После истерики, я всё хватала ртом воздух, потому что начала задыхаться. Я даже успела подумать с облегчением, что это конец И клянусь всем, чем угодно, что на свете ещё не было человека, настолько же готового к смерти, как я в тот момент. Но я не умерла По странной, невообразимой прихоти судьбы, я жива до сих пор. Только вот благодарить за это кого-то, мне ни тогда, ни сейчас не приходило в голову.
В тот день я долго шла по мёртвому городу, и чувствовала себя какой-то ненужной деталью в призрачной, чёрно-коричневой инсталляции, изображающей средневековое поселение, поражённое чумой.
Только весь ужас заключался в том, что это была не реконструкция, и не результат чьей-то больной фантазии, и не произведение гениального художника, пребывающего в тяжёлой депрессии. Всё это происходило со мной, причём на самом деле и прямо сейчас.
А ещё мне всё время хотелось понять, почему же выжила я. Ума ни приложу, зачем мне это было нужно. Например, сейчас меня это нисколечко не заботит. Выжила и выжила, подумаешь. Тем более, как выяснилось позже, ни одна я, кстати. А значит нужно приспосабливаться. Что я с переменным успехом и делаю. Тогда же я ни о чём другом просто не могла думать.
Я шла, как зомби и пыталась вспомнить, чем я занималась накануне. Почему-то это было непросто. Я всё никак не могла сосредоточиться. Мысли отскакивали от меня в разные стороны, как кузнечики из открытой банки, которых я ловила в детстве. Хотя, казалось бы, проще и быть ничего не может. Ну разумеется, была в умате, ничего нового. Почти всю весну и половину лета, пару дней в неделю, я торчала в летнем домишке у Билли. Он круглый год жил на Тихом Причале, это старый коттеджный посёлок в десяти милях от города.
Что ж, пусть и не сразу, но с этим я справилась. Уже неплохо. Что было дальше? А дальше Билли, как обычно вмазался ещё до темноты, а что касается меня, то я начала с холодной отвёртки, то что нужно, кстати, в подобную жару, ну а закончила дешёвым виски из затрапезного магазинчика, куда мы и отправились вдвоём с Биллибоем, как я иногда называла его, будучи в хорошем настроении. Как известно, градус, который понижать нельзя, хе-хе, это самое настроение и обеспечивает. Кстати, что касается индивидуальных способов одурманивания, то с этим у нас с Билли никогда не было разногласий. Я даже могла бы сказать, что мы уважали предпочтения друг друга, если бы это не звучало так тупо. Например, Билли от спиртного морщился, алкашей презирал, но никогда не старался перетянуть меня на свою сторону. Хотя, говоря откровенно, лично я в этом вопросе вовсе не была так щепетильна.
Ну так вот, я не очень хорошо помню вечер пятницы и субботу, они как-то смешались и сплющились в каких-то полдня. Припоминаю только, что мы ещё раз зачем-то ходили в магазин, а в какую-то из ночей Билл орал, как потерпевший, но я по традиции не обратила на это обстоятельство ни малейшего внимания. Он часто ведёт себя неадекватно, нарик одним словом, что возьмёшь. Иногда наблюдая его дикие выкрики, медитативные танцы, или то, как он разными нетривиальными методами ищет точки соприкосновения с высшим разумом, я порядком удивлялась: надо же и этот человек брезгливо кривит губы при взгляде на моё пойло, именуя его не иначе, как синькой.
А мне, откровенно говоря, вечером было не до воплей Билли, так как чувствовала я себя очень нехорошо. Вообще-то это было странно, ведь нехорошо мне обычно бывает по утрам. Вероятно, потому я это и запомнила. Но как бы там ни было, я всё же отрубилась.
А утром просто села в свою тачку и двинула в город, потому что было уже почти восемь, а я ещё здесь, и требовалось вдобавок заправить машину, так как топлива оставалось с гулькин нос, и я представила, как скорчит физиономию моя шефиня Карен, когда я снова опоздаю. Она и так как-то поинтересовалась, мол, что за проблема у меня утром после выходных. Почему я регулярно, то опаздываю, а то и вовсе не являюсь, сказавшись больной.
