В «Кратком курсе истории ВКП(б)» (1945 г.) есть яркий пассаж, показывающий роль контрразведки в тогдашнем массовом сознании: «Эти белогвардейские пигмеи, силу которых можно было бы приравнять всего лишь силе ничтожной козявки, видимо, считали себя для потехи хозяевами страны и воображали, что они и в самом деле могут раздавать и продавать на сторону Украину, Белоруссию, Приморье.
Эти белогвардейские козявки забыли, что хозяином Советской страны является Советский народ, а господа рыковы, бухарины, зиновьевы, каменевы являются всего лишь временно состоящими на службе у государства, которое в любую минуту может выкинуть их из своих канцелярий, как ненужный хлам.
Эти ничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит советскому народу шевельнуть пальцем, чтобы от них не осталось и следа.
Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу.
НКВД привел приговор к исполнению.
Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды и перешел к очередным делам».
Стилистически очень яркий отрывок. В нем выразилась вся соль пропагандистского стиля, который проходил первую пробу в тридцатые годы, а с развитием информационных технологий только укрепился, стал политической классикой с отточенными приемами.
Нужно заметить, что рассказы и повести о Пронине не были перенасыщены политической пропагандой. Там всё тоньше. Пропаганда не была прямым содержанием Пронина, но оставалась общим воздухом читателей и героев Овалова. Овалов писал занимательные рассказы и даже извинялся в предисловии за отсутствие весомой поучительности в рассказах о майоре-чекисте. Если бы прямая идеологическая составляющая в рассказах о Пронине преобладала громкого читательского успеха бы не получилось. Овалов удовлетворял потребность в занимательном чтении, в детективе. Но официозный стиль во всей его своеобразной красе оставался непременным сведением майора Пронина и Льва Овалова.
В «Голубом ангеле» мы находим отголоски и массовой культуры того времени. Неофициальных героев не следует противопоставлять политическому официозу. Просто Утесов, Дунаевский, Георгий Виноградов работали на другом поле, не в кремлевских дворцах, а в зеленых театрах и садах «Эрмитаж» и работали неподражаемо. Тайна утесовского успеха начинается с псевдонима, выбранного исключительно удачно. Конечно, «Лейзер Вайсбейн» звучало не так притягательно, и дело тут не в пресловутом национальном вопросе (своих корней Утесов никогда не скрывал, синтезируя в джазовом ключе еврейские, украинские и русские мелодии). Просто «Леонид Утесов» это марка, словосочетание, обозначающее артиста. С таким именем тебя могут освистать, могут забросать яблоками, а могут цветами, но в любом случае твоей судьбой будет сцена, эстрада. В тридцатые годы на советской эстраде и в массовом кинематографе было немало талантов, но Утесов остается звездой первой величины. Это вершина отечественной массовой песни, как бы она ни называлась (эстрадой, роком, шоу-бизнесом и т. п.).
В тридцатые годы, когда Пронин в своем зеленом пальто гонялся по Москве в поисках пропавших чертежей инженера Зайцева, Утесов устраивал знаменитые представления своего «Теа-джаза». Нехитрая, но броская режиссура номеров, репризы словесные и музыкальные, пленявшие песенными новинками программы. В качестве авторов с Утесовым работал Н. Эрдман, да и сам Леонид Осипович был неистощим на выдумки. «Теа-джаз» откликался и на злобу дня, на события мировой политики. К пронинской теме подходят две предвоенные песни «Теплоход «Комсомол»» и «Акула» (переделка американской «My Bony», почему-то подписанная Дунаевским). А атмосферу эпохи определили яркие, проникнутые характерным босяцким духом, сочившиеся музыкальной выдумкой программы утесовского «Теа-джаза»: «Джаз на повороте», «Музыкальный магазин» и «Много шума из тишины». Потом была война и новый взлет песенного искусства артиста, но нас интересует довоенное время, время, когда майор Пронин разоблачил майора Роджерса.
