Вот что она вспомнила о своем дедушке, пока тот говорил:
Весь мир знал его как крутого детектива убойного отдела, она же знала его как дедулю мужчину, который выращивал сады орхидей и разрешал ей срывать цветы, когда остальным это запрещалось.
Единственные, кто ему нравился из животных, были птицы, пока Флоренс Солар не спасла щенка (Редж очень не хотел его оставлять). Щенок хвостом ходил за дедушкой по оранжерее, в то время как тот ухаживал за орхидеями. Он делал вид, будто ненавидит собаку, а сам был ею одержим. Кличку псу так и не дали, и дедушка обращался к нему лишь словами «иди отсюда», хотя при этом позволял спать у себя на коленях во время просмотра телевизора и в изножье кровати каждую ночь.
Его смех. Когда дедушке казалось что-то особенно смешным, он откидывал голову назад. Подушечкой указательного пальца всегда вытирал правый глаз под стихающий смех, плача от счастья или горя.
Воспоминания о смехе, наверное, больше всего расстроили Эстер. У нее не было ни одной записи с ним; когда Реджа не станет, звук продолжит жить лишь в ее несовершенном воспоминании, где со временем исказится или вовсе забудется. Из уголка ее правого глаза скатилась слезинка, и она указательным пальцем стерла ее, а затем вновь проиграла в голове дедушкин смех, уже сомневаясь, таким ли он был на самом деле.
История подошла к концу. Девочка встала, потянулась, прижалась губами к восковому лбу Реджа. Тот спросил, кто она: ангел или демон, пришедший забрать его душу, и на этом они покинули дедушку.
6
Проклятие и жнец
Вечером солнце зловеще пряталось за горы раскаленный круг четвертака тонул на дне неба, и семейство Соларов готовилось к очередной ночи в своих окопах. К очередной битве против вечно надвигавшейся тьмы. Этот ритуал совершался каждый вечер на протяжении шести лет.
Юджин как обезумевший шнырял по коридорам дома, вооруженный спичками и новенькой любимой зажигалкой в виде дракона, изрыгающего пламя из задницы, и зажигал свечи. Процедура была долгой. Время от времени он выглядывал в окно и бормотал: «Черт. Черт меня побери. Чертов закат!» или что-то в этом роде, а после продолжал щелкать языком улыбающегося дракона, пока из его недр не вырывалось голубое пламя. Порой он спрашивал у Эстер, который час, и она, сверившись с телефоном, говорила: «Пять тридцать два» или «Без четверти шесть». В ответ, какое бы число она ни называла, Юджин чертыхался и начинал двигаться еще быстрее; свечи зажигались даже без прикосновения к ним сияние, которое он прежде впитал кожей, слетало с кончиков пальцев на фитильки. Не многие могли зажечь свечу одной только силой воли, а Юджин Солар мог. Со временем уже весь дом гудел от электричества, светился огнями, а в воздухе пахло горелыми фитилями и расплавленным воском.
Роль Эстер в этом маниакальном ритуале сводилась к обеспечению безопасности: она закрывала все окна, задергивала шторы, посыпала пороги дорожками соли и проверяла, надежно ли заперта входная дверь. Она как раз завершала последний пункт этого действа, ее рука зависла в нескольких дюймах от замка, когда на дверь с другой стороны обрушилась череда ударов, пробудившая сильную тревогу. Все жители в округе знали: к их дому не следует подходить (все равно никто не откроет), а значит, стучавшийся почти наверняка был жестоким грабителем. Эстер уже обдумывала имеющиеся у нее варианты позвонить в полицию, схватить на кухне нож, самой забаррикадироваться в подвале вместе с отцом, но жестокий грабитель окликнул ее.
Эстер! Эстер, открой! прокричал знакомый голос.
На пороге ее дома стоял Джона Смоллвуд. И рыдал.
Эстер опустилась к почтовой щели.
Я на это больше не куплюсь, отрезала она. Ты уже однажды украл у меня пастилу. Тебе не стыдно? Хочешь украсть еще одну?
Открой чертову дверь! завопил Джона.
Просунь список в щель для почты и
Джона вновь заколотил в дверь.
Ну же, открой, это срочно!
