и я знаю зачем. Ты даже как минимум один раз курил какую-то дрянь. Я заметил.
Но я
Не продолжай. Ты не сможешь спасти всех, поэтому не спасай никого. Будь эгоистом, Дэн. Это безупречная позиция.
Мне больше с ней не встречаться?
Почему же. Встречайся иногда. Не говори мне, что у вас все серьезно, я не поверю. Отмотайте назад и оставайтесь друзьями.
А если я тебя не послушаюсь?
Значит, влипнешь по уши.
Как ты?
Он молчит. С хрустом сжимает пустую банку в руке.
Вот именно, говорит он. Как я.
Тогда прости. Я не буду ничего отматывать. Пусть идет как идет. Я не предатель.
Отец почему-то улыбается. Поднимается на ноги. Кладет руку мне на плечо:
Да кто бы сомневался. Ладно поиграем в унесенных ветром?
Он двумя пальцами держит пустую пивную банку над пропастью. Потом отпускает. Банку подхватывает ветер и уносит в темноту. Это наш хулиганский аттракцион: никогда не знаешь, на чей балкон прилетит подарок. Но играть так лучше ночью, иначе можно нарваться на неприятности.
Мы прислушиваемся. Вроде тихо.
Дураки мы с тобой, говорит мне отец. И остров у нас дурацкий.
Нормальный остров, говорю я.
В своем телефоне я нашел три непринятых вызова. Один от Стаса и два от Тани. Не один и не три, а именно два. С разницей в две минуты. Полчаса назад.
Я грустно улыбнулся. Я представил, как она набирает мой номер по секрету от матери. Понимает, что я не слышу звонка. Повторяет вызов и оставляет попытки.
Она знает, что я почти никогда не снимаю наушники. Что она должна думать обо мне?
«Надо вернуться в реальность», говорила она.
На часах почти полночь.
Ночью ее мир становится и вовсе беспросветным.
Я тронул экран.
Алло, сказала Таня очень спокойно.
Привет, это я.
Мама, я пойду к себе, если ты не против, сказала она, прикрыв рукой микрофон, но я все равно слышал. Нет. Да. Мама, перестань. Мне уже восемнадцать, между прочим. Нет, не жалуюсь Не волнуйся, пожалуйста. Спокойной ночи.
Наверно, я сопел в трубку, потому что она проворчала уже в мой адрес:
И ничего смешного в этом нет.
Можешь теперь говорить? спросил я.
Могу. Я уже в своей комнате. Я пришла сказать маме доброй ночи, а тут ты звонишь.
Ты ходила к маме, взяв с собой телефон?
Таня помедлила.
Он лежал в кармашке. У меня есть такой махровый халат, с кармашком.
Было бы неверным сказать, что я не был взволнован, когда я представил ее в этом халатике. Дальнейшее представление было опасным, и я решил сменить тему.
Теперь твоя мама будет подслушивать, сказал я.
Нет. У нее слабый слух. Это профессиональная болезнь. Зато я слышу прекрасно. Такая вот никчемная компенсация от бога я даже слышу, когда ей не спится. Когда она ночью ходит по комнате и смотрит в окно.
«Интересно зачем», подумал я, но промолчал.
Ты знаешь, что она мне сказала про тебя? спросила Таня, посмеиваясь. Что-то слишком моложав этот наш электрик, Леопольд Иванович.
Я? Да то есть моложав, конечно
А сколько тебе лет?
Я немного смутился и ответил.
Так ты еще маленький хорошо, тогда я буду с тобой старой и мудрой. Как сова. И тоже в очках.
Тебе они идут, сказал я.
Не ври и ты еще не знаешь, что сказала мама дальше. Она сказала: если ты сама позвонишь этому Леопольду Ивановичу, то он решит, что ты сумасшедшая дурочка. И будет слишком много о себе думать. Причем это касается всех мальчиков, а не только юных электриков уж я-то, говорит, на них насмотрелась в школе, будь она неладна
И ты тут же позвонила?
Ну вот. Она была права. Ты уже начал много думать о себе.
Почему?
Я не собиралась звонить. Представь, что мне просто нужно было проверить телефон. Он же мог разрядиться к вечеру.
Он не разрядится. Мы можем хоть всю ночь говорить.
Всю ночь? Я никогда ни с кем не разговаривала всю ночь.
Я слышал, что Таня улыбается. Может, мне и не следовало наглеть, но все получалось само собой, и останавливаться не хотелось. Я улегся поудобнее.
Это несложно, заверил я. Сейчас я тебя научу поправь подушку и надень наушники. О чем будем говорить?
Таня пошуршала микрофоном.
Расскажи мне о себе, попросила она.
Это скучно. Ты уснешь.
Все равно расскажи. Если я буду засыпать, ты пожелаешь мне доброй ночи.
И тогда я рассказал ей о себе. Наверно, сейчас расскажу и вам, иначе никогда не соберусь. Это не слишком долгая история, послушайте.