Образ Утесова был многоликим: в нем ощущался «духарный колорит» блатного героя, лихого одессита. Образ, важный для нашей культуры XX века. Этот герой поет «Лимончики», «Гоп со смыком» и «С одесского кичмана», переделывает «Мурку», озорно выводит: «Лопни, но держи фасон!» Между Утесовым и записными исполнителями блатного фольклора лежит пропасть: Леонид Осипович, подобно актеру Михаилу Жарову, формировал из этого сырья художественную реальность, преобразовывая свои жизненные наблюдения. Он всегда умел с некоторым лукавством посмотреть на своих героев, которые «из тюрьмы не вылазят» и решают схорониться «в Вопняровской малине». Это перенял у Утесова Высоцкий и, увы, упустили иные наши интерпретаторы блатного фольклора.
С другой стороны, герой Утесова джентльмен, душевный собеседник, мужественный простой человек, сугубо доверительно сообщающий: «Видишь, я прошел все испытанья // На пути свидания с тобой». Этот образ напоминал и противников Пронина, и самого майора
Пронинский цикл это развлекательная литература постреволюционного периода, периода чисток, периода подготовки к войне. В то же время это литература периода относительной стабильности, успокоения. Нередко забывают, что тридцатые годы по сравнению с предыдущим десятилетием казались годами успокоения. А ведь в памяти современников была Гражданская война, да и нэп озлобил многих пиром во время чумы. Другое дело тридцатые. На площадях, где в Гражданскую проводились публичные казни, теперь в ходу кинематограф и футбол. В 1936 году впервые было проведено командное первенство СССР по футболу. В те годы разыграли два комплекта медалей: весенние и осенние. Победителями стали соответственно московские «Динамо» и «Спартак». Призерами оказались динамовцы из Киева и Тбилиси, а также армейская команда ЦДКА. Футболисты стали новыми спортивными кумирами страны, как когда-то, до революции, ими были цирковые силачи и борцы: Крылов, Поддубный, русский лев Георг Гаккеншмидт. Теперь говорили о братьях Старостиных, о ветеране футбола Малинине, о Бутусове, Семичастном и Акимове. Из записей Ю. К. Олеши мы узнаем, как в конце тридцатых признавала Москва нового футбольного гения Григория Федотова У горожан появился большой футбол; водка, как и пиво, уже продавалась свободно (впрочем, майор Пронин предпочитал армянский коньяк). Многие города славились своим мороженым и газировкой с сиропами. В кино (оно стало звуковым, и следовательно подлинно самым массовым искусством, да еще, по Ленину, «из всех искусств для нас важнейшим») особенно актуальными для массового сознания были ленты «Чапаев», первый советский звуковой фильм «Путёвка в жизнь» и музыкальные комедии режиссеров-соперников Г. Александрова и И. Пырьева. Каждый горожанин (в особенности подростки и молодежь) имел обыкновение смотреть полюбившуюся картину от десяти до сорока раз. Идеалом эпического героя стал Чапаев, символом аккуратности и добропорядочности Фурманов, оптимизма и веселья Костя Потехин, трудового успеха героини Ладыниной. Весьма актуальный идеал блатного супермена олицетворял (деля этот трон с Утесовым) Михаил Жаров, колоритно исполнивший роль Жигана и спевший «Щи горячие, да с кипяточечком!..». Варились в кинематографе той поры и обаятельные «свои парни», и чудаковатые благородные интеллигенты с бородками клинышком, и (с конца тридцатых) национальные герои из славного прошлого. Это было талантливое и очень демократичное искусство. И майора Пронина нельзя вырвать из культурного контекста его времени. И он, и они пребывали на острие популярности.
Подобно Сименону, Овалов стремится дать социальное обоснование преступления. Вот фотограф Основский один из наймитов иностранной разведки. Задается вопрос: почему фотограф Основский стал врагом советской власти? Оказывается, все дело в классовом инстинкте: он «был сыном владельца модной в прошлом московской фотографии. Этот при некотором желании мог считать себя обиженным. Правда, занимался он все тем же ремеслом и зарабатывал много денег, но неудовлетворенные чувства хозяйчика способны были тревожить его воображение. Власть над двумя ретушерами могла ему представляться настоящей властью, а возможность распоряжаться собственной кассой истинным богатством». Звучит убедительно и исторически достоверно.
