Вот свиньи проклятые! чертыхнулся солдат. Второй раз уже со мной такое Ох и задаст же мне фельдфебель!
Тут он запнулся и странно посмотрел на Лакоша. Тот предпочел поскорее ретироваться, не растрачиваясь на соболезнования. Свистнув Сенту, шофер не спеша побрел в сторону лагеря. Собеседник беспомощно проводил его взглядом, в котором читалось растущее осознание того, как его провели.
Когда Лакош дошел до кухни, лошадь уже свежевали.
Вечером в блиндаже начальника разведки подавали жареную конскую печень. Все дивились нежданной щедрости повара; о том, что на самом деле это была похвала его участию в конокрадстве, шофер предпочел умолчать. Три дня штабные отъедались гуляшем и котлетами из конины, а Унольду даже достались шницели. Потом от тощей клячи остались одни лишь кости, да несколько дней еще казала из канавы зубы шелудивая голова.
На белой глади степи одиноко распростерла крылья огромная серая птица Ю-52 старая добрая тетушка Ю. Уже ясно, что она села прямо перед советскими позициями. Как только об этом стало известно, полковой штаб охватила ярость. Можно ведь было Можно было Удивительно, как все оказались крепки задним умом, рассуждая, что можно было сделать, чтобы предотвратить перехват. Это же целых две тонны продовольствия а может, топлива, а может, амуниции! Не видать их окруженной армии, но и русским радоваться рано. Разгрузить две тонны не так-то просто, в особенности под прицелом вражеских орудий. За весь день подойти к самолету никто не отваживается. Не исключено, что большая часть груза еще внутри. По нему дают пару очередей тяжелые пулеметы: тишина. Значит, все-таки не горючее. Как следует поразмыслив, артиллерийская дивизия выпускает еще три залпа с целью уничтожить технику. Два мимо, третий почти попадает в цель, однако, чтобы уничтожить Ю, надо попасть в яблочко. В конце концов поступает приказ командира полка подготовить команду саперов и взорвать машину. Фельдфебель Харрас направляется прямиком к Гузке.
Господин обер-лейтенант, дозвольте мне пойти вместе с подрывниками!
Вы? меряет его взглядом ротный. Что ж, пускай! Но вы хорошо подумали? Это весьма опасная затея. Если что пойдет не так прикрыть мы вас не сможем!
Хорошо подумал! отвечает Харрас. И ведь правда, он все обдумал как следует: через несколько дней придет помощь, и начнется настоящая заваруха. По сравнению с этим вылазка под покровом ночи просто детская забава. К тому же самолет не докатился до вражеских позиций. Вот он, тот шанс, которого он долго ждал!
Ну, будь по-вашему! отвечает Гузка. Тогда назначаю вас командиром! С вами пойдет четыре человека. И чтоб все прошло без запинки!
Наступает ночь. Небо затянуто тучами, царит непроглядная темень. Они вооружены ручными гранатами и пистолет-пулеметами и тащат с собой подрывной заряд с часовым механизмом. На них белый камуфляж; лица, оружие и инструмент вымазаны побелкой. После первых же метров они сливаются с серой землей и ползком, на расстоянии друг от друга, сантиметр за сантиметром продвигаются вперед. Впереди фельдфебель Харрас, в нескольких метрах позади него пехотинец с зарядом. На передовой все спокойно. Вдали взмывают бледно-желтые сигналки, заставляя саперов лежать ничком на земле и не шевелиться. Во время этих остановок они все явственнее видят перед собой цель, возвышающуюся среди сугробов. Ползти тяжело. Снег набивается в рукава и сапоги, пальцы коченеют, жесткая степная трава царапает лицо, заиндевевшее от горячего дыхания. Внезапно справа раздается пулеметная очередь, тут же вступает еще один пулеметчик слева. Над головами веер огня. Их засекли! Черт возьми, что теперь? Одна за другой взмывают теперь сигнальные ракеты, ослепительным светом озаряя голую степь. Вдруг в темноте возникают три-четыре вспышки, раздается свист, и снаряды с оглушительным грохотом вздымают мерзлую