Когда я родился, у моих родителей все было хорошо. Может быть, поэтому я и родился. Лет до десяти я думал, что так и будет всегда. Отец работал журналистом на телевидении, мама занималась международными связями в экономическом университете. Маме работа нравилась, а папе нет.
Я долго не мог понять, как можно заниматься делом, которое не любишь. Но отец смеялся и ничего не объяснял. Только в шутку переозвучивал для меня те самые репортажи, которые делал сам, причем получалось гораздо интереснее, чем в оригинале. Особенно ему нравилось играть пьяных чиновников и депутатов. Он шикарно изображал очкастого депутата по фамилии Филонов даже не помню, чем тот занимался на самом деле, но в папином исполнении он был анонимным вампиром, который очень хотел бросить свою пагубную привычку. Я смотрел на этот цирк и заливисто смеялся, а мама сердилась.
Потом на телеканале сменилось руководство и началась, как говорил папа, большая зачистка. Вместе с мусором выбросили и людей. Мне было тринадцать, и подробностей я не запомнил. Накануне мы ездили отдыхать в Грецию, где мне (и моим новым приятелям) больше всего нравилось подсматривать за девчонками в бассейне. Так что моя голова была занята многими интересными вещами, о которых я не стал рассказывать Тане, да и вам не скажу.
Оставшись вне штата, отец писал рекламные сюжеты и занимался, как он сам говорил, генерацией белого шума в соцсетях. Денег за это платили мало. Летом вместо Греции мы сидели дома. На второе такое лето мама забеспокоилась. И уже осенью отправилась в длительную зарубежную командировку. Вернулась она загоревшей и энергичной. Я никогда не расставался с ней больше чем на неделю, а тут ее не было три месяца и, когда она пару раз по ошибке назвала меня Джейком, я даже не удивился. Вот что было печальнее всего: я не слышал ни споров, ни упреков не то что раньше.
Таня, услышав про это, спросила печально:
Ты когда-нибудь читал Анну Каренину?
Так, взял у отца и пролистал, сказал я. От нас не требовали.
А я слушала диск. И плакала почему-то.
Над чем там можно плакать? Там даже про поезд совсем мало.
Ты еще маленький, не поймешь.
Я не обижался на такие слова. Зачем она вспомнила про Анну Каренину, тоже не вполне понял. Никакого романа из нашей тогдашней жизни не получалось. Вот в семье моего друга Стаса это да, там кипели настоящие страсти. Чего стоила одна разборка между двумя его молодыми отчимами с беготней, криками и гонками по ночным улицам на сильно подержанных иномарках. Помню, отец вышел на улицу с травматическим пистолетом и прогнал обоих. Вся Канонерка потешалась над этой историей, только Стас ходил красный как рак. Тогда мы с ним особенно сдружились.
Еще одну зиму мы с отцом прожили вдвоем. Это было даже занятно, потому что мать присылала деньги такие, каких он никогда не зарабатывал сам. Помню, в новогоднюю ночь мы с ним выпили шампанского и он взялся озвучивать речь президента, но получилось несмешно, и еще было неудобно за него а может, просто мы оба поняли, что прошлое больше не вернется.
Впрочем, он и сам знал об этом.
Потом я пошел к Стасу, и мы до рассвета играли в танчики. Вот такой у нас получился Новый год, да и следующий был не лучше.
Потом я закончил школу (не приходя в сознание, как едко отмечал отец). И очень скоро занял высокопрестижную должность менеджера службы доставки электронных гаджетов, а проще говоря курьера, в непосредственном подчинении у Игорька Трескунова по кличке Скунс.
Когда моя нехитрая история закончилась, я попросил Таню рассказать свою. Поначалу она не хотела, но я пригрозил обидеться. Наверно, это было немного жестоко.
Я узнал, что она была поздним и желанным ребенком, наверно, даже слишком желанным (так она сама сказала с грустью). Своего отца она никогда не знала. Мама-учитель никогда не рассказывала ей, кем он был. Вместо ответа она поджимала губы и меняла тему.
Свою дочку она очень любила наверно, одну в целом свете. Эта любовь заменила ей весь мир. Правда, не принесла особого счастья никому, и особенно Тане.
Потому что лет в восемь или девять она понемногу начала слепнуть. Болезнь заметили поздно, время для операции было упущено. Ее пришлось перевести в интернат для слабовидящих. Это было невеселое место, к тому же интернатские девчонки почему-то сразу ее невзлюбили. Воспиталки те и вовсе называли ее высокомерной дрянью, а ее мать старой ведьмой.
Почему ведьмой? спросил я.
Она их предупредила, что если со мной что-нибудь случится, то им несдобровать. Так и получилось. Заведующая на меня наорала однажды, а на следующий день сломала ногу. Так она потом всем рассказывала, что это мама наколдовала
Может, и правда наколдовала?
Может, и правда.
В общем, Таня была даже рада, когда мать забрала ее из школы и стала заниматься с ней сама. Тогда ей было лет тринадцать.
Следующие пять лет прошли как будто в тумане. Сравнение было мрачным и точным. Ее зрение ухудшалось, и даже яркие сны она видела все реже, а когда видела просыпалась и плакала.
