Через толстое стекло в точно такой же комнате сидит Ник.
От одного взгляда на красно-фиолетовую палитру гематом на его лице сжимается желудок. Я не могу отлепить взгляд от заострившихся плеч и коленей, впалых щек и падающей на лицо челки, еще сильнее подчеркивающей худобу. Он поднимает голову, глядит прямо на меня но не замечает. Даже яростный блеск в его глазах, который невозможно вытравить ни одним известным мне способом, смотрится тускло. Ник устал. И это видно.
Я до боли закусываю щеку, чтобы не дать шанса слезам. За спиной кто-то громко восклицает:
Ну наконец-то блудная дочь вернулась домой!
Резко поворачиваю голову и тут же морщусь от боли в шее и головокружения.
Волосы цвета беззвездной ночи. Синие глаза с низкими бровями, слегка нахмуренными, будто он заранее не одобряет ничего, что я могла бы сказать или сделать. И этот командный тон. Колкий взгляд отца проникает в подсознание, ворошит архивы памяти, вытряхивая воспоминания: его рука крепко сжимает мой локоть; пощечина; сворачивающийся ужом страх от одного лишь увиденного на экране телефона слова «Отец». Его присутствие, как и прежде, заставляет цепенеть, но я прикладываю все силы, чтобы сохранить спокойствие. Я больше не та, что была раньше, поэтому отвечаю:
Неужто тебе не все равно?
Меня во многом можно обвинить, но точно не в равнодушии, отвечает он. Особенно по отношению к тебе. Видишь, даже друг твой здесь, я постарался. Надеюсь, ты рада его видеть?
Игнорирую вопрос он все равно риторический. К горлу подкатывает тошнота; хочется вскочить с места, сорваться и убежать, но я не могу даже рукой пошевелить она накрепко привязана к стулу. Охранник у меня за спиной предупредительно покашливает. Отец встает передо мной и заглядывает в глаза.
Скажи мне, Виола Максфилд, разве оно того стоило? Он разговаривает со мной как с маленьким ребенком: мягко, но в то же время отчитывая. Сразу хочется спрятаться от него неизвестно откуда взявшаяся вина отзывается глухим стыдом. Я опять его подвела. Не оправдать отцовского доверия это самое страшное. Ты в очередной раз совершила ошибку, укоряет отец, и в груди после этих слов что-то внезапно воскресает, что-то, доныне спрятанное под самыми тяжелыми могильными плитами. Память услужливо возвращает прошлое холодный взгляд и острые, жгущие изнутри упреки: «только я знаю, что для тебя лучше», «прекрати заниматься ерундой», «не трать мое время, Виола, оно стоит дороже, чем ты можешь себе позволить», и я думаю: какой же я была наивной! Теперь я точно знаю, что такое страх.
Страшно понимать, что иллюзии, которые ты так долго строил вокруг себя, как воздушные замки, рушатся в один миг, опадая под ноги разбитым доверием. Что твоя жизнь не более чем возврат долга.
Страшно знать, что твой собственный отец использовал тебя, обманул и предал. И готов сделать это снова.
Страшно глядеть в глаза того, кто сидит напротив. Того, кто, несмотря ни на какие удары, собирает себя по кусочкам, продолжая ухмыляться в лицо противнику.
Страшно чувствовать, что это конец и никакие слова тут уже не помогут.
Но несмотря на ужас, я уверенно отвечаю:
Теперь я вижу, что совершила только одну ошибку. Надо было сбежать раньше.
Отец качает головой, несколько секунд внимательно меня рассматривая.
Дело в Нике? спрашивает он. Ты зря цепляешься за него, глупая. Ник уже не человек. Он биологическое оружие. И пока ты считаешь, что между вами нет разницы, с каждым его улучшением вы отдаляетесь друг от друга все сильнее и сильнее. Сейчас он с тобой, потому что ему этого хочется, но мальчишеская спесь остынет, и что ты будешь делать? Ведь если он уйдет, ты никогда его не догонишь. Будь ты чуть внимательнее, заметила бы, что Ник не мерзнет, хотя ходит в тонкой куртке, даже когда вокруг снег. Обращала ли ты внимание, как быстро на нем заживают раны? А его моторные навыки, скорость Он же словно ангел смерти, от которого невозможно уйти. Крыльев разве что не хватает.
