Я закрываю глаза и беру Ника за руку. Мои пальцы сами переплетаются с его разбитыми. Единственный звук, который я сейчас слышу, его дыхание. Весь остальной шум: рев двигателя, скрип кожаного сидения, стук пальцев Шона по рулю растворяется, всё вокруг исчезает. Только я и Ник. Во тьме. Секунды превращаются в часы, удары сердца в оставленные позади мили. Все будет хорошо, убеждаю я себя. Мы снова вместе. Наступит завтра, и мы точно что-нибудь придумаем.
Один за другим мимо проносятся фонарные столбы, наконец машина съезжает с центрального шоссе. В темноте совершенно непонятно, куда Джесс нас ведет. Ник все так же не подает признаков жизни, и, чтобы не сойти с ума от мыслей, я нарушаю тяжелое молчание:
Куда мы?
Если я правильно прочитал знак начинает Шон, но Джесс его перебивает:
Не стоит.
Он до сих пор мне не доверяет.
Да плевать. Я машу рукой и отворачиваюсь.
Не замечаю, когда джип останавливается. Куда мы приехали тоже не вижу. Всю дорогу мои глаза были либо закрыты, либо прикованы к Нику. Шон помогает вытащить его из машины. Джесс уверенно шагает к дверям обветшалого здания, светя перед собой фонариком. Это то ли дом, то ли служебное строение ночью не разглядеть.
По узкому коридору Джесс уносит Ника в небольшую комнатку и захлопывает дверь прямо перед моим носом. Я вдыхаю, пытаясь успокоиться, расцепляю онемевшие от напряжения пальцы и делаю неуверенный шаг. Деревянный пол под подошвами ботинок скрипит, и от каждого движения вверх поднимается облачко пыли. Змейкой гуляет сквозняк. Касаясь пальцами стен, я медленно иду, привыкая к темноте. Шаги становятся все звонче. Вот это акустика!
Внезапно холодный кирпич под моими пальцами превращается в ткань и, потеряв опору, я падаю на колени. Осторожно приподняв занавес, встаю, оглядываюсь по сторонам и ахаю.
Я на сцене. Лестницы с деревянными перилами изгибаются вдоль стен, у которых под резными потолками высятся балконы и ложи. Это театр.
Впечатляюет, верно? раздается голос, и я резко оборачиваюсь.
Боже, Шон, как ты меня напугал. Я обхватываю его вокруг шеи и обнимаю настолько крепко, насколько позволяют силы. Так рада, что ты цел. Где Арти?
Я не видела парней всего день, но такое чувство, будто прошло несколько суток.
Он с Рейвен в другой машине, шепчет Шон и аккуратно отстраняется, пристально разглядывая мое опухшее лицо. Они в порядке. Оба. А что случилось с тобой?
Давай не сейчас, прошу я. Здесь есть где смыть с себя все это?
Шон кивает:
Думаю, найти воду мы сможем, и ты приведешь себя в порядок.
Спустя полчаса я все еще «привожу себя в порядок», если оцепенелое бесцельное блуждание по театру можно таковым назвать. В итоге сажусь на мягкое сиденье в партере ждать, когда Джесс вернётся с новостями. Мне нужно немного побыть одной, успокоиться, прежде чем я снова его увижу. Я закрываю глаза и откидываюсь на сиденье. Здесь холодно. Вокруг пахнет пылью. Странно осознавать, что когда-то это здание наполняли люди. Оно как старый заколдованный замок, темный и неживой. Только фонарь, одиноко стоящий на соседнем сидении, освещает клочок тьмы.
Позади раздаются шаги, но я не удосуживаюсь даже обернуться. Шон накрывает меня толстым пледом, найденным, скорее всего, где-то в гримерках, и садится рядом.
Итак, мы снова вместе, говорит он, упираясь локтями в колени.
Как в старые добрые времена, тихо отвечаю я.
Не стоило мне разрешать тебе идти.
Шон действительно выглядит так, будто ненавидит сам себя за то, что его план не сработал. Я мотаю головой:
Если кто-то и должен с отцом разобраться, то я. И ты это знаешь.
Никто из нас больше не хочет говорить. Мы сидим вдвоем в тусклом свете, отрезанные от остального мира, который давным-давно спит. Оба на грани и поэтому нужны друг другу, чтобы не сорваться. Но чем больше проходит времени, тем тревожнее становится на душе. Ведь если бы Нику стало хуже, Джесс бы сказал?
