Ну-у-у, не зна-а-аю, тянет он. Сходи к директору, скажи, что ты не согласен. Он же тоже человек. Должен понять.
Голенький за ужином почему-то всегда особенно участливый. Есть у меня подозрение, что нам в гуляш какую-то байду подсыпают. Вот он и добреет, это барахло потрепанное.
Без тебя обойдусь, говорю. Нашелся тут советчик.
Ну и сиди молчи тогда! огрызается Голик. Чего раскудахтался?!
Ты сам сиди! вскидываюсь я. Пока не схлопотал по загривку.
А ну стихли оба! Серафимовна привычно грозит нам из своего угла. Надо бы ей табличку смастерить «Эмир-базар». Над головой повесить. Чтобы все непосвященные знали, с кем дело имеют.
Ты фасоль-то будешь? примирительно буркает Голенький. И намою тарелку такими глазами смотрит, как будто его не кормили лет сто. Ха-ха! Сам-то вон какую морду разъел на буржуйских харчах.
Не буду, говорю. На, давись! Будешь потом на весь блок вонять.
Вот что ты за человек такой, а? Голик хватает вилку и чуть ли не носом тюкается в эту фасоль. Что ни слово, то мусор.
Да-да, жри давай и не заговаривайся! подбадриваю я.
Не рот, а сточная канава какая-то, никак не успокаивается Голик. Что за человек?!
Треснуть ему, что ли?
А я не человек, говорю, Ты сам знаешь.
Знаю-знаю, он смачно похрюкивает. Это уже от удовольствия!
«Вот же чухло», беззлобно думаю я. Ну правда, вылитый хрюша!
Все, пошли! Голик со вздохом отставляет от себя пустую посудину, попутно дожевывая. В актовом зале собираемся.
Я отмахиваюсь:
С какого такого вдруг?
Сейчас директор выступать будет, Голик дергает меня за рукав, Расскажет про этих наших. Подселенцев!
Ты иди, а я тут посижу, отнекиваюсь я, Устал чего-то.
Отчего ты устал, дядя? он с силой тащит меня за рукав. Пошли, кому говорю! Пока Серафимовна тебя под зад ногой не выпроводила.
А вот это и правда угроза! Там же не нога, а чугун!
Мы как-то с Казбеком повадились у Серафимовны яблоки из кладовой тягать. И вот однажды она нас таки прищучила. Казбек чечен этот ушлый сразу смылся. А мне по самую макушку влетело и до самого низа дошло. Задница до сих пор горит, как вспомню. Серафимовна, видно, в прошлой жизни футболистом была. В высшей лиге за каких-нибудь комитаджей играла!
Но она и сейчас ого-го! Наш главный центрфорвард, можно сказать. Во всем этом дурдоме.
Так ты идешь или нет? дохнул на меня чесноком Голенький. Вот же мерзость какая.
Иду, говорю и высмаркиваюсь. А ты бы хоть иногда зубы чистил. Или жвачку погрыз, раз своими силами не справляешься.
Ну а я что, он виновато разводит руками. Я, что ли, виноват, да? Или повар, который чеснок положил?
Повар! Как будто он не знает, что его Клавдией зовут Мурло!
Пошли уж, беру его под локоть. Не распинайся.
Ну а что ты сам начинаешь? продолжает возмущаться Голик. Но идет в ногу. Куда денется.
Вот так мы и живем.
Дорогие мои! Родные! восторженно начинает директор.
«Понятно, думаю я. На этом можно уже и кончать».
Сегодня в нашем доме удивительное я бы даже сказал знаменательное событие! повышает децибелы директор, чтобы перекрыть общий рев.
«Давай-давай, старайся! я закатываю глаза. Мы все внимание, дорогой ты наш Лох Валерьевич!»
Потом гляжу, а другие-то, оказывается, и правда внемлют! Смотрят на него и орут. Кто-то еще и слушает.
Долбачье
Благодаря нашему любимому партнеру, другу и спонсору, продолжает чирикать директор, заискивающе поглядывая на лысого, мы можем открыто и торжественно заявить: начало положено!
«Начало конца», думаю я с назревающей тоской.
Ты чего? толкает меня в бок Голик. Слушай давай!
Да я усиленно моргаю. Зевота напала.
Думаешь, зря они это? Голик нервно мнет колено.
Я изображаю недопонимание.
Что это?
Что-что! психует Голенький и разводит, как бог, руками. Затеяли это все. Совместножительство.
Я с этой жить не буду! Сказал же.
Не будешь? голосу Голика начинает отдавать писком.
Конечно буду. А куда я денусь? Не назад же мне возвращаться.