Вот что слышит человек, страдающий тревожным расстройством: «Я пришел убить тебя и твою семью».
Эстер оглянулась Розмари и Юджин, стоявшие за ее спиной, уже испарились, растворившись в доме после первого стука. Теперь они не покажутся из своих укрытий, пока горизонт не будет чист.
Так что Эстер с осознанием, что рискует одна, и достаточной уверенностью, что Джона не убийца, сделала глубокий вдох и открыла дверь.
Я сбил его мопедом! с этими словами Джона влетел в дом. В сложенных ладонях он держал то, что в первую секунду она ошибочно приняла за мокрую ушанку пушистую русскую шапку, а на самом деле оказалось бездыханным тельцем котенка. Мопед Джоны кремового цвета валялся во дворе перед домом, между корнями деревьев, его колеса до сих пор вращались.
Котенок явно не дышал.
Думаю, он мертв, сказала она, нежно накрыв ладонями руки Джоны.
Он не мертв! парень отдернул руки с котенком и прижал его к груди.
Чего ты от меня хочешь?
Твой отец же ветеринар, да?
Джона, он не Он не выходил из подвала уже шесть лет. И за все это время не видел ни души.
Джона Смоллвуд, стоило отдать ему должное, не считал это чем-то странным, в отличие от большинства людей, кто знал о состоянии Питера Солара.
Где подвал? спросил он.
Тогда Эстер проводила его к оранжевой двери, куда ее отец вошел холодным утром вторника шесть лет назад и откуда больше не выходил. Они вместе спустились по лестнице; перья ее плаща вздымали клубы пыли с деревянных ступенек. Даже здесь, внизу, выключатели были заклеены изолентой, еще с тех времен, когда Юджин навещал их отца.
Подвал, в котором сейчас заключалась вся жизнь Питера Солара, выглядел именно так: будто его не покидали шесть лет. Стены закрывали длинные полосы красной ткани, что делало помещение похожим на наркопритон. Из мебели имелась только та, что находилась здесь в тот день, когда он решил отсюда не выходить. Стол для пинг-понга, диван, бывший модным в 1980-е годы, четыре разномастных барных стула и черно-белый телевизор. Все эти вещи окружал обычный подвальный бардак: лестница, три лампы, гора настольных игр, мешки со старой одеждой, много лет назад отложенной для сдачи в секонд-хенд, клюшки для гольфа, гитара, две искусственные елки (обе круглый год стояли наряженные игрушками и гирляндами, поскольку Питер обожал Рождество), граммофон Реджинальда и десятки опасно покосившихся стопок книг и газет.
Шесть лет назад этот подвал казался Эстер невероятно классным. Глядя на него, она видела Выручай-комнату из «Гарри Поттера» и верила, что ее отец эксцентричный волшебник, заслуживающий места в Хогвартсе. Сейчас же она чувствовала запах бледной человеческой кожи, не видевшей солнечного света полдюжины лет, и видела тонкий слой жира, который осел на гробнице, ставшей его жизнью.
Эстер было одиннадцать лет, когда однажды днем Питер Солар спустился сюда, чтобы по просьбе Юджина включить второй генератор. Возможно, он слишком сильно горевал о своем брате, дяде Харольде, тот недавно скончался из-за своей боязни микробов, или ужас перенесенного инсульта загнал его, ищущего утешения, в темноту, или просто-напросто настал его черед стать жертвой проклятия. Какой бы ни была причина, с ним случилось следующее.
У подножия лестницы у него произошла паническая атака: он вдруг обнаружил, что не в силах подняться дальше второй ступени. В тот день Питер уволился с работы, нанял сантехника для починки туалета в подвале, заказал столько консервов, что хватило бы пережить два конца света, и поклялся больше никогда не выходить на поверхность.
К слову сказать, эту клятву он до сих пор не нарушил.
Питер в клетчатом банном халате и тапочках сидел на диване, потягивал домашние спиртные напитки и слушал рождественские песни. До собственного погребения он всегда выглядел безупречно: волосы гладко зачесаны назад, кончики усов подкручены. Первый год он еще старался следить за внешностью. А после к нему перестали ходить. Сначала коллеги по работе, потом его лучшие друзья и даже собственная сестра. Они слишком рано махнули на него рукой. Эстер, Юджина и Розмари хватило еще как минимум на два года, прежде чем и они перестали его навещать. Им было слишком больно наблюдать за тем, как он медленно превращается в подобие человека.