Наконец я слышу хлопок двери. Мы с Шоном переглядываемся. Он предлагает руку, помогая встать, и мы вместе идем к комнате, где устроили Ника. Я изо всех сил пытаюсь унять снова разбушевавшееся сердцебиение.
Сначала ты, говорит он, давая мне право на приватность.
Дверь поддается легко, и я осторожно закрываю ее за собой. В нос бьет запах антисептика, крови и мыла. Комната, кажется, бывшая гримерная, на первый взгляд полна всякого хлама, как будто труппа однажды исчезла, побросав реквизит, гонимая неизвестным страхом, но, присмотревшись, я понимаю: кто-то просто тщательно всё тут устроил. На полу стоит небольшая печка, поэтому в комнате тепло. Ковер с высоким ворсом вытерт, но все еще хранит частички былой роскоши, темно-красные бархатные портьеры завешивают дальнюю стену. На стойках, служивших ранее гардеробными, висит мужская одежда. Очевидно, Ник провел здесь какое-то время до того, как его поймали. Единственная вещь, которая выбивается из общего вида, старомодный бронзовый патефон с огромным раструбом. На фоне исключительно практичных предметов он выглядит дико неуместно.
Ник все еще без сознания. Я подхожу к дивану, чувствуя, как с каждым шагом подгибаются ноги, и аккуратно сажусь на самый край. Впервые я так близко разглядываю прямые, словно щетинки, ресницы и черные волосы, падающие на лицо. Скольжу взглядом по разбитым пальцам, расслабленно лежащим на покрывале. Сейчас он выглядит младше своих лет. Просто мирно спит и мерно дышит. Блуждает где-то под сводами собственного подсознания, и я даже не уверена, слышит ли меня.
Я протягиваю руку, чтобы коснуться его лица или приоткрытых губ, но не решаюсь. Вместо этого пропускаю ставшие совсем длинными волосы сквозь пальцы, откидывая их назад. Одна из прядей тут же падает обратно. Жесткие. Упрямые. Как и он сам. Теперь понятно, почему Ник все время убирал их со лба. При взгляде на бледное лицо, всё в синяках и ушибах, в голову лезут исключительно дурные мысли, но я стараюсь гнать их, потому что уверена: Ника не сломать даже смерти.
Ты не умрешь, ясно? говорю я, крепче сжимая зубы, чтобы не расплакаться. Ты обязан жить и отравлять мою жизнь своим присутствием, едкими замечаниями и колкими улыбочками. Иначе Я делаю глубокий рваный вдох. Иначе какой в этом всем смысл, Ник? Слышишь?
Сколько раз он меня спасал, а я так и не сказала даже банального спасибо! Разраженно бурчал, отчитывал за глупость, но никогда не отказывал в помощи. Язвил и насмехался, старался доказать, что ему все равно, но всегда был рядом, готовый закрыть собой. Его поступки всегда кричали громче любых слов, но я не слышала. А теперь он без сознания, и неизвестно, очнется ли вообще. Посмотрев по сторонам, я осторожно сжимаю его разбитые пальцы и тихо добавляю:
Ты должен проснуться.
Я жду, что он откроет глаза, но черные ресницы даже не дрожат.
Будь я на твоем месте, тоже не хотела бы, но ты нам нужен. Нужен мне.
Дверь распахивается, и я отдергиваю руку. Совершенно не утруждая себя соблюдением правил приличия, Джесс целеустремленно шагает мимо меня и садится в кресло по-военному выпрямив спину, словно решив, что так все еще можно управлять положением. Только вот он не командир здесь, а мы не его солдаты. Он бросает на меня пристальный взгляд, и я, растерявшись, не успеваю отвести глаза.
Я слушаю, произносит старший Лавант, словно ожидая, что на столике перед ним появится подписанный рапорт. На увольнение, очевидно. Ты и Ник что между вами происходит?
Джесс выглядит куда серьезнее брата. Судя по тону, он привык, что ему подчиняются.
Это вроде как не твое дело. Впервые мне нравится такой резкий тон собственного голоса. Не затем я пришла сюда, чтобы в чем-то перед ним оправдываться.
