Мне тоже выпало познакомиться с Глебом в его студенческие времена, когда он проходил преддипломную практику в одной съемочной партии со мной
«Так это Андрей Прокофьевич Протопопов», догадался Михаил.
Андрей Прокофьевич продолжил:
Всякий, кто сталкивался с ним, очень скоро понимал, что он был подобен монолитной глыбе благородного металла, прикосновение к которому само по себе облагораживает. Я мог бы привести сейчас немало доказательств этому, но предпочитаю без комментариев прочесть его письмо, присланное мне с того полярного острова, которому, как вы знаете, он посвятил немалую часть своей души (сам Глеб почему-то не называл в своих произведениях этот остров по имени, и Андрей Прокофьевич очень тонко высказал свое уважение писателю, также не произнеся его вслух).
Несколько мгновений Андрей Прокофьевич шуршал листиками бумаги. Гости замерли.
Вот. Слушайте. Личные подробности я опускаю. «Забросили нас на вездеходе в самый центр острова. Немного севернее горы кончались и переходили в тундру. Нашу долину ограждали сглаженные вершины. Вездеход торопился вернуться обратно на базу. Договорились, что он придет за нами через неделю. Скоро должна была начаться весна. С работами справились в срок, но весна наступила раньше. Снег, конечно, раскис в водяную кашу. Ждали вездеход три дня после условленного срока, пока не кончились продукты. Хорошо, что как раз пошел гусь.
Я добыл пару птиц, но варить было почти не на чем керосина осталась одна кружка. Решили беречь для чая. Гусятину пришлось есть сырую. Груз набрался изрядный снаряжение, аппаратура килограммов по сорок пять. Пошли на юг. Туман. С перевальной седловины угодили не в ту падь. Целый день месили пропитанный водой снег. Иногда за нами оставалась траншея глубиной почти в рост. Скорость где три, где полкилометра в час. Вечером стало ясно, что пилим не туда отошли километров на тридцать, а моря и в помине нет. Восстановили мысленно путь. Выходило, что до моря отсюда столько же, сколько от места по азимуту. И точно через пятнадцать километров выбрались на берег. Ничего, нормально. Теперь чаю можно было пить сколько угодно. И еще у нас оставалось полгуся».
А на чем они варили чай, Андрей Прокофьич? спросила невидимая Михаилу женщина.
Так ведь на берегу всегда есть плавничок, ответил Протопопов и продолжил:
Этот человек всегда преодолевал то, что ему выпадало преодолевать. И так во всем. На него можно было положиться, как на себя. Таким он для меня и останется.
Андрей Прокофьевич поднес рюмку ко рту. Тем временем в комнате приготовился говорить еще один человек на сей раз более или менее ровесник Михаила.
Летом 1958 года по главной улице Магадана шли в обнимку трое молодых выпускников МГРИ и пели: «Мы идем по Уругваю». Одним из них был Глеб Кураев. В этом был он весь
Дальше пошло в том же духе: романтик, жаждущий приложить свою энергию и умение к познанию малоизученного края, хороший товарищ, хороший геолог и писатель, нисколько не худший, чем геолог
Донесся голос сестры Кураева:
Может быть, кто-то хочет сказать от журналов? Вот Ольга Ивановна из «Вокруг света», Аделаида Петровна из «Молодой гвардии».
Нет, ответила невидимая женщина, по голосу уже немолодая. О чем мне говорить? О том, что Глеб в Москве начал публиковаться именно в нашем журнале? Так это и без меня всем известно.
И по нежеланию Ольги Ивановны говорить на поминках банальности, а еще больше по тому впечатлению которое давно уже сложилось у Михаила, что бережней всего к кураевским текстам относились именно в этом журнале, где иной раз, ради сохранения каждой строчки, его путевые заметки печаталась немыслимым петитом, выходило, что эта немолодая редакторша не только любила вещи Кураева, но и его самого. Словно подтверждая мысли Михаила, Ольга Николаевна добавила.
У нас все любили его и делали все возможное, чтобы как можно больше его произведений увидело свет. О чем еще говорить?