Теперь Питер Солар представлял собой дикаря. Волосы спутались и свалялись. Растрепанная борода пестрела сединой. Будучи подтянутым, он сделался большим; не совсем толстым, но широким и массивным. Он напоминал Эстер какого-то героя из легенды. Викинга после долгого, одинокого путешествия по морю, обветренного солнцем и солью.
Левая половина его лица обвисла и начала застывать, а левая рука, скрючившись, загнулась к телу. Как сказали врачи, случился еще один инсульт в этот раз хуже предыдущего. Прошло три месяца, прежде чем кто-то узнал. Питер чувствовал, что-то не так, но настолько боялся перспективы выйти из подвала, что не осмелился попросить о помощи. Два инсульта за три месяца. С этим знанием было трудно находиться тут. Как бы сильно Эстер ни любила отца, каждая встреча с ним (что бывало нечасто) напоминала ей о том мужчине, которого она знала прежде. О мужчине, которого она не смогла спасти.
Прошли месяцы с тех пор, как она в последний раз решилась взглянуть на разрушенные останки своего отца.
Пап окликнула она, и он обернулся; свет блеснул на застывшей стороне его лица. У Питера были ее глаза. Точнее, это у нее были его глаза в которых бушевала буря. Глаза, которые разбивали ей сердце.
Джона уже пробирался к нему между грудами хлама.
Я сбил его мопедом! сказал он и прижал мокрого котенка к груди одичавшего мужчины.
Питер уже очень давно не общался с незнакомыми людьми. Но еще дольше он не занимался медициной. Эстер попыталась вспомнить, когда отец в последний раз лечил животное. Близнецам тогда было по десять или одиннадцать лет, и он возил их на велосипеде на детскую площадку рядом с домом. На обратном пути Эстер обнаружила в сточной канаве птицу, сбитую машиной, раненую и брошеную умирать.
Воробушек находился в плачевном состоянии, и Питер наверняка с самого начала знал, что тот умрет, но не мог сказать этого дочери. Он взял птицу в руки и отнес ее домой, после чего они вдвоем всю ночь выхаживали ее: кормили, поили и согревали. Эстер назвала воробушка Счастливчиком. А утром он умер, его маленькое сердечко перестало биться. Питер молча баюкал дочку на коленях, пока она плакала, уткнувшись ему в плечо.
Вскоре после этого он спустился в подвал, и все изменилось.
Эстер все ждала, что он испугается, и у него случится приступ паники от такого внезапного и неожиданного вторжения в личное пространство, но этого не произошло. Она отошла в тень и стала наблюдать за ними: Питер отставил в сторону свой крепкий джин, перевел взгляд с нее на Джону, потом на котенка в своих руках, приказал парню (из-за инсультов его речь была медленной и невнятной) достать аптечку из-под стопки газет и принести ему. Она смотрела, как отец отыскал источник кровотечения и остановил его, как вновь расправил сдавленное легкое, как вколол котенку обезболивающее, зашил рану, вправил сломанную лапку и сказал пусть не со стопроцентной уверенностью, но почти, что других смертельных ран нет, только сильная контузия, которая может привести к необратимому повреждению мозга. Это могут быть легкие приступы, которые продлятся несколько дней, но с ними несложно справиться. Все эти манипуляции Питер проделывал одной рукой, а когда не мог делать сам с помощью Джоны.
Положи сюда руку, очень аккуратно, направлял Питер. Джона прижал ладонь к тонким ребрам котенка. Его рука двигалась вверх-вниз, вверх-вниз вместе с частыми вздохами животного. От его прикосновения котенок слабо пискнул.
Похоже, бездомная, заключил Питер и здоровой рукой передал Джоне закутанного котенка. Тот с большой осторожностью взял его в ладони, будто тот был сделан из стекла. Шерсть свялялась, организм истощен, и у нее глазная инфекция. Эстер, обратился Питер к дочери, у нас там наверху, в гараже, еще должно оставаться кошачье молоко. Можешь принести его сюда?