От того, как отец восхищается Ником, словно художник собственной работой, внутри все завязывается узлом.
За превосходство, моя дорогая, надо платить. В него вложено такое количество денег и сил, что ему до конца жизни не выбраться из долгов.
На Ника обрушивается очередной удар. Я зажмуриваюсь и опускаю голову, слабо всхлипывая.
Его болевой порог не имеет на сегодняшний день равных. В начале эксперимента мы даже подумать не могли, что сможем достичь таких результатов.
Я возвращаю взгляд к стеклу в надежде, что это жуткое представление вот-вот закончится, но не выдерживаю и снова отворачиваюсь. Не могу смотреть, как на лице Ника после каждого удара расцветает очередной кровоподтек. Отец рассказывает о нем так, будто это не человек вовсе, а вещь, которую он хочет подороже продать.
В нем не просто сила, Виола. В нем еще тонны рвущейся на свободу злобы. Поверь мне, именно так выигрываются самые славные бои. И наш еще не окончен. Этот парень мой билет наверх.
Поэтому ты решил держать его взаперти? Как прочих своих подопытных зверюшек. Перевожу взгляд на безымянного солдата, стоящего в стороне со скрещенными на груди руками. Судя по выражению лица, мои слова ему не по душе. Вот только мне плевать. Отец презрительно усмехается.
Ник кое-что у меня украл, беспечно отвечает он. Я невольно задаюсь вопросом, насколько наигранно его спокойствие. Разработки Коракса отличаются от тех, которые используют в армии, они в разы эффективнее. Именно поэтому никто не должен о них знать. Вот почему я здесь, Виола. Вся проблема в том, что я создал самый крепкий в мире сейф, а теперь он захлопнулся.
В комнате напротив Ник усаживается на металлическом стуле поудобнее. Развалившись и пугающе ухмыляясь, закидывает голову на спинку и прикрывает глаза. Отец молчит, сложив руки перед собой и глядя, как двое по ту сторону стекла вновь обмениваются репликами, а потом спокойно продолжает:
Каждый допрос он превращает в фарс. Мы сами его этому обучили.
Охранник толкает Ника в бок дубинкой. Тот с флегматичной отстраненностью поднимает взгляд и, глядя на своего карателя в упор и что-то говоря, растягивает рот в скалящейся ухмылке. Допрашивающий его агент недовольно выдыхает и, скривившись, оборачивается в нашу сторону. Взгляд Ника тоже скользит к стеклу. Он наверняка догадывается, что за ним наблюдают.
Ничего более не вызывает в нем страха, трепета или хотя бы беспокойства. Ему просто на все плевать.
Оружие, которое было сконструировано хранить молчание, обернулось против своего создателя, злорадствую я. А как же альтернативные методы, сыворотка правды например?
Отец смеется. И от этого смеха по спине бегут мурашки.
Неужели ты думаешь, что у бойцов, на подготовку которых мы потратили столько лет, нет от нее иммунитета? Но, он поднимает палец, у каждого из нас есть слабости.
Его синие глаза мои синие глаза смотрят в упор, и внутри меня снова просыпается неконтролируемое чувство тревоги.
У Ника непростой характер, но он более чем способен им управлять. Я наблюдал за ним с детства, и всегда за его действиями стояла важная цель. Вот и сейчас, Виола, он просто ждет.
Чего?
Причины заговорить.
Серьезно? Из горла вырывается истеричный смешок, в данной ситуации настолько нелепый и наигранный, что я и сама бы себе не поверила. Тогда у меня для тебя плохие новости. Я не могу тебе помочь. Я все равно ничего не помню.
Кажется, будто отец ждал этого момента. Немного помедлив, он подходит к стеклу и набирает на его поверхности пару команд. Перегородка подсвечивается белым и будто растворяется в воздухе. Появляется звук. Голова Ника приподнимается, его взгляд останавливается на мне.
Я знаю, что ты все забыла, говорит отец, но ты можешь помочь Нику вспомнить.
Наши с Ником взгляды встречаются, и я впервые читаю в его глазах панику. И понимаю, что предпочла бы перенести любую боль, издевательства, только бы не видеть в них страх. А его становится так много, что он льется между нами рекой. Я чувствую, как Ник стискивает зубы, и незаметно качаю головой. Нельзя показывать отцу, что его методы работают.