Мне тоже стало грустно.
Таня ничуть не скучала по бывшим одноклассницам. Она училась дома, слушала радио и аудиокниги. Думала поступать в университет по особой льготной программе. Мечтала полазить по интернету, но ее старый ноутбук никак не получалось подключить (а может, мама и не торопилась это делать). Тогда она решила купить хороший мобильник с голосовым управлением. Тут и услышала рекламу нашей фирмы.
Я с первого раза запомнила телефон, сказала Таня.
Да ты не оправдывайся
Пока мы так беседовали, наступила глубокая ночь. Тучи сгустились над нашим островом, и только прожекторы на причалах разрывали темноту. Светлые пятна ползли по стенам. Так бывает, когда какое-нибудь большое судно проходит по каналу. Я слез с постели и подошел к окну. Длинный контейнеровоз, вышедший в ночь, бесшумно двигался в сторону залива. Темная вода расходилась волнами за его кормой.
Ты не спишь? спросила Таня.
Нет. Смотрю на корабль.
Я уже рассказал ей, где мы живем, и она не удивилась.
Ты мечтаешь плавать на таком корабле? спросила она вдруг.
Наверно, она тоже умеет колдовать, подумал я. И уж точно владеет ясновидением.
Не на таком, сказал я. Но это неважно. Я все равно не поступил в мореходку.
Почему?
Там обучение платное. А кредит отцу не дали. Он же не может указать источник доходов: Сан-Диего, Калифорния?
Будешь поступать еще?
Я смотрел вслед контейнеровозу. В кормовой надстройке светились все окна, как будто она была пустая внутри. Наверно, там у них весело. Наверно, это всегда весело, когда выходишь в рейс.
Обязательно, сказал я. Только найду деньги.
Какой ты молодец, сказала Таня. Вот у нас с мамой ничего никогда не получается мы хотели получить грант на лечение, но и с этим ничего не вышло
Внезапно мне стало стыдно за свое бахвальство. Но оправдываться было глупо.
Что же вам сказали? спросил я.
Какую-то ерунду. Что я уже не ребенок. И что я просто мечтаю уехать за границу и выйти замуж. Вот и на здоровье, говорят. Только не за государственный счет.
Что за дерьмо, не выдержал я. А для чего тогда вообще государство?
Не злись. Я, например, не злюсь. Я верю, что чудеса иногда случаются. Одно ведь уже случилось.
Чудо? Какое?
Такое, как ты.
Я со всего размаху прыгнул на кровать. Пружины скрипнули. Один наушник вывалился из уха. И мне показалось, что я не расслышал слова, что она сказала мне после.
Тихо чертыхаясь, я воткнул наушник на место.
Только не проси повторить, сказала она. У меня второй раз не получится.
Таня, перебил я. У нас все будет хорошо. Я тебе обещаю.
В три часа ночи так легко стать добрым волшебником. Наутро наши обещания сбрасываются в ноль. Но в ту секунду я и сам верил, что я всемогущий. Может быть, потому что мне в первый раз признались в любви, хотя я слушал вполнаушника и до сих пор не уверен, что это не приснилось.
* * *
За окном башни часы пробили восемь.
Принцесса Хлоя села на постели. Что за напасть: она никак не могла запомнить сон, который ей снился уже не впервые.
Кто-то звал ее неведомо куда, звал и очень огорчался, что она не идет. Вероятно, это был прекрасный принц на белом коне, наследник далекого королевства. Хотя, если судить по голосу просто мальчишка, не старше Дафниса. Но не мог же ей сниться глупыш Дафнис?
Увы, рассмотреть зовущего никак не получалось.
Кажется, он протягивал ей руку, чтобы посадить впереди себя на лошадь. Но тут во сне принцесса вспоминала, что ничего не видит. И промахивалась. Топот копыт затихал вдали, не слышен был и голос.
Ее сердце готово было выскочить из груди. Она даже не услышала, как вошла мать.
Что с тобой, моя милая? спросила королева.
Дочка не ответила. Окунула руки в медную миску с водой. Смыла слезы. Соскочила с широкой своей кровати и подбежала к окну.
Не ходи босиком, запоздало окликнула мать.
Принцесса и не думала слушаться. Напротив, дернула вверх тугую оконную раму. В спальню ворвался ветер.
Как чудесно пахнет цветами, сказала Хлоя. Скажи, мама, там тепло? Там солнце? Лужи уже высохли?
Это всего лишь весна, сказала королева. Самая обыкновенная весна. В саду зацвели яблони. Немедленно вернись и надень туфли.
Дочка отступила от окна на пару шагов и вдруг одним движением сбросила ночную сорочку. И как ни в чем не бывало пропела:
Скажи-ка, мама правда же я красивая?
Королева испытала острое желание подобрать рубашку с полу, свернуть ее жгутом и хорошенько отстегать принцессу. Будь дочка зрячей, именно так она и поступила бы. А так, пожалуй, и рука не поднимется. «Грешно сердиться на бедняжку», подумала мать. Но вслух сказала строго: