Так случилось, что уже в ноябре 1954 года мой отчим был направлен на работу в ЧССР, мать, конечно, уехала вместе с ним, и я остался один со всеми домашними заботами и бытом. А быт был нелёгкий, так как жили мы тогда в большой коммунальной квартире со всеми прелестями коммуналки без горячей воды и отопления. Поэтому я мало общался со своими сокурсниками и редко бывал в общежитии у наших ребят, у которых осталось, полагаю, гораздо больше воспоминаний о студенческом общежитии. После занятий я должен был нестись домой, чтобы что-то себе приготовить поесть, постирать, погладить и так далее. Для семнадцатилетнего мальчишки это было непривычно и нелегко. Да и домашних учебных занятий хватало. Особенно первые три года общих теоретических курсов нас грузили серьёзно и по полной программе. Учиться мне было нелегко, но и очень интересно. Достаточно вспомнить лекции знаменитого Вукаловича о законах термодинамики или сопромат или теоретическую механику. Нам открывались новые горизонты мира инженерного, где всё можно было точно рассчитать и сконструировать. Конечно, наши девочки умирали от страха от непонятной им начертательной геометрии, но мы вели себя как рыцари и успокаивали их и помогали им, как могли.
Несмотря на мою обособленность, всё-таки какие-то студенческие контакты, дружба и симпатии у меня были. Мы не раз устраивали скромные студенческие пирушки, особенно после сдачи экзаменационных сессий, чаще всего в нашем общежитии и в основном в составе нашей группы Т-1, иногда и на других территориях. Почему-то осталось в памяти, как группа меня выставила на обмывку моей повышенной стипендии, а потом оказалось, что за производственную практику мне поставили четвёрку и повышенная стипендия мне не полагалась. Было обидно, не за обмывку, конечно, а за четвёрку по практике, на которой у меня ни о чём не спрашивали. Не скрою, мне мои родители немного добавляли к моей стипендии, и я, наверно, жил материально лучше, чем большинство ребят, особенно в общежитии. Но чаша студенческих подработок не минула и меня.
Так случилось, что в весеннюю сессию 1956 года я по случаю отличной погоды готовился к экзамену по теоретической электротехнике на пляже Серебряного бора. Это был последний экзамен в сессии. Предмет я знал и только полировал свои знания перед экзаменом. Но оказалось, что я перекупался и перегрелся. Голова утром гудела, приехал на экзамен поздно. Зашёл в деканат факультета, и мне наша ангел-хранитель технический секретарь (к стыду забыл, как её звали) посоветовала отложить экзамен, но я не послушался, пошёл, на экзамене поплыл и получил неуд. Соответственно, меня лишили стипендии на полгода, а так как мне было стыдно перед моими родителями, я им ничего не сообщил и полгода ходил на товарные станции и подрабатывал себе на жизнь.
Не скрою, у нас, у студентов-москвичей, было своё лобби просто в силу того, что мы жили в своих домах и семьях и, конечно, у нас было больше возможностей, чем у ребят, которые жили в общежитии. Зато они учились упорнее и, как правило, лучше нас. В нашей группе Т-1 училась Марина Толстая, она, насколько я помню, была дальней родственницей писателя Алексея Толстого, а её мама была заведующая кафедрой химии в МЭИ. Первый красавец и модник курса Эдик Никаноров из нашей группы Т-1, думаю, не открою большого секрета, дружил на первых курсах с Мариной Толстой и Вадимом Бордзыко.
Не знаю почему, но я, будучи ещё абсолютным телком в амурных делах, был приглашён в этот круг, я бы сказал, московской студенческой элиты. Я бывал в составе компании на нескольких праздничных вечерах в квартире родителей Марины. Никогда не забуду, какое впечатление на меня, простого мальчишку, выросшего на рабочей Красной Пресне в двухэтажном деревянном доме с восемью комнатушками коммуналки с одной кухней и одним туалетом на всех, произвела квартира её родителей. Это была большая настоящая многокомнатная барская квартира с огромной гостиной, увешанной по стенам старинными портретами, и прекрасной мебелью. Этот старинный дом и сейчас стоит в старых арбатских переулках недалеко от памятника Алексею Толстому, вот только не знаю, где сейчас Маша. Так начиналось моё знакомство с миром другого уровня.