И от всего этого настроение у меня, понятно, лучше не стало. К тому же и чувствовала я себя довольно странно. Ну тут уж как раз ничего удивительного для меня не было. Отвратительное самочувствие от похмелья и недосыпа, и острое раздражение по поводу того, что просто наступило ещё одно утро, а значит, рано или поздно придётся вставать, для меня гораздо более привычно, чем бодрый, радостный настрой. Последнее, по-моему, вообще не про меня. И не только по утрам после выходных. Честно говоря, я уже и не припомню, когда было по-другому.
Но вот в то утро, так и тянет сказать о нём: последнее, нормальное утро, я ощущала себя не то что бы плохо, а именно странно. Конкретнее объяснить сложно. Как будто что-то происходит во мне и вокруг меня, а что именно непонятно, потому что сравнить эти процессы не с чем. Ведь раньше такого не случалось. Помню, мне было трудно сосредоточиться на чём-то, как бы глупо это не звучало. Типа, хочешь подумать о чём-то и не можешь. Решаешь поймать потерянную мысль, но тут же забываешь об этом намерении напрочь.
Впрочем, с этим большие проблемы и сейчас. Стало даже хуже, насколько я могу судить. Потому что теперь даже мимолётные мысли, у меня практически не появляются. И способность сознательно управлять этим процессом с каждым днём всё сильнее утрачивается. Любая возникшая в голове идея или замысел исчезают почти мгновенно, как будто ничего этого не было и в помине. И гарантии, что они вернутся позже, опять-таки нет никакой. Я вот что здесь пытаюсь сказать, перебивая постоянно саму себя и забегая, как всегда вперёд, а по-другому я не могу, потому что в таком случае, вообще могу не закончит никогда, мне почему-то всё труднее вспоминать какие-то события, оценивать их, сравнивать и анализировать.
Не знаю, понятно ли то, что я говорю, но дело обстоит таким образом, что ориентироваться и функционировать я могу сейчас преимущественно в настоящем моменте. Ха! «Здесь и сейчас», помните? Наверняка вам тоже не раз и не два морочили голову подобной ересью. Вот я сейчас как раз и живу по заветам психологов, мотивационных спикеров и тому подобных бездельников с непомерно длинными языками.
Короче, мне интересно и важно лишь то, что имеет практическую значимость в данный, текущий момент. Конкретно для меня. Да, примерно вот так и обстоят дела сегодня. Вся остальная абстрактная хрень, просто перестала иметь значение. Не скажу, что это произошло за один день, или там неделю, конечно нет, но всё же довольно быстро. И сейчас я упоминаю об этом просто потому, что это вдруг случайно всплыло в моей памяти. Ведь совсем не факт, что подобное повторится, когда для этого будет более подходящее время. Хотя, как и многое другое, это почти утратило для меня всякую эмоциональную окраску. А говоря проще, меня очень многое из того, что волновало совсем недавно, просто перестало беспокоить. Не колышет, не трогает, не касается, ну и всё в таком роде. Одним словом, с чувствами там разными, прямо скажу, у меня большая напряжёнка. Нет, я по-прежнему, испытываю страх, гнев, интерес, голод, жажду, но испытываю их как-то слишком прямолинейно что ли, чтобы не сказать примитивно. Воспринимаю сигнал и реагирую. Вот так как-то Без всяких там, знаете, виляний, оттенков и многоточий.
Всё-таки мне кажется, что раньше было немного по-другому. Вне всяких сомнений. Будь это не так, я бы просто не заикалась об этом. Как именно, я уже не помню, но как-то иначе точно. И произошла эта метаморфоза на порядок быстрее, чем всякие там «здесь и сейчас». Можно даже сказать почти сразу. Это самое ощущение, впервые и появилось тем утром. После катастрофы, о которой я ещё не знала. Вот что я пытаюсь сказать.
Глава 2. Туманные перспективы
Я всё же попробую окончить рассказ о том, что было дальше, несмотря на то что это довольно непросто. Не поручусь за его последовательность и полноту, а ещё меньше за его точность, в таких ситуациях, сами понимаете, полагаться на адекватное отображение реальности вряд ли возможно. Но всё же постараюсь сделать это хотя бы для того, чтобы перейти, наконец, к событиям в текущем времени.
