Я знаю, уважаемый товарищ. Когда ваши части будут готовы?
Ну, я полагаю, через несколько дней!
Капитан наполнил из бутылки две ликерные рюмки на тонких ножках.
Прошу вас, уважаемый товарищ. Вам надо согреться! Настоящая цуйка.
Он поднял рюмку, глянул на просвет и опустошил ее маленькими глоточками.
Было бы лучше, если бы ваши части поторопились, произнес после этого румын. Мы ждали наступления русских еще девятого ноября. Но не дождались.
Вот увидите, капитан, возразил Бройер, вы его и не дождетесь!
Хотелось бы надеяться, уважаемый товарищ
На обратном пути Бройер сделал крюк, направившись к возвышенности к югу от Клетской. На перекрестке, там, где одна из дорог спускалась к Дону, дрожа от холода, под дождем топтался румынский часовой со стволом под мышкой, то и дело поглядывая в сторону севера. Поверх высокой грязно-белой шапки из овчины был нахлобучен стальной шлем, с края которого на плечи и спину тонкими ручейками стекала вода. Пестрая плащ-палатка, которую он накинул на шинель, придавала ему вид с особой любовью смастеренного огородного пугала. Заметив автомобиль, он размашистыми жестами дал понять, что проезд закрыт. Бройер вышел и начал подниматься вверх по склону, пока его взгляду не открылась лежащая к северу полоса обеспечения. На несколько сотен метров вперед земля была изрезана румынскими окопами. Все было тихо, залито дождем. Возвышенность плавно перетекала в лощину, в которой можно было разглядеть несколько крохотных домишек. Клетская! А за ней бледное русло, едва различимое в серости дождливого дня: Дон! Тихо извиваясь, он раскидывал рукава, пока еще не пускал А вон темные очертания в кажущейся нереальной дали это тот самый страшный лес. Холмы казались идеальным оборонным рубежом. Не было сомнений, что они доминировали над всей долиной; в ясную погоду с них открывался вид далеко вперед, на расположение вражеских частей. Черт его знает, как русские при такой расстановке умудрялись снабжать свои войска на южном берегу, да еще и наводить мосты!
В это время в Верхнюю Бузиновку прибыл новый командующий дивизией и тотчас изъявил желание познакомиться со штабом и офицерским составом подчиненных формирований, если таковые уже прибыли, в столовой, в непринужденной обстановке. Начальнику командного пункта капитану Факельману было приказано приготовить обильный ужин для плюс-минус сорока человек. Этот низкорослый резервист мастер не столько в военном деле, сколько в кулинарном принялся за дело со старанием и сноровкой; по мере сил его поддерживали трое ординарцев, которым такой способ несения службы был явно по душе. Вечером придел деревянного деревенского храма, служивший столовой, засверкал праздничными огнями многочисленных ламп и забелел кипельными скатертями. Генерал человек корпулентный, с красным одутловатым лицом появился в сопровождении подполковника Унольда, который по торжественному случаю был облачен в элегантный черный мундир танковых войск. Генерал поприветствовал каждого из собравшихся персонально, выслушал представления с именем и должностью и каждого одарил непродолжительным взглядом водянистых голубых глазок, тщетно пытаясь изобразить огонек. Затем он пригласил старших по званию присоединиться к нему во главе длинного стола; младшие офицеры заняли оставшиеся места. Бросалось в глаза, что среди них много молодых капитанов. Белобрысому, усыпанному веснушками капитану Зибелю, сложившему в бытность свою командиром роты под Волховом левую руку на алтарь отечества и с тех пор довольствовавшемуся грохочущим протезом, Рыцарским крестом Железного креста, должностью начальника тыла и ждущей его в светлом будущем благодарностью народа, было двадцать семь лет. Первому адъютанту дивизии капитану Энгельхарду и адъютанту командира дивизии капитану Гедигу, бодрому берлинцу с беличьими карими глазками, не было еще и двадцати пяти. Под воздействием белого бордоского вина быстро завязалась оживленная беседа. Преимущественно разговор вращался вокруг перемены блюд, которыми всех удивил капитан Факельман. Основным были печеночные клецки с отварным картофелем.
Поистине нежнейшие, дорогой Факельман, снисходительно заметил капитан Зибель. Это что же, тпрушечка?
Я бы не решился, господа, поспешил оправдаться толстяк Факельман.