Говоря о «Голубом ангеле», необходимо сделать экскурс и в историю зарубежного кино. Собственно говоря, название Овалову подарил один из самых одиозных и растленных кинофильмов гибнущей Европы, снятый в 30 годы, на закате Веймарской Германии. Мария Магдалена фон Лош она же Марлен Дитрих яркая женщина-вамп тридцатых сыграла в этом самом «Голубом ангеле» так, что всю жизнь потом получала оброк с этого успеха. «Циничная, развращенная певичка Лола» (так аттестует ее наш кинословарь) легко вписывается в атмосферу шпионской повести. Марлен сама исполняла модные песенки они издавались на патефонных пластинках. Редкие записи Дитрих можно было встретить в элитных московских и ленинградских квартирах. В то время всю популярную музыку называли джазом. «The Blue Angel» Овалов со знанием дела называет блюзом, упоминает и другие музыкальные названия джазы Эллингтона, Нобля, Гарри Роя, песенки Шевалье, Люсьенн Буайе, «Chanson du printemps», «The Golden Butterfly», «Mood Indigo», «Ton amour» Это логично: популярная литература использует успех популярной музыки.
В «Голубом ангеле» противники Пронина были хитры как никогда. Их изобретательность поставила в тупик Виктора Железнова, и, если бы не Пронин, резидент ускользнул бы от нашей контрразведки. Этот факт подтверждает исключительность майора Пронина, его гениальность. Сюжет громко перекликается с «Собакой Баскервилей». Как и у Конан Дойла, у Овалова великий сыщик лукаво перепоручает дело помощнику, но втайне продолжает самостоятельное расследование, время от времени путая карты своему незадачливому коллеге. Как и «Собака», «Голубой ангел» повесть, а не рассказ, и в ней мы видим целую галерею действующих лиц, совслужащих предвоенного времени (у Конан Дойла эту роль исполняют соседи Баскервилей, обитающие возле Гримпенской трясины).
В то же время Овалов обогащает традицию свежим приемом: на первых же страницах повествования Пронин раскрывает тайну герою-рассказчику. Но читателю они этой тайны не раскрывают, а рассказчик не понял секрета, поскольку он не чекист и, следовательно, не говорит по-английски. «Собака Баскервилей» начинается с чтения старинного манускрипта. У Овалова герои прослушивают патефонную пластинку «Голубой ангел», в этой записи и кроется секрет шеф зарубежной разведки на своем родном английском дает указание резиденту во всем следовать указаниям хозяина пластинки. Да, сам Овалов поначалу не понял этого и честно попросил Пронина рассказать ему всю историю от начала и до конца. Майор был болен, знакомый писатель пришел к нему в гости с бутылкой любимого армянского коньяка можно ли было оставить его без истории? Впрочем, миссию рассказчика Пронин перепоручил Железнову, предварив повествование морально-нравственной доминантой: «С каждым годом борьба с политическими преступниками становится все сложнее и резче. Об этом надо писать и развивать в людях осторожность и предусмотрительность».
Виктор постоянно докладывает о ходе дела больному Пронину, перемежая деловой разговор цитатами из Блока и выслушиванием обычных пронинских нотаций на тему «Каким должен быть настоящий чекист». Пронин окорачивает подозрительность Железнова, заставляя верить в честность инженера Зайцева и его покойною друга Сливинского. Пока Железнов носился по городу, Пронин делал вид, что перечитывает статьи Энгельса о войне, а сам ведет тайное расследование.
