Очерки. Том первый - Александр Полуполтинных 2 стр.

 Ты понял меня, солдат?  пыхал паром мужчина в шапочке.

Голова моя ещё звенела от удара.

 Понял!  сказал я.

Потом я узнаю все прелести порядков «конно-спортивного» батальона. Каждое утро подполковник Лисовский прибегал к подъёму. Слышно было его уже на подходе. Он орал на дневальных, на дежурного Впрочем, вот как я описал это в своей армейской дембельской поэме «Служили парни бравые»:

Каждый день нам предстоял забег. В любую погоду. Было два вида утренних пробежек  марш-бросок с полной выкладкой на 6 км (это если комбат находил какое-нибудь нарушение), а если таковых не было, тогда, как шутил он, в качестве поощрения, бежали обычный кросс 1012 км. Спортивной трусцой.

Человек привыкает ко всему. И я привык бегать. В нашей части вообще было запрещено передвижение шагом. Выходишь из казармы  и лёгкой трусцой бежишь, куда тебе надо. Было поначалу тяжело. Самым тяжёлым был марш-бросок в ОЗК и надетых противогазах. Но это случалось редко, только при серьёзных «пролётах». Обычно был марш-бросок с вещмешками, оружием и противогазами через плечо. Я научился держать темп, правильно дышать, распределять силы, и вскоре бег для меня был уже не так страшен. Я даже получил 3-й спортивный разряд по марш-броску. Кросс был вообще лёгкой прогулкой. После него мы умывались и бежали в столовую. Ах, как вкусен был после такой зарядки сладкий чай, и белый хлеб с маслом, и яйцо вкрутую!

Подполковник Лисовский был втайне моим кумиром. Все его ненавидели. Мне нравилось слушать его нравоучения, которые он обильно сдабривал отборным русским матом. О, это были шедевры красноречия. Будучи старослужащим, я даже разрабатывал план, как записать его на магнитофон, потому что его речи  это было что-то! Но план мой не удался. Мораль он мог читать часами. Особенно она доходила на морозе, когда мы стояли, дрожа, в одних «хэбушках». Да и в шинелях тоже было не сильно теплее.

Лисовский был настоящим «окопным» командиром. На учениях мог часами мокнуть под дождём, или падать по команде «Вспышка справа!» со всеми вместе в грязь. Меня он уважал, однажды я даже замещал командира нашего кабельного взвода прапорщика Александра Белялова и готовил взвод к выезду на учения, делая «расчёт сил и средств»: сколько кабеля надо взять и какого, сколько телефонов, коммутаторов, автомобилей, бензина, оружия Участвовал наравне с офицерами в совещании.

Был я отличником боевой и политической подготовки, секретарём комсомольской ячейки и редактором «Комсомольского прожектора». Награждался «Почётным знаком ЦК ВЛКСМ» и поощрялся отпуском домой. Служба прошла гладко, но вот в конце службы случился конфуз.

Я хорошо рисовал, и в начале моей службы старослужащие часто привлекали меня для оформления их дембельских альбомов. Скоро за мной закрепился статус батальонного художника. А так как таланты всегда берегут, меня, снабдив красками, калькой, тушью и т.п., вместо нарядов запирали, подальше от глаз проверяющих офицеров, в кабельном классе, в Ленинской комнате или в каптёрке, где я предавался творчеству.

А став «стариком», я мог заняться оформлением уже своего альбома. Вообще-то, делать альбомы нам запрещали, потому что часть была секретная  правительственная связь КГБ СССР  фотографировать ничего нельзя. Найденные альбомы сразу уничтожались безжалостно. Особенно нюх на альбомы и прочие «запрещённые предметы» был у комбата. Он находил их везде. Иногда добыча шла ему прямо в лапы. Был такой случай. Рано утром он поймал солдата с дембельским чемоданчиком-дипломатом. Дипломат был закрыт, естественно, на ключик. Так вот комбат просто оторвал крышку, ухватившись со стороны шарниров В таких чемоданчиках обычно хранились бархат, рандоль, заклёпки, шевроны, краски, клей, позолота и т. д.  всё для творчества. Конечно же, всё это в гневе было втоптано в грязь и размазалось подполковничьими подошвами по асфальту.

Я же уже писал свою поэму и рисовал к ней иллюстрации. На одной из самых знаменитых моих гравюр изображалось: утро, подъём, солдаты бегут кто в чём, кто голый, кто в одном сапоге, а сзади их нагоняет разъярённый комбат Лисовский в неизменной красной шапочке и с секундомером в руках.

И вот однажды Лисовский находит мой блокнот с моими стихами и с моими рисунками

Дело было ещё до подъёма. Совершая свои ранние пробежки, комбат часто попадал в часть не через КПП, а прямо через забор, чтобы застать батальон врасплох. Вот и в этот раз он незаметно перемахнул через забор (у нас не было никакой колючей проволоки, и заборы были низкие, кирпичные) и забежал за здание казармы. С тыльной стороны её было хорошо видно, где горит свет, и кто что делает. В эту ночь какой-то солдат увлечённо оформлял в Ленинской комнате свой дембельский блокнот, где был мой знаменитый рисунок «Утренний подъём». Засидевшийся до утра бедолага был схвачен с поличным.