А ведь это настоящий изыск! Вы, видно, и не знали, что лошадиная печень относится к числу величайших деликатесов? Даже для знаменитой брауншвейгской ливерной берется преимущественно печень жеребят.
На Зибеля устремились неуверенные, несколько заинтригованные взгляды. Он был известен как большой любитель приврать. Командир взвода полевой жандармерии капитан Эндрихкайт, неотесанный пруссак с густыми усами, протянул ординарцу тарелку, чтобы тот положил ему еще картошки, и обратился через стол к казначею:
Ну, коль поедете завтра к станции Чир затариваться, Циммерман, не забудьте захватить у крестьян с полдюжины кобылок! Колбасный пир закатим!
Но на этом их гастрономические излияния были прерваны. Постучав прибором по бокалу, генерал с трудом поднялся, прочистил горло, и раздался его дребезжащий голос.
Господа! Фюрер оказал мне честь, призвав встать во главе дивизии, которой под чутким руководством моего предшественника удалось снискать столь громкую славу. Я направлю все свои стремления на то, чтобы оправдать проявленное ко мне доверие и достойно продолжить традицию. От каждого из вас я ожидаю покорности, преданнейшего исполнения обязанностей и непоколебимой строгости к самому себе, к нашим солдатам и беспощадности к неприятелю. Само название нашей дивизии должно стать символом ужаса для злейшего врага-большевика. В этой священной войне против азиатских недочеловеков победа должна быть и будет нашей! Она стоит любой жертвы. Без нее в нашей жизни не будет никакой ценности. Итак за дело! Я призываю вас поднять со мной бокал за наше любимое германское Отечество и за Адольфа Гитлера, нашего верховного главнокомандующего и неповторимого фюрера!
За тостом последовало неловкое молчание. Бройер бросил взгляд на сидевшего напротив бледного лейтенанта Визе, который, поджав губы, едва качал головой.
Ну, будем! произнес капитан Зибель так, что слышали только соседи. Чую, нас впереди ждут славные времена.
Полковой адъютант обер-лейтенант фон Хорн направил на генерала свой монокль.
Спорю на ящик шампанского, прогнусавил он, что он в жизни танка изнутри не видел.
Танка? грубо прервал его командир противотанкового дивизиона капитан Айхерт, кадровый военный с двенадцатью годами службы за плечами. Да если он вообще Россию видел, я веник съесть готов. Как по мне, больно он попахивает эсэсовцем или полицаем!
Хихикнув себе под нос, капитан Факельман протер платком сверкающую лысину.
Признаюсь откровенно, господа, шепнул он, вареной на серебряном блюде да с лимоном во рту мне бы эта головешка нравилась куда больше!
Грянул хохот, на сидящих в конце стола начали коситься.
Я вас очень попрошу, господа, смутился капитан Энгельхард. Генерал еще с начала сорок второго командовал здесь сперва артиллерийским полком, а затем и дивизией не один месяц!
Энгельхард, не кипятитесь, пожалуйста, поспешил успокоить его Факельман. Увидим. Да и для Франции и его будет достаточно.
Для Франции? Все навострили уши.
Неужто вы еще не знаете, господа? засиял Факельман, ощутив в полной мере собственную важность. Действительно не знаете? Дивизию ведь переводят во Францию! В окрестности Гавра до Парижа рукой подать!
Во Францию?
Хотелось бы знать, рявкнул капитан Айхерт, в каком отхожем месте вы снова выкопали эти грязные слухи?
Толстые ручонки Факельмана завораживающе заплясали.
Нет, в самом деле, господа! У меня хорошие связи! Новость эта из абсолютно надежного источника.
Тогда, полагаю, первому адъютанту было бы о чем нам доложить? не выказал доверия Энгельхард, но потом как-то неопределенно продолжил: Впрочем, нет ничего невозможного.
Старик Эндрихкайт вытянул под столом ноги и засопел, точно морж.
Ну что же, Гедиг, обратился он к адъютанту, который на следующий день должен был отправиться на учебу, пусть вам перепишут ваше обратное направление! И не забудьте поинтересоваться у Унольда, где в Париже его любимый бордель, ха-ха! Иначе вам нас и не найти!
Молодой капитан рассмеялся.
Зондерфюреру Фрёлиху в качестве собеседника достался сосед справа.
