Вы правы.
Они помолчали.
Скажите Михаил, а вы бывали на Севере? Чем объясняется ваш интерес к нему?
На Чукотке и вообще на Северо-Востоке я не был. На европейском Севере и в Сибири бывал неоднократно. Наверное, нигде в других местах меня так не захватывала и не завораживала красота мира, как там, в кристально прозрачных просторах, которым нет конца. Даже в горах такого обычно не ощущаешь.
Вы занимались альпинизмом?
Да, было. Но в основном-то я все-таки турист, хоть Глеб и весьма неласково относился к этой категории странствующих. Но тут уж ничего не поделаешь. Ему доступ к природе, хотя и с рядом ограничений, давала его профессия, а мне моя профессия оставляет для этого только отпуск.
Вы бывали на Кольском?
Бывал. И летом, и зимой. Даже ногу сломал на горных лыжах.
У Андрея Прокофьевича там погибла дочь.
Как погибла?
Замерзла.
Григорий Алексеевич продолжил:
Вы, я полагаю, можете догадаться, в каких принципах он воспитывал дочь. Она училась на первом курсе университета. Руководителем похода был аспирант с того же факультета. При движении к перевалу один участник начал отставать. Впоследствии выяснилось, что он страдал болезнью сердца.
И руководитель не сбавил темп?
То-то и оно! И замыкающий тоже прошел мимо отстававшего. С ним осталась только дочь Андрея Прокофьевича. Ей и в голову не могло придти, что спутника можно оставить.
Ну, а дальше, скорей всего, пропала видимость? Или началась пурга? Словом, не смогли найти этих двоих?
Да этот гусь и не пытался искать! Это уже другие люди искали! И еще одна непростительная глупость тот, кто ее нашел, говорил, что она еще дышала. Так вместо того, чтобы постараться немедленно ее согреть чаем, спиртом или растиранием, он отправился за помощью. Когда пришла помощь, девушка была мертва.
Михаил невольно вздрогнул. Смерть девушки заставила его вспомнить собственное бедственное положение в Хибинах, когда он сломал ногу и решил спускаться на одной ноге, чтобы не замерзнуть. С ним была только жена, и в скорый приход спасателей, которых еще надо было где-то искать далеко внизу, он не верил. А дочь Андрея Прокофьевича впервые попала в зимний поход и кроме воспитанных с детства идеалов ничего не могла выставить против холода и беспомощности спутника ни пещеры не умела отрыть, ни без промедления надеть на себя и отставшего все что только можно. Положение ее было действительно ужасным, но Михаил еще больше ужаснулся, представив, каково было отцу, когда он узнал о ее гибели. Могло ли стать утешением, что дочь ушла в мир иной, не уронив достоинства? Михаил вдруг вспомнил, о чем говорил в память Кураева этот потерявший самое дорогое существо отец. Только о благородстве. Только о стойкости. Только о верности долгу. Ни о чем больше.
Он и Григорий Алексеевич надолго замолчали. Наконец Михаил сказал:
Жаль, не всему успел обучить свою дочь Андрей Прокофьевич. Вы не находите, Григорий Алексеевич, что люди, воспитанные в духе благородства и верности долгу, зачастую бывают гораздо хуже других приспособлены к жизни в условиях риска, бедности, нехваток, потому что не пытаются уклоняться от них всяческими неправедными путями, не умеют изворачиваться и именно оттого часто гибнут?
Да это всегда так было! сказал Григорий Алексеевич, будто бы даже удивляясь вопросу. Лучшие очень часто гибнут первыми. И приспособиться к подлости им труднее всего.
Всех снова позвали к столу, и они с Григорием Алексеевичем вернулись на свои места.
VI
За столом теперь стало много просторнее. Молчаливый азиат остался соседом слева, зато справа уже никого не было.
Вам налить? спросил его Михаил, приблизив к его рюмке горлышко винной бутылки.
Да, но только водки, ответил он.
Из комнаты донесся голос Григория Алексеевича, который сказал, что чаще всего виделся с «больным» Глебом, хотя и не добавил к этому, чем тот болел, видимо, в расчете на то, что кто и без этого знает, поймет, о чем речь, а если не знает так и не будет знать, и репутация Глеба в любом случае не пострадает.