После подъёма батальон в ожидании очередного марш-броска стоял на плацу напротив дверей казармы, а подполковник Лисовский читал нам нотацию:

 Вы знаете, обстановка в мире сейчас напряжённая. Каждый день вы видите перед собой плакат: «Солдат! Будь бдителен  до государственной границы 30 километров!» Я изо дня в день занимаюсь с вами тренировками, чтобы в случае объявления боевой тревоги батальон сумел молниеносно встать в строй и приступить к выполнению боевой задачи. Но вот Полуполтинных считает, что комбат занимается хореи и рисует на него карикатуры!!! Тем самым он подрывает боеготовность нашего батальона!

В общем, то, что я тут изложил в нескольких фразах, у комбата было витиевато, грозно и, конечно, приправлено отборной площадной бранью. В такие моменты в уголках рта Лисовского появлялись хлопья пены, глаза полыхали огнём. Ах, как он нравился мне в эти моменты!

Наконец, была дана команда «Батальон, в ружьё!»

И тут

Этот случай, конечно, подпортил мне конец службы. Лучших солдат у нас отправляли на дембель в «нулевую» партию, то есть сразу после приказа министра обороны, примерно в первых числах октября. Остальных партиями позже. Говорили, самых больших неудачников по службе комбат отправлял 31 декабря в 23 часа 59 минут, и не через КПП, а через забор.

Я как «залётчик» уволился 29 ноября. Получилось так, что в армии я отметил три своих дня рождения (16 ноября)  в 1983, 1984 и 1985 году

Армия. Прапорщик Александр Белялов

Я служил в кабельном взводе  отдельном подразделении, обеспечивающем связью штаб и другие пункты (кухню, полевой госпиталь и т.д.) в полевых условиях.

Прапорщик был молодой (2122 года), неженатый, который сам служил срочную в этом взводе. У него было волевое лицо, ходил он затянутый в портупею, в до блеска начищенных «хромачах». «Дрючил» он нас по-страшному. Если комбат не прогонит весь батальон марш-броском, так прапорщик обязательно придумает какое-нибудь наказание взводу. А наказать всегда было за что:

Это были те же забеги: трусцой, в снаряжении или в ОЗК. Бывало, и «хоронили бычки». То есть найденный в кабельном учебном классе (у нас был свой класс в роте) окурок мы клали в плащ-палатку, брали из боксов штыковые лопаты и бежали за 6 километров в поле, где выкапывали глубокую яму, клали на дно «бычок» и зарывали.

В конце моей службы прапорщик нашёл себе невесту, и ежедневные проверки, изучения уставов, тренинги и т. д. почти прекратились.

Но вообще, он был всеми уважаем. Он часто водил нас в город в кино, в фотографию, в магазины, на какие-нибудь «блатные» работы, где мы могли отдохнуть от казармы. В поле на учениях он мёрз вместе с нами и ел с нами из одного котелка.

И подполковник Лисовский и прапорщик Белялов являли собой пример настоящего советского командира. Подкованы идейно, безупречны морально, профессионалы в военном деле. А ведь были и офицеры-пьяницы, разгильдяи в мятых кителях и с торчащими клоками причёсками

И я все-таки раздобыл фотографию А. И. Лисовского для своего альбома, а Белялова сфотографировал своим фотоаппаратом, который привёз в часть из отпуска.

Милиция. Романенко, Ченский и др.

Вернувшись после службы домой, и, отдохнув три дня, я поехал в Ингодинский военкомат вставать на воинский учёт. Там-то мне и встретились милиционеры, которые агитировали дембелей на службу в МВД. Это были Василий Васильевич Замякин и Яков Павлович Шапрынский. Они отвели меня в сторону и рассказали про отдельный взвод конвойной службы при батальоне патрульно-постовой службы.

 В милиции ты лучше места не найдёшь,  объяснял мне Василь Василич.  У нас рабочий день с 9 до 18, все выходные и праздники  дома, и коллектив маленький и дружный! А ещё мы по судам ездим, в каждом работают девушки-секретари  познакомишься, и женим тебя!

И я согласился. На завод я уже возвращаться не хотел  ходить в грязной промасленной робе и всю жизнь возиться с железяками мне не хотелось. Я решил идти по стопам отца и брата  служить Отечеству.

Василь Василич и Яков Палыч меня из поля зрения не выпускали: приезжали домой, беседовали со мной, с отцом, с соседями (это входило в спецпроверку). Я быстро оформил все документы, и уже 30 декабря 1985 года был зачислен в кадры МВД СССР. В январе 1986 года я приступил к изучению милицейского ремесла в читинском Учебном центре УВД, что на улице Баргузинской. Снова начались занятия, строевая, наряды Впрочем, мне разрешили жить дома, и только изредка я оставался ночевать в общежитии учебки.