Видите? Что я говорил, господин пастор! Впереди большой удар по Великобритании! Насколько же, должно быть, велики наши силы, что Гитлер в такое-то время отзывает из-под Сталинграда дивизию и направляет на Западный фронт! Попомните мои слова, к весне победа будет нашей!
Миролюбивое лицо лютеранского полкового священника Иоганнеса Петерса, с которым совершенно не вязался Железный крест первого класса на груди, расплылось в снисходительной улыбке.
А возможно, все совсем не так, господин Фрёлих Возможно, Гитлер вынужден отозвать дивизию, чтобы получше подготовиться, прежде чем встретить грозящую на втором фронте опасность.
Зондерфюрер достал сигару и принялся молча пускать дым. Его это заявление сильно задело.
Тем временем на противоположном конце стола генерал излагал свои соображения по поводу текущего положения дел. Мутный взгляд его скользил по лицам сидевших рядом офицеров.
Я, разумеется, заблаговременно изучил, в каком состоянии находится дивизия. Очевидно, что необходимо как следует восполнить силы. Кейтель, с которым я беседовал до моего отъезда, отнесся к этому с полным пониманием. Да и вы видите, что пора бы уж!.. Просто неслыханно, что нас здесь удерживают истерические вопли этих румынских конокрадов. Им бы стоило порадоваться, что их вообще удостоили чести пролить кровь за свободную Европу! Но им незнакомо понятие героизма, у них нет никаких идеалов. Что ж, мне остается только надеяться, что, как только победа окончательно будет за нами, фюрер проведет основательную чистку и среди этих так называемых союзников.
Ужин закончился рано. Генералу хотелось еще какое-то время побеседовать со старшими офицерами с глазу на глаз.
Двое военных молча брели в темноте по заброшенному кладбищу в сторону полей. Дул свежий северо-восточный ветер, дорогу подсушил легкий морозец. Порой сквозь рваные тучи проглядывала то одна, то другая звезда. Издалека, со стороны деревни, доносилось пение:
Что вы на самом деле думаете о происходящем, Бройер? спросил капитан Энгельхард.
Бройер замер в изумлении. В голосе собеседника слышалось беспокойство.
Вы всерьез полагаете, господин капитан, что нам есть чего опасаться? спросил обер-лейтенант.
Повисла пауза.
Вы знаете, наконец промолвил Энгельхард, порой у меня возникают сомнения в том, что затея эта кончится добром. К Унольду с такими мыслями даже приближаться нельзя его сразу трясти начинает. О нашем новом генерале вообще и вести речи не стоит. Я совершенно уже не понимаю кадровой политики начальства. А руководство корпуса Я ничего не имею против Хайнца, но на своем ли он месте?..
У него всем заправляет полковник Фиберг, а он стреляный воробей.
Фиберг! Душа полка! Да, он холоден и расчетлив и превосходный тактик. Именно поэтому я не могу найти объяснений тому, что все вдруг разлаживается. Ну что это такое, сами поглядите Ни координации с румынами, ни разведки нормальной нет! Даже на позиции еще толком не выдвинулись
Вдалеке в небе внезапно вспыхнула парашютная светящая авиабомба, озаряя все желтоватым светом. С земли к ней потянулись красные и зеленые следы от трассеров. После долгой паузы донесся приглушенный шелест выстрелов.
А эти русские, продолжил капитан. Я думаю, что на волне успеха нашего первого наступления мы склонны их недооценивать. Как часто Красной армии прочили гибель а она по-прежнему держится, и более того, прибавляет в силе! Стремительный переход на минометы и катюши это огромное достижение. А если сравнить их нынешнюю авиацию с той, что была в сорок первом!.. Вон там наглядное тому свидетельство. Их командование тоже постоянно совершенствуется. Будем честны, Бройер, то, с каким изяществом уклонялся от нас прошлым летом Тимошенко, большое искусство! Мы и в плен-то почти никого не взяли. Но разве же с такими доводами к кому подберешься! Никто этого признавать не хочет.
Потом Бройер долго не мог уснуть на своей соломенной лежанке. В голове его роились самые что ни на есть странные помыслы. Если даже Энгельхард начал, как бы это сказать, жаловаться, то Веки его наконец сомкнулись на мысли о том, что капитан, видимо, склонен сейчас к пессимизму. Невеста ждала его в Эссене, а Эссен недавно подвергся крупному авиаудару.