Впрочем, жизнь в коммуналке имела и своё положительное значение. Она учила терпеливому, доброму и открытому отношению к людям. Все радости и беды каждой семьи были на виду у всех и так или иначе разделялись и переживались всеми. Плохие поступки осуждались всеми, и так осуществлялось неосознанное коллективное воспитание. Конечно, периодически вспыхивали бытовые склоки, образовывались враждебные кланы, но выручка и помощь терпящему бедствие оказывались всегда.
В начале второго курса я близко сошёлся с Антошиным Борисом. На первом курсе с ним случилась беда, по-другому я не могу назвать случившуюся с ним историю. Девочка, его соседка по дому, забеременела от него, оставаясь при этом девушкой. Вот так, оказывается, редко, но бывает. В то время всё было строго. Она, ничего не подозревая, обратилась в женскую консультацию, там зафиксировали беременность, и по тем временам ей оставалось только рожать. Аборты были запрещены. А как? Кто и где отец? Борису надо было смириться, признать отцовство, а он заартачился, мальчишка восемнадцати лет. Она от безысходности обратилась в нашу комсомольскую организацию курса. Состоялось бурное собрание, на котором его обязали жениться, иначе ему грозило исключение из комсомола и автоматически исключение из института. Он фиктивно расписался с этой девочкой. Вопрос был закрыт, но на курсе после этой истории он оказался в моральном вакууме. Вот в этот период мне захотелось поддержать его, тем более мы жили недалеко друг от друга. Он у Никитских ворот на улице Алексея Толстого, а я на Красной Пресне у зоопарка. Пешком двадцать минут ходьбы.
Так началась наша дружба и, хотя мы учились в разных группах, мы часто занимались вместе в институте и дома у него. Его родители были интеллигентные и образованные люди, отец был кандидат технических наук и возглавлял отдел в каком-то НИИ. Мать Бориса знала, что я живу один, и всегда, когда после занятий в институте я заходил к ним в дом, угощала нас чем-нибудь вкусным, особенно мне запомнилось на всю жизнь, как она поила нас холодным молоком с белым хлебом и намазанным на него вареньем. Я ещё напишу о Борисе, так как моя дружба с ним продлилась, правда, с переменным успехом, всю жизнь, вплоть до его похорон, но здесь лишь хочу закончить его личную линию жизни. Несмотря на уговоры матери и отца, которые всей душой полюбили родившуюся у него дочку, и несмотря на мои дружеские советы, он так и не смог с этой соседской девушкой создать нормальную семью. Развёлся, женился по жизни ещё три раза, народил ещё троих детей. Но, как оказалось, после его смерти при разделе его наследства, единственно, кто по-настоящему любил его всю жизнь, была именно эта девочка из соседнего подъезда. Она вырастила дочь и ни за кого не вышла замуж и защищала его интересы даже после его смерти.
Наиболее яркие воспоминания о студенческой жизни у меня сохранились по поводу поездки нашего курса на целину и на военные лагерные сборы. Там я близко сошёлся с такими ребятами, как Дима Рыжнев, Леня Залкинд, Стас Трофимов, Олег Липкин, Валерий Бордюгов, Вадим Хлесткин и многие другие. Имена многих просто выпали из моей дырявой от старости памяти. Но одна фотография тех времён на целине у меня сохранилась. С этими ребятами я поддерживал по жизни определённые связи, о которых упомяну позже.