Переместившись из моей камеры в камеру Ника, отец встает напротив него.
Она ведь и мне дорога, тихо произносит он, чуть наклонившись. Ник не сводит с него глаз. Его молчание громче, чем самый отчаянный крик.
Как ты можешь? это все, что он произносит, но, судя по тону, сам знает ответ. И вряд ли этот ответ ему нравится. Отец молчит. Любой другой уже давно отвернулся бы, спасаясь от пристального взгляда, сулящего медленную и жестокую смерть, но полковник Максфилд продолжает игру.
Ты знаешь правила, говорит он, а меня едва не выворачивает наизнанку от страха. Нужно всего лишь ответить на мои вопросы. Я, как и ты, меньше всего на свете хочу причинить ей боль. Просто в нынешней ситуации выбор за тобой.
Я практически не дышу, стараясь не упустить ни единого слова; не моргаю, обманывая свой разум мол, пока не закрою глаза, ничего страшного не случится, хотя мысленно съеживаюсь в крошечный комок посреди огромной бетонной клетки. Клетки, откуда для меня нет выхода. Глаза Ника пристально смотрят в мои.
Я хочу, чтобы вы оба поняли: все, что я делаю, ради вашего же блага. Некоторые решения для нас болезненны, но необходимы. Тебе ли не знать, добавляет отец и, похлопав Ника по плечу, выходит из камеры.
Молчи, произношу я одними губами. Что бы ни происходило, молчи.
Плечи Ника напрягаются так, что того и гляди разорвут одежду. Даже охранник за его спиной слегка отодвигается, готовый, кажется, сорваться с места и сбежать.
Если у него еще есть наглость угрожать мне, то значит, хватит и силы сопротивляться. Позаботьтесь об этом, добавляет отец, и я провожаю взглядом его спину. В очередной раз.
Позади раздаются шаги. Я успеваю лишь вскрикнуть. Последнее, что я вижу перед тем, как кто-то бьет меня наотмашь по лицу, побелевшее лицо Ника напротив
Глава 4. Клетка
Время останавливается, запутываясь в стенах комнаты. Какое бы решение ни принял Ник, мы уже проиграли. Вопрос только в том, сколько нам отмерено. Или сколько я выдержу. Дышать носом становится невозможно из него сочится кровь, попадает в рот и стекает с подбородка на шею, впитываясь в воротник. Кажется, она не остановится никогда, вся выльется, и я упаду на пол пустой оболочкой. Может, так и лучше.
Застегнутый в форму до самого горла солдат поворачивает ко мне безучастное лицо и уже через секунду одним пинком выбивает из-под меня стул. С позорным стоном я опрокидываюсь на пол. Стараюсь приручить страх, но инстинкт выживания вопит и рыдает, умоляя, чтобы крик выпустили наружу, и все же я сдерживаю его очередным глубоким вдохом с привкусом железа на языке. Пячусь, не отрывая взгляд от фигуры в форме, пока не ударяюсь спиной о стену. Поднимаю голову, замечаю собственное лицо в тусклом отражении и в ужасе распахиваю глаза. Лучше бы не смотрела, потому что от вида крови страх переливается во мне через край.
Неужели ты ничего не боишься? спросила я Ника однажды.
Боюсь, ответил он, пожав плечами. Просто не позволяю никому этого видеть. В ответ на мое недоумение он подошел чуть ближе и, наклонившись, шепотом добавил: Я делаю то, что удается мне лучше всего: заставляю бояться тех, кто пытается заставить меня
«Готов поспорить, Виола, что мы с тобой абсолютно одинаковые, произносит Ник в моей голове. Так борись!» Хочется кричать, что я устала, что пусть весь мир катится к черту, но я чувствую, что он каким-то образом просит меня не сдаваться. Поворачиваю голову, разглядывая ботинки, оставляющие на полу кровавые следы, и заставляю себя посмотреть своему мучителю в глаза.
Поздравляю, солдат. Столько лет военной подготовки явно не прошли зря, зло скалюсь я, поглубже заталкивая голос разума, который орет, словно сломанная сигнализация.
Охранник застывает; на лице его мелькает замешательство, которое он тут же прячет.