Так вот, не знаю, сколько я бродила и где, но только в какой-то момент я очутилась перед стеклянными дверями своей кофейни.
Видите ли, до последнего времени, я работала в одной забегаловке. Я раньше вообще довольно часто меняла работу. По разным, но думается, вполне очевидным причинам. Для меня это вообще не проблема. Но вот здесь почему-то задержалась почти на полтора года. Хотя местечко это и не представляет из себя ничего особенного: обычная стекляшка на восемь столиков, каких с десяток, если не больше в каждом районе города. Работа не то чтобы слишком тяжёлая, хотя иной раз так набегаешься между стойкой, залом и кухней, что и ночи не хватает, чтоб ноги отошли, но довольно хлопотная.
Я была там кем-то вроде универсального солдата: мыла посуду и полы, лучше других разбиралась с кофе-машиной, оформляла доставку, иногда, если требовалось заменить кого-то из девочек, Карен ставила меня официанткой. Одним словом, делала всё, что потребуется, разве что на кассе никогда не сидела, Карен этого ни в коем случае не допустила бы.
И вот я, оказывается, не придумала ничего лучше, (хотя даже не отдавала себе в этом отчёт!), как приковылять после вселенской катастрофы о которой, как вы помните, я тоже всё ещё не имела понятия, к себе на работу!
И это после того, как по дороге помимо тех первых жмуриков, о которых я уже рассказывала, причём, весьма подробно, мне то и дело, попадались новые. Но эти уже не производили особого впечатления, говорю же, страшно только вначале.
Кстати, хотя и не уверена, насколько это кстати, я в тот день видела и живых людей. Человека три, или четыре. С одним, вернее, с одной из них, мне даже удалось поговорить, но только толку от этого было мало, потому что бедняжка совершенно спятила. Это была пожилая женщина с распущенными волосами, которые больше напоминали спутанные, седые космы, одетая в одну нижнюю сорочку. Говорить она не могла, только хрипела и всё тянула меня куда-то, и при этом её слезящиеся глаза так ярко сверкали. Знаете, несмотря на полный мрак происходящего, хотя согласитесь, здесь более уместно другое слово, я подумала, что глаза эти, живые, горящие, на таком старом, обездвиженном страхом лице, смотрятся противоестественно. Как будто взяты у другого человека или просто всё её тело состарилось, а глаза нисколько.
Кажется, я спрашивала у неё, что случилось, имея в виду, понятно, не её конкретно, а ситуацию в целом. Но она ничего не слышала, она только произносила хрипло: «Руди, Руди!» и пыталась тащить меня, видимо для того, чтобы я помогла этому её Руди, но я в тот момент и себе не могла бы помочь, к тому же что-то мне подсказывало, что Руди больше не нужна ничья помощь, как, собственно, и ей самой, потому что, она вдруг тяжело повисла на мне, и изо рта у неё выступила коричневая пена. А потом она затихла, но не резко, а так, словно внутри у неё постепенно убавлялся звук. Знаете, как свет гаснет в кинотеатре
О боже, кино Я почти забыла о том, что это такое В какой жизни это было и сколько веков назад? Наверное, уже порядком набралось таких вещей, о которых я уже вообще никогда не вспомню
В общем, тогда я с трудом освободилась из цепкой старушечьей хватки, и пошла дальше. А потом увидела какую-то девушку на противоположной стороне улицы, но заметив, что я остановилась и смотрю на неё, она метнулась в сторону и скрылась в подворотне. А от парня, окровавленного, со страшным оскалом, я сама убежала.
Пройдя всё в том же зомбическом трансе ещё немного, я увидела мужика, что открыв дверцу, блевал той же коричневой дрянью, что и старуха. Точно не помню, но эта картина и вовсе не вызвала у меня сколько-нибудь заметных чувств, по-моему, я просто отвернулась
Мне плевать, что вы думаете об этом, осуждать имеет право только тот, кто был на моём месте, да и тот не может. С какой, собственно стати? Так что особенно-то не возмущайтесь, поберегите силы, потому что дальше будет ещё хуже.