Но Голику все равно не признаюсь. Пусть попереживает. Мог бы и поменяться вообще!
Я же с ним обедом меняюсь, когда перченое дают.
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Комната хорошая. Со шкафом. А я волновалась какая будет. Думала, хуже моей.
Но эта почти такая же. Только вместо берез на картине ели.
Смешно даже. Картина в том же углу висит. В правом. Я сижу и смотрю на нее, как будто между нами магнит. Что-то пытаюсь понять. Про нас и про них. Получается, мы одинаковые?
Вот их дом. А там наш. С картинами в правом углу.
Здесь и обои как у нас пахнут. Совсем одинаково. Я три раза понюхала, чтобы понять. И догадалась!
Картины это просто игра такая.
ПЕТРОВИЧ
Совместножительство! Нет, Голику и правда книгу пора писать. Такое придумать!
Хотя а как еще это назвать?
Я бы маразмом назвал. Старых и малых под одной крышей селить это только идиоты могли такое придумать. Совместножительство. Тьфу ты!
Я Голику сказал: ты давай поплачь еще! На эти его лобызания.
Он как узнал, что я остаюсь, сразу кинулся. Не с утеса хотя бы, и то хорошо. Обниматься!
Вот я и сказал про «поплачь». Что я, баба, что ли, с мужиками обниматься?! Ну хлопнул его по плечу раз-другой. А то еще и правда заплачет.
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Лидочка говорит, что в моем возрасте нельзя всё держать в себе. Нужно иногда плакать.
Но я не могу. Я хочу, а слез нет.
Николаева из второй ревет, как динозавриха, у которой детеныша отобрали. Несправедливо, да? Это же у меня дочу отобрали, а ревет почему-то она. Может, меня подменяет?
Я села на кровать и молчу. Думаю: ну зареви уже! Может, продышишься.
Я давно не дышу. Вдох еще могу, а назад, чтобы выдохнуть, не получается. Хожу как кит воздуха в пузо набравшись. Лидочка даже испугалась раз. Всполошилась, что у меня брюшная грыжа! А врач послушал и сказал «неваренье».
Я сразу нашего Барса вспомнила. Как он харкал костями. Мама ему острого даст, а он потом всю ночь жалуется. А бабушка маму ругает. Говорит: вот, пожалуйста. Теперь у него из-за тебя вот это. Неваренье!
Бабушка старая была. Забывала всё. Как я сейчас.
Но ее я никогда не забуду.
Может, все и правда так, как врач сказал.
Что у меня эта жизнь никак вареньем не становится.
ПЕТРОВИЧ
У Голика опять несварение. Конечно, так жрать! Еще и фасоль.
Пошел к медсестре за углем и эту страхоидолшу встретил. Говорю, ты бы хоть в помещении шапку снимала. Неприлично это в шапке среди людей ходить!
А она сразу в штыки!
Не шапку, а берет!
Противным таким голоском. Как будто это у нее несварение, а не у Голика. Ну честное слово!
Я плюнул и дальше пошел. Пусть ходит где хочет.
А она мне в спину:
Ты не знаешь, где здесь туалет?
Не знаю? Я здесь живу вообще-то!
Говорю не так чтобы зло:
Там, где буква Ж нарисована. Ты читать умеешь?
А она мне:
Нет.
На полном серьезе! С таким еще лицом
Нет, ну ладно! Может, просто буквы забыла? Они же все в этом возрасте ку-ку. Невменяемые!
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Потерялась. Пошла искать туалет и снова на этого злодея наткнулась.
Вот за что мне все это? Николаевой такое солнышко дали. Веру! Ну прелесть же! Они уже и в карты вместе играли. А Николаева продула, обиделась и ушла. Но это обычное дело. Она же психическая.
А я даже обидеться не могу. На правду ведь не обижаются.
Буквы эти Я на самом деле их забыла! Стала столбом как свекла переваренная. Красная такая. И слова сказать не могу.
Хорошо хоть в штаны не надула. Был бы совсем позор.
С обдуванием у меня теперь частый номер. Лидочка говорит, надо памперсы носить. Но мне сколько лет! Чтобы еще и памперсы
Я ведь уже большая.
ПЕТРОВИЧ
Одуреть. Пошел, значит, свою искать. Надо же программу выполнять. Или чем там у них это полоумие зовется?
В общем, шел-шел и нашел. На свою голову! Захожу, а она на кровати сидит. И молчит. Ничего необычного, казалось бы. Я уж и обратно собрался. Потом вдруг слышу и думаю: это что еще за звук? Прислушался ну точно! Ревет!
Да я скоро сам зареву с такой расстановкой. Один рыдает, вторая рыдает. Сколько можно-то?