Как твое имя? спрашиваю я, улыбаясь шире. Рваная боль тут же огибает кривую от уголка губы к скуле, в которую он меня ударил, и оседает в висок. Глупый вопрос, согласна. Ты, конечно же, не ответишь. Ладно, буду звать тебя мистер Смит. Ведь всех незнакомцев в фильмах так называют. Папочка хорошо тебя выдрессировал.
«Что ты творишь?» вопит взгляд Ника, но я притворяюсь, что не вижу его. Я выучила твои уроки. А теперь выигрываю жалкие обрывки времени, пока отец не запихал меня в адскую машину, где моя жизнь начнется сначала. Уже во второй раз. Охранник делает шаг в мою сторону. Я сдуваю с лица прилипшую прядь волос.
Хорошая шавка, послушная. Вижу. Поделись ощущениями, каково это избивать связанных беззащитных девушек? Ведь это даже более подло и низко, чем толпой на одного.
Второй. Третий. Уже решительней. Разбитый нос продолжает сочиться, но мне уже все равно.
Почему ты все время молчишь? Умоляю, Смитти, поклянись, что я у тебя первая. Иначе эту боль я не вынесу.
Он молчит, окаменев. Но мне не нужны ответы, чтобы продолжать игру.
Смотри на меня, смотри во все глаза. Как долго ты будешь вспоминать забившуюся в угол девушку, жизнь которой ты так старательно пытался сломать?
В незнакомых чертах лица боли теперь больше, чем злости. Чувство обреченности в них оглушает, а осознание того, что «это» сделала с ним я, наполняет силой. Злодеем может быть каждый, верите? Долгую минуту я чувствую удовлетворение, а потом смотрю на солдата, такого потерянного, разбитого, пусть и возвышающегося надо мной минимум вдвое, и вдруг понимаю, что завтра этот парень может ничего не вспомнить.
Гнев остывает. Остаются лишь досада и чувство обреченности. Ведь выходит, что в этой клетке две жертвы. Если он не заставит Ника вспомнить, отец заставит его самого забыть. А был ли в таком случае выбор? Я вытираю кровь о плечо, но только сильнее размазываю ее, и начинаю истерически смеяться. Кажется, я загнала собственную логику в угол. Боже, какая же дура. Никакие слова тут уже не помогут. Громко хлюпаю носом и напоследок бросаю:
Завтра мы проснемся на соседних кроватях, без памяти и без прошлого, и, может быть, ты даже улыбнешься мне и мы станем друзьями. Вот ирония. А я так и не узнаю, что это ты разбил мне лицо.
Возможно, скоро я очнусь счастливой, но именно эта Виола, живущая во мне, та, которая впервые держала в руках оружие и чистила картошку, которая прыгала по крышам и спасалась от погони, которая ошиблась в людях минимум трижды, навсегда перестанет существовать. Потому что исчезнут люди, которые были ей дороги. «Прости, Ник. Кажется, я не смогу нас спасти».
Но Ник молчит, отрешенно глядя перед собой. Будто заглядывает мне прямиком в душу. Возможно, все еще ищет что-то, на что смог бы опереться, но доверие, хрупкое и шаткое, что мы успели построить, я разрушила. Осталось ли между нами что-то, способное убедить его в обратном? Я знаю, что у прежней Виолы были чувства, которые могли бы снести любые стены. Но я не она. Увидит ли Ник те же признания в моих глазах? Вряд ли.
Что тут происходит? Мой вздох застревает где-то в середине горла, так и не выбравшись наружу, а мир переворачивается вверх ногами, потому что в комнату входит Джесс. Чего застыл как изваяние? рявкает он на солдата, сбитого с толку моими пространными речами.
Вот и все. Передышка окончена. Наверняка именно так чувствуют себя лабораторные мыши, знающие, что им не выбраться, а конец близко.
Отойди, дальше я сам. Максфилд в курсе, добавляет Джесс, и я понимаю, что смерть твоей девушки от рук родного брата вот настоящее искусство в уничтожении личности. Отец подстроил всё настолько филигранно, что хочется поаплодировать. Воспользовавшись заминкой, я медленно просовываю ноги сквозь кольцо рук, чтобы веревки оказались спереди, а не за спиной. Джесс замечает мой маневр и делает шаг навстречу. Кажется, мы знакомы, Виола? говорит он.