Любо-дорого смотреть, с какой ловкостью Овалов преподносит в повести деликатный «еврейский вопрос». Знаменательно, что в повести, которая вынашивалась в предвоенные месяцы, нет упоминания фашистской Германии, а шпионы, несомненно, представляют англо-американскую разведку. Для Овалова важно лишь то, что они враги советского государства, а нам следует быть бдительными и готовиться к войне. Реалий Второй мировой в повести нет. Писатель осторожничает, не желая давать оценок быстро меняющемуся международному положению. В конце концов, перед нами шпионская сказка, и документализм только повредил бы майору Пронину. Майор делает смутные намеки на ужесточение классовой борьбы, молчит о гитлеризме, уже опутавшем пол-Европы. Таковы правила игры, заданные Оваловым. Белоснежная чистота жанра. На этом фоне бросается в глаза, что один из главных (а в какой-то момент читателю кажется, что и вовсе главный!) злодеев повести шпион Леви, притворяющийся советским мужским парикмахером Захаровым, оказывается выходцем из зажиточной еврейской семьи. Бедные родственники жили в Советском Союзе, а богатый отец дал Леви европейское образование, необходимое для первоклассного шпиона. Он овладевает документами «бедного родственника» и приезжает в Москву, где берет фамилию своей новой жены Захаров. Виктор Железное даже не удерживается от глубокомысленного комментария: «Остановило было на себе внимание Виктора то обстоятельство, что при женитьбе Левин взял себе фамилию жены, но и в этом не было ничего предосудительного: мало ли местечковых молодых людей переменили за эти годы свои фамилии». Заслуживает внимания и гуманность Ивана Николаевича Пронина: разоблачив Захарова, он спешит убедиться в невиновности его жены той самой, у которой шпион позаимствовал фамилию. Пронин даже посетовал, что его молодой товарищ не всегда так внимателен к нюансам соблюдения социалистической законности Дай волю Железнову он бы пересажал всех подозреваемых. Потому и не дремлет майор Пронин, чтобы работа контрразведчиков была эффективной и ненавязчивой.
В «Голубом ангеле» майор Пронин достиг Эвереста своего остроумия. Реплики хворого контрразведчика полны скрытой иронии. Своих собеседников чекиста Железнова, изобретателя Зайцева, крупного начальника Евлахова, да и разлюбезную Агашу, он водит как козлов на веревке по маршрутам своей логики. Водит и нередко насмешливо выдает им секреты расследования, понимая, что эти симпатичные тугодумы лишены аналитического полета. Овалов наделяет Пронина тонким чувством юмора: эта примета возвышает майора над коллегами, указывает на уникальность его профессиональных и человеческих качеств.
Интересно место действия, выбранное Оваловым: фоном для шпионской истории стали модные, престижные уголки предвоенной Москвы. Современная, огромная гостиница, в которой угадывается построенная напротив Кремля по проекту академика Щусева гостиница «Москва»; засекреченный институт, разрабатывающий новые технологии; кукольный театр, в который стремятся все гости столицы, в том числе иностранные.
Нетрудно догадаться, какой театр имеет в виду Лев Овалов. Творение Сергея Владимировича Образцова было и остается уникальным в многовековой истории зрелищ. Куклы Образцова были способны на многое: великий кукольник сделал для своего искусства не меньше, чем К. С. Станиславский. Чистая правда, что зарубежные гости стремились в дом на площади Маяковского, чтобы увидеть кукольного Емелю, Аладдина, Кота в сапогах. Шпион Захаров-Леви привел соседскую девчонку именно на «Кота» (хотя на самом деле на шпионскую встречу!). С. В. Образцов оставил воспоминания о другом инциденте, случившемся на спектакле «Кот в сапогах»: «В этом спектакле есть великан-людоед, которого смелостью да хитростью Кот побеждает. Так вот этого великана играет человек в маске. Рядом с маленьким Котом он кажется невероятно огромным и страшным. Но он очень смешной и глупый, и зрители наши, которым шесть-восемь лет, встречают его изумленным «ай», но вовсе не испугом. И какая-то мама, не знаю, каким образом избежав бдительности контролерши, пришла на спектакль с трехлетней дочкой и села в четвертом ряду в самой середине партера. Не знаю, что понимала дочка в самом начале спектакля, но когда над ширмой появился великан и схватил своей огромной лапой маленького Кота, девочка закричала на весь зал: «Мама, выключи!» Выключить мама не могла, схватила свою навзрыд плачущую дочку и, пробравшись сквозь весь ряд, выбежала из зала. И в фойе, и в раздевалке девочка продолжала рыдать».