Помню, как мы уезжали на целину. Нас отправляли с товарной станции Ярославского вокзала в деревянных вагонах-теплушках военного образца, хотя шёл уже 1957 год, то есть прошло двенадцать лет после окончания войны. Девочки и мальчики по отдельным вагонам. Сколько же было в нас тогда силы, молодого задора, ярких надежд! Нам всё было нипочем. И жили мы прямо в степи в вагончиках с нарами в два ряда. За четверо суток нас привезли в Алтайский край, Рубцовский район и расселили по нескольким совхозам.
С нами приехала в качестве медсестры студентка 3 курса Первого мединститута. Это была одна из первых авантюр Бориса Антошина. В Москве в компании Маши Толстой и в её доме я познакомился с этой девушкой осенью 1956 года. Она пришла в гости к Марине с одним молодым человеком, а уходила со мной. Мне тогда надо было понять, с кем я имею дело. Потом после сдачи зимней сессии в начале 1957 года нам с Борисом дали путёвки в наш подмосковный дом отдыха «Энергетик» на два дня, и мы инкогнито притащили её с собой. В кутерьме двухдневного нашествия студентов никто не заметил лишнего гостя, а спала она в комнате у каких-то незнакомых девчонок. Нет, всё было целомудренно, хотя я сам к тому времени успел потерять невинность в недрах коммунальной квартиры.
При виде моих симпатий к этой медичке у Бориса, как верного друга, и возникла идея взять эту девочку с собой на целину, а мы с ней этой идее не противились, или, другими словами, она была согласна поехать с нами, тем более их курс тоже ехал на целину в те же сроки. Борис развил бурную деятельность, он убедил наш комитет комсомола, что без медсестры нам ехать нельзя, комитет согласился и написал письмо в Первый мед с просьбой в порядке шефской помощи направить с нашей командой студентку 3-го курса. Комитет комсомола Первого меда не увидел причин отказать в просьбе комитету комсомола ТЭФ МЭИ. Так моя подруга и моя будущая первая жена совершенно на законных основаниях поехала с нами на целину. Вскоре после окончания института я женился на ней, но наш брак оказался недолгим и, едва родив сына, мы с ней развелись. Причины, конечно, были и весьма серьёзные, но излагать их надо в рамках других воспоминаний. Скажу только, что второй и окончательный раз я женился спустя десять лет и на этот раз не промахнулся.
Работы в совхозе у нас было много, и она была самая разнообразная. Самой тяжёлой считалась работа помощником комбайнёра. С неё ребята приходили серые от пыли, и лишь вокруг глаз оставались белые круги, защищённые мотоциклетными очками. У меня где-то должна была сохраниться фотография Стаса Трофимова именно после работы на комбайне. Многие работали на току, куда свозили зерно с полей. Там его надо было сушить и веять с помощью простейших скребковых элеваторов и неограниченного ручного труда. Иногда нас посылали грузчиками с машинами с зерном на элеваторы. Ехали мы обычно в кузове грузовика, доверху заполненного зерном. Дороги были полевые, ухабистые, и нас иногда «теряли» на ухабе, было много смеха, но, к счастью, обошлось без травм. Одно время я нарядился ездовым кобылы. Я грузил на току отсев (шелуху) в телегу и отвозил его в амбар. Моя кобыла была настолько умна, а я был настолько плохим ездовым, что моя кобыла точно минута в минуту прекращала работу в обеденный перерыв и, не обращая внимания на какие-либо мои команды, везла меня на конюшню. Правда, у неё было оправдание. На конюшне её ждал жеребёнок, а молоко начинало к обеду разбрызгиваться из маленького вымени на её ноги и телегу.
Выходных, насколько я помню, у нас не было, но у кого-то случился день рождения, и нас, несколько человек, отпустили съездить в Рубцовск за шнапсом, так как во всей округе был сухой закон в связи с уборкой урожая. Там мы всё равно с большим трудом смогли отовариться. Но, как назло, по возвращении оказалось, что у нас заболел Олег Липкин, температура под сорок.
Мы его пожалели, но после нескольких рюмок по поводу дня рождения у кого-то возникла идея, что Липкина надо лечить старым проверенным способом. Ему налили полный стакан водки и уговорили выпить. Это сейчас есть понимание, что мы могли его убить, но тогда, как ни странно, он бредил и потел всю ночь, но наутро кризис миновал, температура спала.