Первый мой день службы, 1 мая 1986 года, начался с командировки. Да ещё какой! Мне предстояло объездить всю Читинскую область. Старшим нашего конвоя был старшина Валера Макаров, добродушный здоровяк, похожий на медведя. Встреча с ним была назначена на вокзале. Когда Валера впервые меня увидел, он аж присвистнул:

 Ну, вот теперь придётся двоих охранять

Я же щуплый, роста невысокого. А он  просто гигант, косая сажень в плечах. Ехать мы с ним должны были в Нерчинск, поездом. Там из местного ИВС (изолятора временного содержания) надо было взять под конвой некого Степанова (Валера его называл между нами просто «Стёпушкой») и конвоировать его по близ лежащим колхозам, где тот незаконно устанавливал селекторную связь, приспосабливая к этому детские переговорные устройства из «Юного техника» и обычные радиодинамики. Вот такой народный мастер-умелец. Статья его была «Незаконное предпринимательство». С нами был ещё следователь, который всё документировал.

Благодаря этой командировке, я впервые побывал в забайкальских городах Нерчинске, Сретенске, Балее, в сёлах Зюльзя и Улёты. Было здорово! «Стёпушка» вёл себя интеллигентно. Больше всего досаждала его жена, которая появлялась, ища встречи с мужем, во всех населённых пунктах, куда мы приезжали.

Потом началась обычная служба  суды, плановые конвои по области: Акша, Кыра, Дульдурга, Нижний Цасучей, Агинское, Улёты, Чара, Усугли. Василь Василич как в воду глядел: я действительно женился, встретив первую свою жену в Нижнем Цасучее.

Моими начальниками были: капитан Романенко, потом капитан Ченский  офицеры очень хорошие, мне было с ними, а им со мной, очень легко работать, потому что я не пил, не курил, был дисциплинирован, и друзей себе нашёл таких же  это Андрей Сокольников, Олег Банщиков, Саша Миндель, Вова Журавлев, Лёша Пак Мы и в командировки ездили дружной компанией. Во взводе я был секретарём комсомольской организации, членом товарищеского суда. Помню, раз исключил за неуплату взносов Володю Кондратова. Секретарь я был принципиальный, если партия сказала «надо»  комсомол ответил «есть»! Ну, взносы  это понятно, тут вину доказывать не надо: не платишь  значит, не поддерживаешь организацию материально. Другая ситуация, когда разбирали персональное дело Олега Линёва. Он был моим другом, и я его защищал на комсомольском собрании, как только мог. Отношения с ним остались дружескими. Олежка даже подарил мне икону Николая Чудотворца старинную, но без оклада (он выловил её в реке после наводнения). Я очень дорожу этим подарком и однажды ходил с этой иконой в крестный ход на озеро Иргень. А для Олега, помню, я написал картину маслом «Камыши в вазе».

Последнего моего милицейского командира Евгения Васильевича Симонова мы даже сами выбирали. Дело было в 90-х годах. Везде пошла мода выборов начальников, директоров. У нас тоже случились какие-то волнения во взводе, кого-то не устраивал Ченский, и на одном из собраний выдвинули в командиры старшину Симонова. Он был обычный конвоир, «окопный», но грамотный, рассудительный, твёрдый. За него проголосовали, а начальство из УВД согласилось и утвердило. Скоро ему присвоили звание лейтенанта, и так пошла его карьера  он стал позже командиром роты, потом батальона  до самой пенсии.

Отношения у меня с ним складывались хорошие, товарищеские. Он часто подвозил меня и Андрюшу Сокольникова домой на своей старенькой «четвёрке» (он жил в Песчанке). А потом он выиграл на футбольном матче новенькие «Жигули» (нас постоянно привлекали на охрану общественного порядка на футбол, и мы тоже играли в лотерею). Поскольку отношения были товарищескими, я даже как-то позволил себе написать стихотворение о моём командире, шуточное. По сути, я только переложил на стихи байку Якова Палыча Шапрынского о годах его совместной армейской службы с комбатом. Получилось очень смешно, и хотя я изменил фамилию командира, всё равно он на меня потом немножко дулся.

Хочу здесь вспомнить ещё моего первого наставника Сергея Безденежных. Он был откуда-то из деревни, с простым в грубых морщинах лицом, с оттопыренными крупными ушами. Меня к нему прикрепили больше для смеху: я  Полуполтинных, он  Безденежных. Но, по сути, наставником моим был Андрей Сокольников. Он сделал из меня настоящего милиционера.

Из управленческих начальников хочу назвать Николая Николаевича Каргина, заместителя начальника УВД по кадрам. Он знал моего брата, а меня запомнил ещё, когда я поступал сначала в Омскую школу, а затем в Новосибирское училище МВД. Потом мы с ним встречались на приказе о зачислении в конвойный взвод. Да и по комсомольской линии приходилось с ним сталкиваться в управлении. Очень помог мне Николай Николаевич, когда я переводился из конвоя в Межрайонный отдел милиции, а оттуда, буквально через месяц, в УИН. Из «межрайонки» меня не отпускали, и только тогда, когда я сказал, что буду писать министру внутренних дел, Каргин сказал: «Он напишет  пусть переводится!»