Новую партию уходящих составили сокурсники Глеба и дама из «Молодой гвардии». Михаил решил остаться. Все в жизни Кураева оказалось хуже и сложней, чем он представлял себе раньше.
Оставшихся из коридора позвали в комнату там уже освободилось достаточно места.
Женщина, которую он про себя назвал журналисткой, предложила ему чай.
Вам крепкий?
Да, но не чересчур.
Она было протянула ему чашку, но вдруг пристально всмотрелась в его лицо.
А как у вас с сердцем? спросила она.
Дает о себе, не договаривая обычной формулы до конца, ответил Михаил.
Если дает о себе, то лучше что-то одно: либо спиртное, либо чай.
Хорошо, поступлю, как советуете. Он отставил чашку и налил вина.
Только здесь, в этой комнате, Михаил заметил, что некоторые гости уже заметно перебрали. Рыжебородый человек не находил себе покоя, то и дело переходя в коридор и обратно. Это был журналист и писатель Юрий Борзов, приятель Глеба еще по Магадану.
Совершенно расклеилась женщина в очках, помогавшая на могиле Вадиму. Язык уже плохо повиновался ей, но она все же решила высказать свое мнение о Глебе Кураеве. Впрочем, начала она с вполне очевидного. Слитная речь ей уже не удавалась, но она упорно выдавливала мысль по частям.
Андрей Прокофьич, вы извините меня. Я все время готовилась говорить а теперь все забыла.
Да нет, Ира, возразил Андрей Прокофьевич, вы вполне нормально говорите.
Наконец Ира преодолела какой-то порог внутри себя.
Вот здесь много говорили о том, каким был Глеб Это все чепуха Извините Меня осуждают Вадим смотрит на меня Мы здесь живые, здоровые, а Глеба нет!.. Но мертв не он Мы мертвы Я, Вадим Мне очень жаль, что я не могу объяснить
Нет, Ира, вы нам все вполне объяснили, снова пришел на помощь Андрей Прокофьевич.
В ответ Ира безнадежно махнула рукой.
После ухода старших друзей Глеба и провожающих за столом стало значительно просторней. К Михаилу вдруг подсела довольно крупная молодая женщина с приветливым лицом.
Вы ведь Михаил Горский? спросила она.
Он кивнул.
А я Валя, сестра Люды.
Значит, это вы были с Глебом в последние минуты жизни?
Да, я.
Вы не думали, что он может так быстро скончаться?
Нет, конечно. Никто такого не ожидал. Жаль что вы с ним не познакомились. Он очень любил вашу трубу.
Приятно слышать. Тут много говорили о Глебе и о том, что он на всех производил сильное впечатление. На вас тоже, Валя?
Да, конечно. И на меня, и на моего мужа Толю, она показала кивком головы на человека, который на кладбище вместе с Вадимом обихаживал могилу.
Я не знаю, может, между Людой и Олей сложные отношения, но мне нравится Саша. Симпатичный паренек.
Никаких сложностей нет, заверила Валя. Неизвестно, по какой причине, но Михаила это удивило.
Нет? сказал он вслух. Тем лучше. Я ведь раньше ничего об этом не знал.
Хорошо, что вы пришли, Михаил.
Рад, что вам это приятно. А сам я здесь многое услышал о Глебе, чего не знал. Вряд ли у меня будет другая, такая возможность.
А вы приезжайте к нам в Ярославль. Адрес вы ведь уже знаете.
Знаю, Валя. Спасибо за приглашение. Обещать приехать заранее не стану, но как знать вдруг приеду. И вы с Людой и Толей заходите к нам с женой. Адрес вы тоже знаете.
Хорошо. Правда, мы редко бываем в Москве, а когда бываем, то у нас очень много дел. Вы извините. Пойду помогу Люде.
Валя кивнула и отошла. Но он недолго пробыл одиночестве. Рядом с ним на тахту присела женщина, которую он приметил еще на кладбище.
Он полуобернулся к ней.
Михаил Николаевич, начала она, и Горский сразу весь обратился во внимание, удивленный ее осведомленности об отчестве. Я о вас очень давно знаю. Глеб показывал мне ваше первое письмо. Оно к нему пришло очень кстати. Если хотите знать, он даже назвал это восьмым чудом света.