землю, вызывая град здоровенных, что детские головы, комков. Да уж, чего-чего, а боеприпасов у них предостаточно могут позволить себе палить из орудий по жалкой пятерке солдат! Гремит второй залп. Снаряды падают уже совсем близко к саперам. За спиной Харраса раздается пронзительный, несмолкающий крик, перекрывает грохот пальбы, проникает до мозга костей. Фельдфебель прижимается лицом к земле, закрывает уши. Тело его сотрясают частые вздохи, он дрожит как осиновый лист. Довольно! Прочь отсюда! Покончить с этим хоть как-нибудь! вертится у него в голове. Но он не может даже шелохнуться. На мгновение его, растянувшегося во весь рост, подбрасывает в воздух мощная взрывная волна. Что-то ударяет Харраса по голове. В глазах у него темнеет
Спустя несколько часов лишь двоим удается добраться до лагеря. Они совершенно измождены и безучастны. Душераздирающие крики раненого постепенно сменяются скулежом, час от часу все более редким, но не смолкающим ни к утру, ни к следующему вечеру. С наступлением темноты санитарам удается к нему пробраться, но, когда спустя несколько часов его наконец приносят в лагерь, солдат уже мертв. Фельдфебель Харрас и ефрейтор Зелигер, служивший прежде в наряде в штабной столовой, пропали без следа.
Тем временем Лакошу выпал еще один случай разнообразить скудный паек. Но, признаться, на этот раз не обошлось без последствий в самом разном отношении. Подполковник Унольд распорядился вырыть для него и командующего отдельный блиндаж. Ворча, истощенные штабные принялись ворочать землю, не понимая, какой в этом прок. Лопаты с трудом входили в промерзшую землю, в некоторых местах приходилось использовать взрывчатку. Перспективы закончить к Рождеству были, мягко скажем, сомнительны. И вот однажды шофера определили в отряд, которому поручено было доставить из Сталинграда оконные стекла и строительные балки. Однако коробка передач подвела их, и солдаты на несколько дней застряли в сотрясаемом взрывами бомб и залпами орудий городе. Покуда остальные укрывались в глубоком подвале разбомбленного дома, Лакош рыскал по окрестным развалинам. На пути ему встретился знакомый с прежних времен унтер-офицер. Любопытную он поведал историю Провианта, по его словам, у части было вдосталь: муку и зерно они постоянно подвозили с Волги, где во льду торчала наполовину затонувшая баржа. Впрочем, не так все было просто: им приходилось действовать вопреки приказу комдива, а поскольку русские все время держали баржу под обстрелом, некоторые уже поплатились жизнью. К тому же участились стычки с соседней дивизией, на участке которой находилось судно. И хотя сами они, тюфяки, приближаться к старому кораблю не отваживались, они сидели на нем, как собаки на сене.
Очередная вылазка сегодня ночью, заключил унтер-офицер. Снова моя очередь, и со мной еще несколько крепких молодцов. Если все получится, будет еще две недели белый хлеб!
Лакош тут же загорелся: перед ним замаячила перспектива.
Я, приятель, с тобой! заявил он. А если что пойдет не так я из другой дивизии, и ты меня знать не знаешь.
Они долго препирались, но в конце концов в память о старой дружбе унтер-офицер поддался на уговоры. Предприятие оказалось сложнее, чем предполагал шофер. Чтобы добраться до баржи, необходимо было метров триста пробираться ползком, преодолевая ямы и огибая глыбы льда. Довольно быстро русские заметили движение и открыли шквальный огонь из минометов. Ломающийся лед колыхался и трясся под ними, словно от подземных толчков. Один из солдат, застонав, остался лежать. В итоге они все же достигли изрешеченного осколками и пулями остова. Обратно они, увешанные добычей и обремененные раненым, ползли уже через силу. Когда Лакош наконец, обливаясь, несмотря на мороз, потом, рухнул на пол в бомбоубежище, в руках у него был мешок пшеничной муки и канистра сиропа.