Джесс сжимает челюсти линия скул выделяется особенно остро, его темные глаза встречаются с моими, и я чувствую, как он мысленно прикидывает, что со мной делать дальше, словно ведет внутреннюю борьбу. Судя по выражению его лица, я в этом поединке явно не выигрываю. Чтобы не смотреть ему в глаза, я отвожу взгляд, разглядывая комнату. Изучаю старые афиши, которые заполняют почти все свободные кусочки стен, газетные вырезки и плакаты, фотографии тех, кто работал здесь когда-то.
А ты очень на любителя, наконец резюмирует Джесс.
Я хмыкаю, закатывая глаза. Старший Лавант снова молчит, постукивая пальцами по деревянному подлокотнику. Встать и уйти будет невежливо. Хотя это единственное, чего мне сейчас хочется.
Ты что-то недоговариваешь. Колкие нотки в его голосе настораживают. Я давно понял, ты истинная дочь своего отца.
С чего ты взял, что мы с ним были близки?
Даже если не были разве это что-то меняет?
Это ты мне скажи.
Наш разговор как поединок. Джесс делает паузу.
Последний год мы с Ником практически не общались. По определенным причинам. Но я хочу, чтобы ты знала: ближе у меня никого нет, и я сделаю всё, чтобы защитить его, предупреждает он.
А если Ник этого не хочет?
Пару бесконечных минут Джесс молчит, а потом медленно произносит:
У нас с ним разница всего семь лет, но иногда мне кажется, что все двадцать. Как будто я его настоящий отец.
Я невольно замираю, не решаясь прерывать, в этот момент он словно открывает что-то совершенно личное и интимное. Одно неосторожное движение и этот порыв упорхнет, словно птица, и уже не поймаешь.
Столько лет я делал все, лишь бы защитить Ника. Находил лучших учителей, тренировал до одури, прикрывал от твоего отца. Был рядом, даже когда он думал, что я о нем забыл. И вот теперь, спустя всего лишь год, ты хочешь меня убедить, что он во мне больше не нуждается?
Я впервые задумываюсь, что на его месте реагировала бы точно так же. В самые трудные моменты жизни он всегда был рядом с братом. Хотел Джесс этого или нет, жизнь заставила его взять на себя ответственность за другого человека, и он сделал это как мог, единственным на тот момент возможным способом. Может, он все же не так плох, как кажется?
Послушай, Джесси говорю я мягко. Я вам не враг.
От неожиданной перемены тона он настораживается.
Я Джес, резко бросает он. Ни Джесси, ни Джейсон. Джес. С одной «с» на конце.
Ради общего блага я решаю промолчать и улыбнуться, но про себя бурчу: «Из принципа буду везде писать с двумя». И когда мне уже кажется, что та самая шаткая грань перемирия найдена, он поднимается и бросает:
Не знаю, что ты там себе напридумывала, но я не позволю сломать ему жизнь.
И уходит, оставляя нас одних.
Корвус Коракс. Закрытые материалы
Вырезки из дневника. Джесс Лавант
Август 2006 года
Надеюсь, я поступил правильно. Хотя какой, к черту, у меня был выбор
Прости, ма, произнес я, укладывая вещи в рюкзак. Пара джинсов, несколько футболок, бейсболка, мастерка. Разрешат ли мне что-то из этого оставить? Или теперь я обязан носить исключительно военную форму? Я вздохнул. Еще стопка вопросов добавилась в копилку туманной неизвестности в голове, хотя она уже и так переполнена. Слишком много мыслей родилось и умерло в ней в эти дни.
Где они будут брать деньги?
Что, если отец снова сорвется?
Кто научит Ника всему, что должен знать пацан в его возрасте?
Где возьмет деньги?
Вопросы каждый вечер крутились в голове, пока она не начинала раскалываться и я не проваливался в сон, но, открыв глаза, натыкался взглядом на календарь и, зачеркивая еще один день до отъезда в академию, запускал эту чертову карусель сначала.
Взгляд против воли вернулся к будильнику. Два часа ночи. Тринадцать часов до отъезда. Хорошо, что хоть школа у Ника еще не началась, сможем по-человечески попрощаться. Я даже не понял, почему сердце вдруг замерло. Точнее, понял прекрасно.
Знаю, ты бы хотела, чтобы мы были вместе. Но я облажался.
Вроде уже немало времени прошло со дня ее смерти, а я до сих пор оправдывался, словно она стояла рядом. Взглянув на лежащие на столе счета, вспомнил, что завтра до пяти надо не забыть заплатить. Потом вернуться домой. Приготовить ужин. Найти для мелкого новый рюкзак в школу, прошлый где-то при переезде затерялся. А потом понял, что к вечеру меня здесь уже не будет. Холодный озноб пробежал по позвоночнику.