Ладно, походил-подумал, снова к ней в комнату заваливаюсь. Говорю, хватит мымзить, плесень разводить, пошли лучше телевизор смотреть. Ты какие фильмы любишь?
Я специально таким тоном говорил, чтобы она ни о чем не догадалась. О моих, кхм, чувствах.
А если бы и да, так что? Я же не какой-то там рыловорот убогий, чтобы спокойно смотреть, как она страдает. Сидит вся белая, нос распух, глаза как ягоды поречки красные. Конечно, жалко.
Я ей опять, значит, говорю:
Ну и чего ты разошлась? Ужин, что ли, не понравился?
А она голову в плечи и дальше сидит. На кровать смотрит. Ну и я посмотрел просто ради жеста. Кровать как кровать. У меня такая же.
И только потом понял. По запаху.
Ну и подумаешь, обдулась. А воет как будто с похорон явилась. Тьфу!
Нет, я, признаться, растерялся слегка. Японский бог, думаю.
Стоял там, как дуболом, глазами шлепал. Но потом взял себя в руки и так бодренько ей:
Пошли, говорю, старушка, помоешься. А я на шухере постою.
А она еще больше в слезы. Только головой мотает.
Причем слезы такие без всякой жидкости. Я так и не понял, как она это делает. Вроде плачет, но не слезами. Просто воздухом заходится.
Не знаю, может, у нее переходный период какой. Когда внутри все меняется. Из одного русла в другое перетекает.
В общем, странная она, конечно, не дай бог.
Кое-как убедил ее в душевую сходить. Вещи собрал, что нашел. Там тех вещей, конечно Ну, платье какое-то. Древность висячая. Рейтузы еще. Носки.
Всё, кроме полотенца.
Тоже маразматики! Человека поселили, а полотенце не дали. Я понимаю, что не курорт пять звезд, но хоть какие-то мелочи можно заранее обдумать.
Ты, говорю, подожди, а я к Серафимовне за полотенцем сгоняю.
А она в меня как впилась рукой!
Там тех пальцев, конечно, всего ничего. Воробей в сторонке курит. Но меня от самого зрелища пробрало. Как она смотрела! Так загнанно.
Что ты, и правда?.. шепчу ей. Со всеми бывает.
А она так ну точь-в-точь по-детски глаза вытаращила:
Да-а?
«Не-ет», передразнил я про себя. И тут же устыдился. Вот что я и правда за дрянь? У человека такое положение сложилось, а мне бы всё зубы скалить.
Сейчас полотенце принесу, и пойдем. Хорошо?
Еле-еле руку у нее отнял. И как ломанулся из этой комнаты, будто мне в спину стреляют. Пока до Серафимовны добежал, и правда чуть не скопытился так поясницу прихватило.
И эта еще! Она же не может не высказаться! Увидела и давай орать. Мол, что ты несёссься, как бизон подстреленный. Как будто тебя в армию забирают.
Несёссься! Тьфу! Хоть бы дикцию поменяла. В приличном же месте работает. Не на ферме.
Я ей тоже кричу на ходу:
Давай полотенце сюда. Скорее!
А она мне:
Обойдешься! Я тебе вчера меняла.
Тут я уже прямо взревел:
Давай, сказал! Немедленно! А то к директору пойду.
А Серафимовна как загогочет! Конечно, смешно! Что ее директором пугать, когда эта буза и из него, если приспичит, фарш сделает.
Пришлось рассказать.
И что? Она на меня еще больше накинулась. Мол, это я виноват!
А я-то тут при чем? Нашла крайнего!
Спасибо хоть, полотенце дала Куда б она делась?!
Иду я, в общем, обратно, а моя бедовая под дверью вошкается. Пожитки к себе прижимает.
Говорю как могу по-дружески:
Пошли, покажу, где души.
Довел, значится, и стою. И она стоит. Смотрит как чумная. Я этого не понял, естественно. Взгляда такого! Ей еще что-то нужно? Так я же не телепат! Тебе надо скажи.
И сам говорю:
Хоть берет сними! Или ты в нем мыться будешь?
А она как глазами сверкнет. Ух! Там еще и характер, оказывается, остался. С виду воробей, а в душе орел, так, что ли?
Потом еще дверью ка-а-ак даст! Чуть нос мне не оттяпала, фурия!
Или это у нее вместо спасибо так?
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Я не буду об этом говорить. И даже думать не буду.
Но как не вспоминать никак не придумаю. Простыня-то мокрая. Я и влево от нее, и вправо, а все равно его лицо вижу. Когда он понял, что я надудонила!
Странно так. Я сразу бабушку услышала. Как она говорит: друг познается в беде.