По возвращении его ждал неприятный сюрприз. Пропала Сента! Гайбель, которому Лакош доверил своего питомца, бормотал что-то невнятное мол, сам уже сбился с ног, расспросил всех в округе. В порыве гнева Лакош со всего маху отвесил ему оплеуху, которую ефрейтор молча стерпел, понимая, что виноват. Оба они с ног сбились в поисках собаки, шофер изобретал все мыслимые поводы, чтобы заглянуть в блиндажи к соседям но тщетно. Бульдожки не было и следа.
Из рассыпчатой белой муки, сахарина, сиропа, пищевой соды и кофейной гущи унтер-офицер Херберт состряпал изумительное печенье, которое Гайбель с его склонностью приукрашать унылые будни сравнил с миндальным пирожным. Через пару дней на пороге нарисовался сияющий от счастья Херберт с тремя караваями в руках их ему за то, что он поделился мукой, напекла какая-то живущая невдалеке русская баба. Два дня они как сыр в масле катались, макая краюхи в сироп. Сироп оказался какой-то разведенной то ли бензином, то ли керосином смазкой. У всех начался страшный понос, уничтоживший не только оба рулона туалетной бумаги, но и все набранные калории. Благим намерениям приберечь чуток муки на Рождество воспрепятствовал вновь подступивший голод.
Лейтенант Дирк выкатил две счетверенных 40-миллиметровых зенитки на позиции, установив их в нескольких сотнях метров от штаба в старых советских пулеметных гнездах. Открыть огонь было разрешено лишь в том случае, если русские решат взять блиндажи штурмом. Однако те не торопились, и Дирк со своими людьми днями и ночами торчал рядом с пушками без всякого дела, мрачно наблюдая за воздушной войной, в которой не мог принять участия. Интересно было смотреть, как длинная цепь грузовых самолетов в сопровождении нескольких истребителей широкими кругами поднималась все выше над аэродромом, пока машины одна за другой не исчезали за спасительной пеленой облаков; как внезапно советские истребители прорывали завесу туч и с громким воем устремлялись к немецким мессершмиттам, вступая с ними в воздушный танец. Внизу, задрав головы, за сражениями наблюдала пехота, точно то были спортивные состязания.
Вон там, вон там гляди, как близко подобрался!.. Ей-ей, он его достанет!
Поторопился он на вираже Рановато подрезал! Не попадет!
Ах он скотина! Уходит, подлец!
Погоди Погоди Эх, почти! Удалой парень, черт подери! Спорим, он еще одного подденет?
Эй, смотрите, спиралью пошли Видал, Франц? Раз и нет! За облака зашли. Ну все, сеанс окончен, не видать нам их больше. Гады
Стоило трем несчастным истребителям, без устали рассекавшим небо, на минутку присесть, в дело вступали русские бомбардировщики. Видно было, как сверкают над аэродромом их серебристые фюзеляжи, как отрываются и летят вниз крохотные точки. Спустя миг над землей вырастали черные грибы, а если дым взвивался столбом значит, попали в склад с горючим.
Как-то раз они поторопились два истребителя еще были в воздухе. Поколебавшись, русские открыли огонь из всех орудий. Но оторваться от севших им на хвост мессершмиттов не удается, те атакуют снова и снова. Вот за одним из бомбардировщиков потянулась полоса дыма он подбит! От него отделяются две точки: одна стремительно падает вниз, над другой внезапно раскрывается белый купол. Все более плавными маятниковыми движениями пилот приближается к тому месту, где дислоцируется со своими солдатами Дирк. К нему со всех сторон устремляются пехотинцы. Парашютист набирает скорость, опускается ниже, вот уже можно различить голову и конечности. Внезапно с высоты раздается несколько выстрелов.
Эй, да он стреляет! хватается за оружие отряд.
Не стрелять! командует Дирк. Он просто перепугался!
Летчик тем временем достиг земли. Парашют в последний раз надувается, волочит парня еще какое-то время по снегу и накрывает его с головой. Пехота осторожно подбирается ближе. Тот больше не стреляет либо потерял при приземлении ствол, либо кончились патроны. Подчиненные Дирка расправляют полотно, высвобождают запутавшегося в тросах; он с трудом поднимается и в нерешительности оглядывает врагов, выжидая, что будет дальше. Он низкорослый и щуплый. Юношеское лицо его одутловато и испещрено ссадинами. Кто-то срывает с него шлем на лоб падают пряди непокорных светлых волос. Лейтенант дает ему прикурить. Трясущимися руками русский подносит сигарету ко рту, поспешно и отрывисто затягивается. Тем временем подоспел капитан Эндрихкайт.