Он взрослый парень, прорвется как-нибудь. Да, мам?
Я прикрыл глаза.
Черт. Нет.
Свалившийся внезапно Эдмундс с трудом умещался в голове. Как будто я заснул на середине дурацкого фильма как раз посреди кульминации. Вот сейчас проснусь, и снова все станет как раньше. Но нет, солдат, это тебе не чертово кино.
Я подошел к стене, чтобы снять с вбитого туда гвоздя перчатки. Вряд ли мне разрешат их оставить. Все, что нужно для тренировок, есть в интернате, так говорил полковник. Но эти вроде как счастливые. Я в них ни одного боя не проиграл. Покрутив на прощание в руках, я аккуратно положил перчатки на стол. «Может, Нику пригодятся», подумал я и прыснул. Ну и бред. Ник и бокс вещи настолько же несовместимые, как лед и огонь, как солнце и луна, как, в конце концов, наш отец с матерью.
Я до сих пор не мог понять, каким образом они столько прожили вместе. Все-таки люди иногда странным образом выбирают друг друга, вопреки голосу разума и рациональности. За восемнадцать лет их совместной жизни в нашем доме скопилось такое количество разбитой посуды, что хватило бы на целый французский сервант моей бабушки. Родители просто не умели иначе не умели жить не на точке кипения. Парадокс, но при этом их отношения никогда не трещали по швам.
Покачав головой, я ухмыльнулся. Яркое «тогда» все еще разноцветным ворохом плясало перед мысленным взором, когда необратимо приближающееся «завтра» уже маячило на горизонте. Еще никогда раньше я так отчаянно не мечтал остановить время, вместо того чтобы шагать с ним в ногу. Я окинул взглядом комнату в поисках хоть одной вещи, которую мог забрать с собой как напоминание о доме, но увы. Отец решил, что от прошлого нужно избавляться сразу и без сожалений. Потому что так легче. Так что я застегнул полупустой рюкзак, зашвырнул его в угол и свалился на кровать прямо в одежде, прикрыв от света глаза рукой. До сих пор не привык, что дом этот в редкостном запустении, и даже выключатель здесь приделан в прихожей. Но сил встать и вырубить его уже не осталось.
Кровать была скрипучей и неудобной. В комнате оказалось слишком жарко, к тому же я до сих пор не привык к ее запаху, однако усталость взяла свое. Растеклась по телу, и я вместе с ней по постели. Но когда сон уже практически унес меня в свои глубины, раздался тихий голос:
Джесс Джесс
Я с трудом разлепил уже успевшие привыкнуть к темноте под веками глаза и сощурился.
Можно я сегодня в твоей комнате посплю?
Нет!
Нет и нет.
Господи, нет!
Я покачал головой, потому что это становится его дурной привычкой. И разозлился почему-то. На него и на себя. Едь знал, стоит посмотреть в его лицо, и я пропаду, потому что только Ник мог заставить меня сделать для него все что угодно. Вот только как ему объяснить, что к слабости быстро привыкаешь? Неужели он не понимает, что завтра его будет некому жалеть?
«Малыш, кричало все внутри. Сталь закаляется огнем и ударами, только так металл становится тверже. Невозможно выиграть бой, не выходя на ринг. Нельзя стать победителем, не подняв перчаток». А Ник он всегда был слишком хрупким, слишком невинным, господи. Только мир вокруг погряз в войне, и как выбраться из него победителем, если ты далеко не воин?
Бро, ты уже взрослый пацан. Давай сам, а? стараясь, чтобы голос звучал насколько возможно ровно, ответил я, но вместо того чтоб уйти, Ник присел на край моей кровати. Я обреченно вздохнул. Даже не говоря ни слова, этот мелкий засранец умел вертеть мной так, как никому не позволено.
Мне опять снился огонь, произнес он, обхватив тонкими пальцами свои воробьиные плечи. Такие же, как у матери. Отец часто шутил, что об углы ее тела можно порезаться. И ее «острота» досталась Нику. А если я не успею, Джесс? Вдруг я не смогу, как в тот раз, проснуться, и мы все сгорим?
Он заглянул мне в глаза своими умоляющими, как у брошенного щенка, и чувство вины тут же вспыхнуло внутри, огнем пробежав по нервам. Прости, что приходится оставить тебя.