Сперва Эстер хотелось ответить: «А с чего ты взял, будто знаешь, что происходит там, наверху?» Однако он впервые за шесть лет проявил интерес к чему-то за пределами оранжевой двери, ведущей в подвал. Поэтому лишь сказала: «Конечно», и оставила Джону баюкать, словно ребенка, контуженое животное, сидя с ее отцом на старомодном диване.
Весь следующий час Питер учил Джону кормить котенка молочной смесью с истекшим сроком годности, обрабатывать пораженные инфекцией глаза, выводить блох, распутывать шерсть, держать его в тепле и проверять дыхание.
Эстер с опаской следила за Джоной. Ее отец и так все потерял. Потерять еще больше в результате кражи будет совсем непростительно. Так что она не спускала глаз с длинных пальцев своего знакомого, чтобы те ненароком не нырнули в карман отцовского халата или не блуждали в опасной близости с золотыми часами на его запястье, но Джона, похоже, был полностью поглощен кошкой. В конце концов она расслабилась в его присутствии. И даже странным образом ощутила спокойствие.
Можешь забрать ее к себе? спросил Питер у Джоны.
Нет. Лучше не стоит, ответил тот, поглаживая кошачий нос. Сейчас это не самое приятное место.
Уверен, Эстер не против тебе помочь и присмотрит за ней здесь.
Вот так на Эстер взвалили обязанность по уходу за дурацкой кошкой Джоны, которую он назвал Флейонсе Ноулз[14].
Ну естественно.
* * *
Перед тем как ребята вышли из подвала, Питер положил здоровую руку на плечо Эстер.
Рад был тебя видеть, сказал он. На секунду показалось, будто Питер собирается обнять дочь, но он, помешкав, лишь поднял стакан с джином.
И я тоже, ответила она, выдавив из себя улыбку. А в голове все это время крутилось только одно слово «прости, прости прости», хотя она и не понимала, за что просила прощения. За то, что не навещала чаще? За то, что в те дни, когда больше всего скучала по нему прежнему, думала, как было бы проще объяснить его отсутствие, если бы он просто умер? Не хочешь подняться на ужин?
Настал черед Питера натянуть фальшивую улыбку.
Может, в следующий раз.
Эстер отчаянно хотелось спасти отца, вернуть его из того состояния полусмерти, которое стало его жизнью. И с каждым напоминанием о том, что она не может его спасти, от ее сердца откалывался еще один кусочек.
* * *
Не хочешь остаться на ужин? предложила она Джоне, как только они поднялись наверх: Эстер не знала, как еще утешить его по поводу котенка, возможно, получившего повреждение мозга ей совсем не хотелось оставлять это на своей совести. Вот так Джона на следующий день, после того как ограбил ее на автобусной остановке, а потом вместе с ней был задержан полицией, познакомился за ужином с ее семьей. Чтобы освободить место на столе для его тарелки, Эстер пришлось сдвинуть в сторону две лампы и дюжину свечей, а еще соскрести слой воска, накапавшего за несколько лет. Джона ничего не сказал про обитавшего в подвале отца, про заклеенные выключатели, про Юджина, державшего ладонь над пламенем свечи чересчур долго и почти не замечавшего, когда кожа начинала гореть и пузыриться. Но ему никак не удавалось не пялиться на петуха, восседавшего на плече Розмари.
В списке странных вещей семейства Соларов Фред, большой черный петух с хвостом из огненных перьев, торчавших из зада, занимал, безусловно, верхнюю строчку. Три года назад Розмари купила его у литовской прачки за тысячу долларов, и с тех пор Фред терроризировал их дом. Зачем вообще покупать петуха за тысячу долларов? Затем, что, по словам продавшей его женщины, петух Фред был, на самом деле, вовсе не петухом он был Айтварасом, сверхъестественным духом, приносившим удачу всем, кто с ним проживал.
Пока что Фред кроме петушиной сущности ничего им не принес, хотя Розмари это не мешало верить, что, если она будет хорошо с ним обращаться, он дарует их дому «богатство и зерно», а после смерти самовозгорится.