Вопреки ожиданиям вопрос с фильмом удалось решить. Послав вежливый запрос в соседний корпус, он сумел договориться, чтобы те впредь дважды в неделю одалживали чужой дивизии приставленную к их частям автокинопередвижку. Каким-то непостижимым образом у них оказался еще и вожделенный Рембрандт, а значит, можно было организовать в Бузиновке показы на два дня подряд.
Под кинозал переоборудовали деревянный храм. Бройер наметил максимально честный график сеансов по подразделениям. Настало то утро, когда начальнику штаба дивизии можно было доложить, что в четверг, 19 ноября, в 17 часов состоится открытие кинотеатра Бузиновка с премьерным показом Рембрандта и еженедельного киножурнала в придачу.
Подполковник Унольд не поскупился на похвалы, что с ним случалось нечасто.
Я свое слово держу. Будет вам третий адъютант. Уже кого-нибудь присмотрели?
Я думал о лейтенанте Визе, господин подполковник.
Командире связьбата? Ну что ж, если Мюльман будет готов с ним расстаться, я ничего против не имею.
Тем же днем глазам изумленных солдат был явлен плод труда картографа две пестрые афиши, возвещавшие о готовящемся событии. Их повесили на двери церкви и перед комендатурой.
Лакош возлагал на кинопоказ особые надежды, которыми не преминул поделиться с Гайбелем за мытьем машины.
Фильм нам покажут что надо, ты уж мне поверь! Рембрандт это ж был такой художник, который еще в Средние века самолеты рисовал и лодки подводные. А потом они ему голову отрубили, потому что слишком много знал Эй, ты что на меня уставился, чурбан? Тебе-то за это тыкву не снесут!
Глава 2
Гроза на Дону
Начиналось серое сумеречное утро 19 ноября. Ефрейтор Гайбель ворочался на лежанке. Ему снился отвратительный сон: будто он у себя в лавке в Хемнице, которая отчего-то подозрительно напоминает последний сталинградский блиндаж, обливаясь потом, кропотливо перебирает горох из мешка и сыплет в эмалированную кастрюлю а каждая горошина, падая, свистит, точно бомба, и, коснувшись дна, с грохотом взрывается и исчезает. Удивительное дело, думал Гайбель, мешок уж наполовину пуст, а в кастрюле ни грамма! Тут перед ним внезапно вырос человек в золотом шлеме, из-под которого выбивалась черная прядь, и проникновенно взглянул на него широко раскрытыми глазами. Гайбелю тут же стало ясно, что это Рембрандт. У меня есть самолеты и подводные лодки, угрожающе произнес незнакомец. Но нет сельди! Прошу, господин хороший, поторопился ответить Гайбель. У меня есть отличная сельдь матье, мягкая, точно масло! И указал на большую кадку, из которой, свесившись через край, в ужасе взирали на них селедки. Беру все! заявил мужчина в шлеме и сунул обе руки в бочонок. Селедки, вид которых сделался вдруг весьма человеческим, возмущенно вскричали, но чужак разинул огромную бегемочью пасть, затолкал в нее целую гору сельди и проглотил. Гайбель скрючился от резкой боли. Пятьдесят семь рейхсмарок тридцать пфеннигов, с грустью констатировал он. Это вся сельдь? жадно озираясь, поинтересовался гость. Вся, что есть в Германии! твердо ответил Гайбель. Мне недостаточно! вскричал Рембрандт. В Европе должно водиться гораздо больше сельди! Лицо его превратилось в огромную гримасу. Слишком вы много знаете! насмешливо воскликнул художник. Мне придется забрать вашу тыкву! Гайбеля охватил неописуемый ужас. Тыква не продается, дрожа, пролепетал он. Это выставочный экземпляр. У нас есть другие, ничуть не менее красивые тыквы, по тридцать пять пфеннигов фунт! Но я хочу именно эту тыкву! завопил незнакомец и вцепился своими длинными зеленоватыми пальцами Гайбелю в горло. Никто ничего не должен знать, понимаете? Никто! Гайбель отчаянно размахивал руками. Он знал: стоит ему потерять тыкву, как ему конец. Левой рукой он заехал Рембрандту прямо в гримасу, в глаза под обрюзглыми веками, а правой схватил телефонный аппарат, чтобы сообщить в полицию, что его грабят. Караул! закричал он что было сил. Караул!!!