А по поводу той старой женщины с молодыми глазами, то мне запомнилась её странно коричневая кожа лица, дряблой шеи и рук. Хотя она была белой. Я точно это знаю, так как коричневые пятна расползлись по ней неравномерно. Это было похоже на тот самый налёт, что я видела на лице и одежде тех, первых И других, которых встретила, пока шла. Но только он почему-то не слетал, а напоминал теперь странного оттенка загар.
А сказать вам, что ещё более странно? То, что я с брезгливым остервенением оттирая после старухи свои руки, далеко не сразу обратила внимания, что моя собственная кожа на них и других частях тела приобретает тот же серо-коричневый цвет. Очень необычный оттенок. И очень неприятный.
В детстве, мы про такой говорили: серо-буро-малиновый. Не знаю, видела ли я ещё кого-нибудь, по-моему, нет. А может и видела, да забыла напрочь.
Не знаю, как так вышло, что я двинула прямиком на работу. Наверное, всё дело в шоке, в котором я пребывала. Хотя сама я терпеть не могу подобные словечки, которые лепят к месту и нет не слишком обременённые интеллектом барышни.
Но, честно говоря, мне трудно объяснить моё поведение как-то иначе.
Одним словом, я несколько минут стояла на улице, тупо пялясь через стекло, будто и сама не понимала, каким образом здесь очутилась. Защитные жалюзи были подняты, чему я вовсе не удивилась. Карен всегда приходит за час, а то и два до начала работы. Не помню, говорила или нет, что Карен это наш менеджер? А вскоре после неё появляюсь я, и затем уже остальные.
Вообще-то, формально я числюсь официанткой, но Карен я не нравлюсь в этом качестве. Она считает меня грубоватой и необщительной. А кроме того Официант это лицо заведения, так она говорит нам постоянно, ну а моё лицо, да и всё остальное, вовсе не кажется Карен особенно милым. Конечно, если при росте 165 сантиметров, у девицы косая сажень в плечах, как у добра молодца, а на выбритой половине головы набита крупная татуха в виде стрёмного такого паучка, то скорей всего, думаю, вы согласитесь со старушкой Карен. Удивительно, как они вообще меня взяли. Хотя, надо признать, два с половиной года назад, я выглядела немного иначе. Но за это время, скорее всего, Карен просто смогла оценить все те плюшки, которые получила наша контора с моим приходом: поработать в свой выходной? да без проблем; провести санобработку? да вот она я; кто, будучи просто официантом, молча драит посуду, чистит вытяжку, следит за туалетом, чуть не после каждого дождя моет гигантские окна? и снова, здравствуйте Поэтому, наверное, и мирятся с некоторыми, скажем, неудобствами, связанными с моей персоной: не самая дисциплинированная, не самая обаятельная и общительная, ну и ещё кое-что по мелочи.
Так что все стороны довольны. Да я особенно и не стремилась обслуживать столики. Я же Джеки Айс, помните? Меня тошнит от фальшивых ужимок, всех этих «Добрый день!», «Приятного аппетита!», «Приходите ещё!», «Как вам наш новый крыжовенный пирог?» Нет, вы слышали?! «крыжовенный»! Да я два дня училась это выговаривать, без того, чтобы одновременно не трястись от смеха.
Самое трудное для меня, это «оставаться вежливыми и сохранять спокойствие, чтобы не случилось». Это, как вы, наверное, понимаете, также одно из вещаний радио по имени Карен. А я бы не смогла, например, улыбаться и бормотать, что «всё в порядке, сэр, я сейчас же уберу», когда криворукий, маленький уродец смахивает к чёрту на пол весь свой, напичканный глютеном ланч. И ты, будь добра, надев на физиономию жалкую улыбку, словно это ты устроила погром, тащись за тряпкой и ведром, чтобы ползать под столом, убирая свинство, пока этот малолетний сладкоежка, наперегонки со своим щекастым папашей откровенно пялится на твой зад. И это я только один, недавний случай рассказала. А вообще у нас ни дня не обходится без чего-то похожего.