Неужто так? Без преувеличений?
Если хотите, я вам расскажу о Глебе Александровиче. Но заранее предупреждаю: вы услышите не то, что слышали до сих пор.
Как вас зовут?
Вика.
Я в любом случае буду вам признателен, о чем бы вы мне ни рассказали.
Не сейчас.
Несколько озадаченный, он подумал: «Вероятно, поговорим на обратном пути в электричке». На часах было уже около десяти вечера. Время летело незаметно.
Голоса за столом вновь потребовали общего внимания. Просили высказаться Ольгу Александровну.
С детских лет Глеб остался без матери, сказал она. Я была старшей и как могла пыталась заменить ему маму. Потом он стал взрослым, вполне самостоятельным, много побродил по свету, сначала как геолог, потом как писатель. Но всегда он оставался для меня младшим не то братом, не то сыном, нуждавшимся в защите. Меня очень радовало, когда он приезжал к нам на Кавказ, в мою семью. Мои дети, его племянники, очень любили его, и он горячо их любил. Очень трудно примириться с тем, что его больше нет, и единственное, что мы можем сделать, это позаботиться о его памяти.
Вот это уже деловой разговор, подумал Михаил.
И я снова обращаюсь к вам, его друзьям. Надо сделать все возможное, чтобы его книги, сценарии и пьесы увидели свет.
С этими словами Ольга Александровна всем корпусом повернулась к своему соседу молчаливому среднеазиату, рядом с которым Михаил долгое время простоял в коридоре, и слегка протянула к нему руку.
В какой стадии дело сейчас, Анвар? спросила она.
В республике «добро» мы уже получили, ответил Анвар. По-русски он говорил очень чисто. Теперь сценарий надо утвердить в Москве. И я бы начал снимать без промедления.
Он кто? Кинорежиссер? тихо спросил Горский у Вики.
Она утвердительно кивнула.
Так все-таки будет фильм или нет? неожиданно вызывающе резко спросил чернобородый врач из Магадана.
Ладно, Миша, отстань, сказал врачу писатель Борзов.
Будет, будет, охотно отозвался Анвар. Хороших сценариев немного. А тут прочел рассказ, вернее, два Это же о нас, о жителях Памира! И прямо готовый сценарий.
Так уж и готовый!
Ну, его Глеб написал. Я его попросил, как прочел оба рассказа. Я был на всесоюзном семинаре молодых режиссеров здесь неподалеку, в доме творчества. Глеб позвонил, сказал, что приедет. Жаль, конечно, что не удалось снять вместе с Глебом. Но мы на Востоке считаем так раз так было ему суждено, значит, он здесь всё успел.
Кто-то спросил:
Вы серьезно?
Совершенно серьезно, ответил Анвар.
Горский всмотрелся в лицо Анвара. Оно горело вдохновением. Правда, внесенной в разговор свежей струи хватило ненадолго, и всё пошло куда-то в сторону: Анвар принялся объяснять, что крестьянский труд на Памире не такой, как в России.
Пора было расходиться. Однако не обошлось без обычной для московских сборищ заминки. Встав из-за стола, все перешли в комнату Глеба. На тахте под шкурой белого медведя расположились Люда, Оля и ее сын. Горский подошел к ним.
Михаил присел рядом с мальчиком.
Тебе когда-нибудь хотелось путешествовать? спросил он.
Хотелось, тихо сказал Саша.
Ну, вот тогда тебе, наверное, и понадобится подзорная труба. Ты знаешь, как с ней обращаться?
Саша кивнул.
Смотри, продолжил Михаил, вытягивая бленду. Сейчас передняя наружная трубка выдвинута вперед, на самом деле ею надо пользоваться только тогда, когда смотришь против солнца или если мешает какая-то подсветка. Или если хочешь, чтобы издали не было видно отблеска от стекла объектива.
Вот видишь, Саня. назидательно сказала Люда. Мы, оказывается, не всё знали насчет трубы.
Горский дослал бленду на место и снова спросил:
А как разбирать трубу, чтобы прочистить стекла или удалить попавшую воду, тебе не показывали?
Саша отрицательно помотал головой.