А вы, Аделаида Петровна? вновь подала голос сестра.
Спасибо, Ольга Александровна. Я все-таки воспользуюсь случаем обратиться к собравшимся здесь друзьям Глеба Александровича и попросить всех принять участие в подготовке одного издания, которое собирается выпустить «Молодая гвардия». Первоначально предполагалось, что это будет том его избранных сочинений, но после его кончины мы решили поместить в нем и воспоминания его друзей, и его письма, с тем чтобы воздать должное не только писателю, но и удивительно разностороннему человеку. Сборник рассчитан на юношество и будет называться «Словно в последний раз». Вы знаете, что это название одного из лучших его рассказов, и я думаю, что оно больше всего подойдет для всего этого сборника и точно передаст романтику его вещей.
Михаил подумал, что романтика точно не про Глеба.
Вот почему, вновь донеслось до него, я обращаюсь к вам с просьбой передать нам свои воспоминания и письма Глеба. Все это нужно сделать до сентября. Прошу откликнуться на этот призыв и отправить свои материалы по адресу, который вы найдете в любом номере нашего журнала, на мое имя. Мой телефон
«Какая хваткая и опытная хищница!», восхитился Михаил.
Из комнаты в коридор и на лестничную площадку начали выбираться соскучившиеся без курева гости. Теснота заставила соседку Горского придвинуться к нему. Она очень коротко глянула и отвернулась.
Вы хорошо знали Глеба? спросил Михаил.
Не очень близко, ответила она. Муж знал лучше. Еще по Северу.
Он тоже геолог?
Нет. Он журналист.
Писал о Севере?
Да.
Как его фамилия? Возможно, я читал?
Шеваловский.
Нет, сознался Михаил, не читал. Видимо, он не только журналист, но и писатель, прозаик?
Он поэт. Извините. Сейчас, наверно, будет говорить муж. Я хочу послушать.
Из комнаты донесся голос.
Я хочу рассказать, как впервые услышал о Глебе Кураеве. Дело было на севере острова Врангеля («Назвал-таки остров, отметил Горский. Это тебе не Андрей Прокофьевич»). Мы шли вдоль берега океана по тундре. Настроение, прямо скажем, было не блестящее продукты кончились, а до поселка на юге острова идти и идти не один день. И вдруг возле навигационного знака на берегу мы увидели железную бочку. Конечно, полезли смотреть, что внутри. Там были продукты и записка, в которой сообщалось, что воспользоваться ими может всякий, кто в них нуждается. Надо ли расписывать, как мы обрадовались? Наелись досыта, устроили дневку, взяли с собой на оставшийся путь. И все благодаря человеку, забросившему продукты на этот безлюдный берег и оставившему их специально для людей, которые, он знал, обязательно появятся здесь после него и, скорее всего, будут нуждаться. Но в записке фамилии этого дарителя не было.
«Прозрачная фабула, машинально подумал Михаил. Дальше можно не продолжать».
Вернувшись в поселок, мы стали выяснять, кто же оставил на севере острова эту спасительную бочку. Местные жители пожимали плечами они туда не ходили, тем более не забрасывали никаких запасов. Недавних экспедиций в ту сторону вроде бы тоже не было. Наверное, Глеб Кураев, геолог, больше некому, решили местные знатоки. Он последний бывал в тех краях. Вот так я впервые услышал это имя. И тогда же подумал, какой это должен быть человек, если он постоянно помнил о тех, кому может стать крайне туго и кто запросто может загнуться, потому что помощи ждать неоткуда. Вот он, помня о своих бедственных ситуациях, и решил заранее помочь другим. Как вы понимаете, я не ошибся в предположениях. Знакомство с Глебом подтвердило, что он именно такой и есть, как я ожидал, щедрый, великодушный, благожелательный, расположенный ко всем, кого встречал на трудных дорогах Севера.
Поэт закончил. Поднимая рюмку, Михаил искоса взглянул на его жену. Она выглядела взволнованной и довольной.
Речь поэта нашла отклик. Наперебой начали подтверждать доброту и заботливость Глеба о неведомых странниках которым могло прийтись туго в безнадеге высоких широт.