Конечно, он мне не друг никакой. Противный так да. Рожи свои дурацкие корчит.
А простыню я завтра выброшу. Скажу, что он забрал. Пусть его ругают.
ПЕТРОВИЧ
Ну и денек. А ночка еще хлеще. Голик, зараза, весь блок отравил. Хоть противогаз надевай, ну честное слово!
Так я еще и про некоторых все время думал. Какое у нее было лицо Без всякой защиты!
Вот эта мысль мне до сих пор покоя не дает. Что лицо оно и как маска бывает. С виду старуха старухой, а под кожей, оказывается, дитя сидит. И плачет.
А если еще как эта без слез, тогда вообще удавиться можно. Я хоть и топтаный башмак, но от такого вида даже у меня в носу защипало.
Надо завтра простыню забрать. Чтобы ей ничего такого не напоминала. Отдам прачи́хе пусть обработает. Она у нас женщина подготовленная, и не такое стирала. В младшей вон тоже через одного писаются.
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Я еще не сплю. А уже скоро вставать пора небо за окном почти белое. Хорошо, простынь подсохла, не так противно лежать. Можно подумать о чем-нибудь приятном.
Я лежу и думаю о доче. Как она там? Когда мы снова увидимся?
Завтра спрошу у него. Вдруг он знает?
Но тогда придется простынь оставить. Чтобы его не злить.
Или сделаю так: сначала спрошу, потом выброшу.
ПЕТРОВИЧ
Бедлам! Мымра эта простыню куда-то дела и утверждает, что я сам взял. А как я мог взять, если я за ней только шел как раз? А?
Я сначала даже не поверил. Там же глаза грусть-печаль! Как у последней крокодилихи в природе. Я посмотрел и думаю: не-е-ет. Разве она станет врать? Уже мимолетом засомневался, не съехал ли я, случаем, с автострады.
Ну! Тут, знаете ли, у любого может крыша поехать.
Потом еще раз мысленно взвесил все, успокоился. Я точно знаю, что не брал! Значит, она врунья захудалая.
Ты куда, говорю, простыню дела?
Спокойно так, но с угрозой. Я ей, конечно, ничего не сделаю, зато вот прачиха Егорна которая точно всю душу вынет. Не ей, так мне. Мы же теперь в одной связке и я вроде как главный, разу этой мозги набекрень.
И что? Ничего! Сидит как ни в чем не бывало. Голову свою дырявую через берет шкрябает.
Я постоял-постоял и пошел, плюнув три раза. Нашли лысого! Что я, в клоуны нанимался всяких душевнобольных развлекать?
Пусть сидит и чешется в гордом одиночестве. Если ей так надо!
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Я на обед не пойду. Здесь останусь.
Вот умру от голода, будет тогда знать!
ПЕТРОВИЧ
Голик сказал, что я не прав. Мол, зря я так на нее накинулся.
Ну, положим, ничего такого я не сказал! Но если задуматься Человек когда психованный, ему и правда много не надо. Достаточно зыркнуть один раз.
Эх, Петрович, Петрович, подначивал меня Голик, пока мы тянулись в столовую. Ничего-то ты в женщинах не понимаешь!
Ты уже много понимаешь! отбрил я. Великий дон Жуан!
Он сразу насупился:
Да уж побольше твоего Джуана.
Ой, не лезь! я со злостью пихнул дверь плечом. И без тебя на душе погано.
Мы вошли в столовую.
От тебе на! глубокомысленно изрек Голенький. От же
Так у меня сразу глаза кровью налились. И что это значит?
Я-то тут при чем? окрысился Голик, Что ты меня спрашиваешь?
А кого мне еще спрашивать? Себя, что ли?
В общем, мы там чуть не подрались.
А ну стихли оба! накинулась на нас Серафимовна. Она же по-другому не умеет!
Садись уже! шипит мне в плечо Голик. Пока не получил по башке поварешкой.
А ты что? Стоять будешь? я тоже зашипел куда-то в сторону.
Но Голик решил не продолжать и двинул к соседнему столу. У них теперь с подселенцем свой собственный, получается. А у меня свой.
Бредятина какая-то! Сидели себе люди, никого не трогали, и тут нате вам отдельные столы! Не удивлюсь, если и эту ахинею недавний лысый придумал. На пару с нашим директором. Там же тоже удивительной разновидности идиот.
Я-то, конечно, сел. И сижу, как индюк на завалинке, головой кручу. Смотрю, как другие рассаживаются. Даже Голик и тот со своей парой. Ха-ха.
А я один. Как недоразвитый.
И всё из-за этой!
Сам про себя я давно понял: если человеку не везет, так сразу во всем. Но как с этим бороться до сих пор гадаю.