Обратно в октябре нас отправляли как белых людей, в пассажирских плацкартных вагонах на чистом постельном белье. Нам хорошо заплатили. С учётом того, что нам шла стипендия, и мы прокормили себя сами в течение трёх месяцев, это были чистые деньги, которые можно было потратить на что угодно. Я лично заработал около 800 рублей (это две стипендии), а кто-то, особенно комбайнёры, и 1000 и 1200 рублей. Обратно всю дорогу дулись в преферанс и пили пиво или бормотуху, что продавались на станциях. По приезде в Москву я пошел в Сандуны (Центральная баня Москвы), напарился и отмылся, а потом рядом в шикарном ресторане «Савой» (ныне «Берлин») заказал себе королевский обед.
На оставшиеся заработанные деньги я купил старенький мотоцикл БМВ Р-35 немецкого производства, одноцилиндровый, но четырёхтактный и с карданным приводом. Так началась моя автомобильная жизнь. С помощью соседских ребят я затащил его к себе в комнату и так и жил, и учился с ним в обнимку всю зиму четвёртого курса. Комната, как вы думаете, какая была по размеру? Одиннадцать квадратных метров. Я разобрал мотоцикл полностью, заменил всю поршневую группу, перебрал коробку скоростей, в общем, сделал полный капитальный ремонт. Но кончилось это всё вызовом участкового милиционера моими соседями по коммуналке. Я красил корпус мотоцикла из пульверизатора нитрокраской с применением растворителя и провонял всю коммуналку. А красить кистью никак нельзя было, ведь надо было получать качество покраски как «заводская» и никак иначе. Милиционер был добрый, он меня пожурил и попросил больше не красить, я обещал, так как дело было сделано. Про мотоцикл я ещё упомяну.
После сдачи госэкзаменов после 5 курса мужская часть курса направлялась в военные лагеря для прохождения курса молодого бойца, принятия воинской присяги и присвоения воинского офицерского звания. Курс весь был распределен по разным лагерям в зависимости от военной специализации. Наша группа Т-1 имела специализацию «Самолёты и двигатели», устройство которых и особенности эксплуатации которых, а также основы полёта летательных аппаратов нам преподавали отдельным закрытым курсом. Поэтому наша группа была направлена на военный аэродром в городе Гдов на границе с Эстонией. Ехали мы туда с пересадкой в Ленинграде. Мы приехали из Москвы ночным поездом рано утром, и наш полковник (сотрудник военной кафедры МЭИ) дал нам увольнение до отправления вечернего поезда на Гдов. Так впервые в жизни я увидел Невский проспект, Неву, весь центр города. Он мне так понравился, что я влюбился в этот город навсегда. И недаром уже в самом конце моей трудовой деятельности я попал в этот город в качестве представителя иностранной всемирно известной компании «Дженерал Электрик». Я прожил в нём целый год, наслаждаясь городом и размещая американские заказы, тем самым давая работу нашим заводам в тот тяжелейший переходный период для нашей страны в конце девяностых и начале XXI столетия.
На аэродроме нас встретили хорошо. Кормили до отвала, разместили нас в больших армейских палатках, но было лето, тепло, и нам всё нравилось. Рядом протекала чистая, как слеза, и холодная, как родник, река Плюсса. А в баню нас водили в жилой посёлок при аэродроме, обязательно строем и обязательно с песнями, и все поселковые девчонки выбегали на улицу смотреть на молодых солдат и москвичей. После муштры курса молодого бойца, стрельбы из пистолета, винтовки и автомата, кидания муляжей гранат и принятия присяги нас, можно сказать, оставили в покое. Утром проводились двухчасовые теоретические занятия в классах по устройству и обслуживанию той или иной системы самолёта или двигателя, но к практическим работам не подпускали. Видимо, аэродромным механикам не хотелось с нами возиться.