За главным столом заговорила женщина сокурсница по МГРИ.
Глеб был всегда нашим братом, даже когда отошел от нашего дела. Помните, ребята, была у нас Инна Кузнецова, доучилась до четвертого курса и вдруг поняла, что ей нужна не геофизика, а сцена? Помните, как сначала переживали за нее, а потом радовались, что она нашла себя? Точно так же мы радовались за Глеба. Мы читали его книги и убеждались, что он по-прежнему наш своими мыслями, маршрутами, всем, что в нем было. Здесь уже говорили, что он был романтиком, но нам, его товарищам по институту, дороже то, что он был свой. И я предлагаю выпить за то, чтобы он таким всегда для нас оставался.
Она быстро выпила и села. Горскому было удивительно, что никто из коллег Кураева и словом не обмолвился о том, что он, как никто другой, описал их труд. Бесконечный ишачий труд в маршрутах с тяжелыми рюкзаками за спиной и карабинами на шее сквозь любое бездорожье, горы, болота, тайгу, сквозь тучи гнуса, при частых недоеданиях и разного рода лишениях были описаны задолго до появления в литературе Глеба Кураева. Но он был первым, кто наряду с этим показал, что главным в их профессии была работа раскаленного мозга, благодаря которой достигалось высокое умение видеть сквозь землю и именно в силу этой невероятным трудом обретенной способности находить под поверхностью то, что должен открыть настоящий геолог. Романтика работы в поле? Предложите любителю романтики провести сезон в вашей шкуре, а потом спросите, нашел ли он ее? Если не сбежит, а выдержит, станет другим человеком, только уже не романтиком.
Мысли Михаила прервал новый выступающий. Его представили как старого приятеля Глеба, врача из Магадана.
Я хочу напомнить об одной привычке Глеба Кураева, которая породила традицию среди многих, кто живет на Севере, встречать Новый год на улице. В первый раз это было непривычно и непонятно без трех минут двенадцать какой-то парень выскочил из квартиры с бутылкой шампанского и парой стаканов раздетым на мороз, чтобы выпить с тем, кто встретится, и пожелать ему счастья. А потом его поняли. Выйдите теперь на Магаданскую улицу под Новый год без чего-то двенадцать увидите, сколько там в этот час народу. Да и не только в Магадане. Мне случалось встречать Новый год и в других местах в поселках, на приисках. И везде теперь люди, встречающие Новый год по-кураевски, с незнакомыми, как с близкими. Выпьем за эту добрую традицию, которую основал и подарил нам Глеб!
Эта речь имела шумный успех. Предлагали завести такой обычай в Москве. Снова говорили о романтике. Михаил отключился было от этого шума, но заговорила женщина, тоже стоявшая в коридоре, обращаясь к соседям, с которыми уже не раз вспоминала, где кто жил в Магадане.
Так вот в чем дело! А то я никак не могла понять! Однажды один серый такой мужик не помню, кто привел его в нашу компанию на Новый год, вдруг встал и пошел пить на улицу. Я уж решила, что он с приветом, сдвинулся, живя в глуши. Ну решительно ничего здравого, тем более возвышенного я не заметила. Тупо встал, тупо пошел пить на улицу. А оказывается, вот от кого все идет!
В большой комнате поднялась суета к выходу начали пробираться сразу несколько человек. Поскольку выбраться было немыслимо без того, чтобы не поднять всех сидящих и не потеснить всех стоящих в коридоре, трапезу пришлось прервать. Уезжала скульптор, уезжали одноклассницы Глеба, уезжали и поэт с женой. Наконец, все уезжающие вышли. Михаил оказался рядом с пожилым мужчиной, который обращал на себя внимание сильной хромотой по дороге на кладбище. Они одновременно взглянули друг на друга.
Вы хорошо знали Глеба? спросил незнакомец.
Я вообще не был с ним знаком, если иметь в виду личные встречи. Его книги и письма другое дело.
Пожилой человек улыбнулся.