Ну, тогда смотри, но только без нужды ее не разбирай. Вот так откручивается трубка с окуляром и оборачивающей системой линз. Их тут четыре, не путай их местами. А вот так отвинчивается объектив. Смотри, его оправа тоже сборная. Ее тоже можно развинтить и протереть оба стекла по отдельности обязательно чистой и мягкой тряпочкой, чем она нежней, тем лучше. Ну, а теперь всё снова соберем. Вот получай.
Он протянул трубу сыну Кураева.
Глеб собирался послать вам «Северо-восточные полигоны» в издании «Роман-газеты». Вы получили, Михаил? поинтересовалась Люда.
Получил, даже с дарственной надписью.
Ну-у, протянула Люда. Это просто небывалый случай! Он терпеть не мог давать автографы. Троепольскому, например, он послал «Полигоны» без автографа. Кстати, Вы ведь собирались показать мне Глебовы письма.
Да, пожалуйста.
Люда начала читать.
Хорошие письма, правда? сказала она, возвратив листки Михаилу. К нему всегда тянуло людей. Я помню, как сама познакомилась с ним. Это было в коридоре гостиницы на Кавказе. Он просто улыбнулся и все. Мне было легко-легко. Жизнь без Глеба стала бессмысленной. Единственное, что дает мне силы, Люда в этом месте потупила глаза, это что я должна сохранить память о нем. Хочется издать его переписку, а она очень большая. Я вас прошу, когда это понадобиться, дать мне копии этих писем. Вы не против?
Нет.
А вы хотели бы взять на память какие-нибудь фотографии Глеба?
Очень хотел бы. Но тех, которые мне особенно нравятся, на столе нет.
Это неважно. Покажите, какие вам хочется. Толя отпечатает, а я пришлю. Жаль, что вы не познакомились. Надеюсь, мы будем поддерживать отношения.
Конечно. Когда будете в Москве звоните и приходите.
Лучше уж вы к нам в Ярославль. А то в Москве у нас постоянно дела, всё некогда. А в Ярославле можно будет спокойно поговорить. Люда слово в слово повторила свою сестру Валю.
Благодарю. Но твердо не обещаю.
Тогда пишите, улыбнулась она.
Напишу, пообещал Горский.
Сейчас он чувствовал: их с Людой действительно объединяло желание подольше побыть в мире, созданном Кураевым для себя, для нее и для всех. Или даже в мире, который воздвигался вокруг Глеба силами его близких и знакомых. Да, мир вокруг Кураева продолжал строиться. Для современников он уже больше ничего не мог ни создать, ни поправит, но сорок прожитых им лет все-таки дорогого стоили. Он прочертил новые горизонты и увлек за собой кучу народа.
VII
Михаил договорился с Толей, что тот сделает отпечатки двух омолонских снимков. С Викой они условились вместе ехать в Москву на электричке. Шел уже двенадцатый час.
Михаил Николаевич, вы не будете против? Мне надо подождать Анвара, сказала Вика, когда они уже вышли из подъезда.
Наконец показался Анвар и стал извиняться: мол, хотел посмотреть фотографию прототипа Черешкина из «Последнего рывка», а ее никак не могли найти.
Куда это вы? удивился он, увидав, что Вика с Горским повернули в сторону станции.
Как куда? На электричку.
Да вы что! Поедем на такси.
Нет, решительно отказалась Вика. Терпеть не могу ловить здесь такси. На электричке через тридцать восемь минут будем в Москве, а тут неизвестно сколько торчать.
Анвар не хотел уступать, Вика тоже.
Ладно, сказал Михаил. Пойдем к станции. Если до прихода поезда поймаем такси, поедем на нем. Если нет на поезде.
Спорщики почему-то послушно смолкли. Но не успели они пройти и двухсот метров, как увидели идущую навстречу свободную машину.
Анвар сразу метнулся через газон на дорогу и свистнул. Шофер моментально притормозил. В жестах и свисте Анвара явно сквозил профессионализм. Обменявшись с шофером несколькими словами, он призывно махнул рукой. Шофер, московский таксист, поинтересовался, как скорей выбраться на шоссе, и Вика некоторое время объясняла ему. Ее обстоятельная, замедленная речь с четкой, но непривычной дикцией, выдавала не москвичку.
И кто же послужил прототипом Черешкина? спросил Михаил через некоторое время.