Не повезло тебе, парниша, усмехается он. Неудачное ты выбрал время, чтоб попасть в плен!
Прихватив пленного, офицеры направляются в штаб. Сбегается толпа зевак, бурно обсуждающих, ликвидируют его или нет.
Ликвидируют?!
А то! Либо прикончат его, либо отпустят. Нам самим жрать нечего!
Ну, знаешь ли, я б в таком случае отпустил.
Вот болван! Отпустить большевика собрался А вдруг это комиссар!..
Взгляните, Бройер, какую птицу мы вам поймали, представляет летчика Эндрихкайт, добравшись до блиндажа начальника разведки. Только что с неба свалилась! Наконец-то вам выпал шанс заняться своим делом!
Зондерфюрер Фрёлих задает ему обычные вопросы: кто такой, как зовут? Молодой человек старший лейтенант, как становится ясно по петлицам, стоит только расстегнуть его летный комбинезон сидит на скамье, повесив голову и не шевелясь, ни на что не отвечает. Бройер продолжает расспрашивать: Должность?.. Часть?.. С какого аэродрома?.. В ответ тишина. Ранен? Где болит?.. Офицеры не сводят с него глаз, однако юноша молчит и не трогается с места. Взгляд светло-серых глаз устремлен куда-то вдаль, поверх голов. Первым теряет терпение Дирк.
Переломать ему все кости! Может, тогда говорить научится!
Дирк, прошу вас! урезонивает его Бройер. Вы же офицер, позабыли?.. У пленного есть право и, если поставить себя на его место, даже обязанность хранить молчание. Или вы поступили бы иначе?
Лейтенант возмущен и посрамлен одновременно.
Будто у этих супостатов-коммуняк есть какое-то понятие о чести! бормочет он. Вот до чего уже дошло Хотел бы я знать, зашла бы речь о чести, если б мы в их лапы угодили. Они бы нас искрошили на фрикасе!
Даже если вы тысячу раз правы, резко обрывает его Бройер, это не освобождает нас от обязанности поступать как представители цивилизованной нации. Мы немецкие солдаты, а не какие-нибудь бродяги и наемники!
Дирк молчит.
Довольно! ставит точку в допросе начальник. Какая, в конце концов, в нынешнем положении разница, знаем мы, сколько у них бомб и где аэродромы, или не знаем Гайбель, есть у нас еще что поесть?
Остались только хлеб и тушенка господина обер-лейтенанта.
И больше ничего? Ну что ж, отдайте ему да подогрейте кофе! Он промерз до костей!
И они углубились в обсуждение военной обстановки, перестав обращать на парня внимание. Во время диалога двух офицеров в глазах его сверкнула искра. Внезапно он обращается к ним на чистом, почти без акцента, немецком языке и спокойно произносит:
Прикончите меня. Прошу вас Застрелите!
Все обернулись и уставились на него, как на диковинного зверя.
Вот тебе и на, протягивает Эндрихкайт. Приехали!
Застрелите меня! повторяет солдат.
Да что вам в голову взбрело?! возмущается Бройер. Никто и не думает в вас стрелять! Может, вы вместе с нами с голоду помрете тут уж как знать. Но застрелить вас? Мы не убийцы, не преступники!
Пленный молчит. Обводит холодным оценивающим взглядом офицеров; в нем чувствуется толика презрения.
Не знаю, пожимая плечами, медленно произносит он по-русски и продолжает дальше на немецком. Может, и не преступники. Вы порядочный немецкий бюргер, звучит его раскатистая р, вы отдали мне свою еду. Вы бы дали мне вина и шоколаду, если б у вас они были. Вы все он еще раз мельком оглядывает собравшихся, остановившись ненадолго на строптивой физиономии лейтенанта Дирка. Может быть, вы все не преступники Вы как это по-немецки пособники, так? Нет, вы не застрелите меня