Я знаю его давно. Меня и жену познакомил с ним наш старый друг Андрей Прокофьевич, у которого Глеб проходил преддипломную практику. Вы слышали его, когда он говорил.
Да, слышал его, и читал о нем у Глеба.
И несмотря на давность знакомства я знаю о Глебе о самом Глебе, едва ли не столько же, сколько вы. Да-да. Дело в том, что Глеб пил, и я всего несколько раз видел его трезвым за все эти годы. Обычно же он появлялся у нас во время запоя, умолял спасти его, дать приют. Его укладывали, вызывали врача. Через день или два, не справляясь с собой, он исчезал.
У меня закрадывалось в голову такое предположение, в ответ на откровенность незнакомца сознался Горский, но я не думал, что дело зашло так далеко. Именно это было причиной его смерти?
Да, убежденно сказал неожиданный собеседник и чуть погодя добавил, и погубил его Север.
«Север, пронеслось в голове Михаила. Все Север. Север дал ему знание жизни, людей, дал вдохновение. И Север все взял».
Извините, пожалуйста, сказал Михаил. Назовите мне ваше имя и отчество.
Григорий Алексеевич.
А меня зовут Михаил. Говоря, что Глеба погубил Север, вы имеете в виду, что он не устоял перед соблазнами, начав вдруг получать полярные оклады после нищего детства и юности?
И это тоже, кивнул Григорий Алексеевич. Но главное все-таки то, что там все пьют. Таков кошмарный быт и такова традиция. Я сам геолог, и Андрей Прокофьевич тоже. Север мы повидали. И в то же время Глеб был удивительно надежный человек. Мы с Андреем оба воевали и оба совершенно уверены, что на него можно было положиться в любой обстановке. Всегда.
Горский кивнул, а Григорий Алексеевич продолжил:
В нем осталась незащищенность дикаря перед цивилизацией, но в то же время сам он во многом превосходил большинство цивилизованных людей. Низко пасть умеют многие. Высоко подниматься мыслью, духом, прозрением дано очень немногим. Глебу было суждено и то и другое, но в конце концов важно именно последнее.
Это очень явно видно в его книгах, подхватил Михаил. Особенно когда понимаешь, каким он хотел быть и был в лучшие минуты и годы.
Вы имеете в виду «Северо-восточные полигоны»? спросил Григорий Алексеевич.
Не только, хотя, пожалуй, нигде еще это не показано полнее. Все же ему удалось жить по мечте, хоть и не все время. Мне кажется, этим он и дорожил больше всего на свете.
Да, наверно, так оно и есть. Вы знаете, когда я в первый раз прочел «Северо-восточные полигоны», меня сильно покоробило. Возможно, отчасти это объяснялось настроением я тогда лежал в больнице, но я воспринял образ выведенного там Бонзы Сундукова как человека, который импонирует Глебу.
Безусловно импонировал, хотя только отчасти. Как профессионал, но не как организатор дела и управляющий.
О, именно так! Прочитав роман еще раз, я это понял, но сначала мне показалось совершенно непростительным, что человек, для которого все средства хороши, лишь бы достичь своей цели, был не только оправдан, но даже и возведен в образец для подражания! Ведь, согласитесь, Бонза совершенно аморален, хотя он не пьяница, не развратник и весь сосредоточен на работе вроде бы для общего блага.
Я думаю, Сундуков точнее, его прототип как раз и был таким в жизни, согласился Михаил. Как бы он ни старался провернуть как можно больше дел ради всеобщего блага, но рисковать шкурой а не карьерой, причем здорово рисковать, он посылал вместо себя других.
Совершенно верно. Согласен со всем, что вы сказали.
И еще, Григорий Алексеевич, добавил Михаил, чувствуя, что тот хочет что-то сказать, и жестом прося извинения, мне стало ясно, что в одном романе нельзя выразить и осмыслить все. Я понял, что и Глеб к этому пришел, осознав, что должен написать целый цикл вещей, чтобы показать все что следует и как следует. Вторую вещь из этого цикла он уже вчерне написал роман «Тактика исчезновения». Не сомневаюсь, что за ним последовали бы другие.