И проснулся от болезненного тычка в бок, произведенного чьим-то локтем.
Я тебе щас как дам караул! Ух, проклятущий! свирепствовал Лакош. Навыдумывал тут себе невесть что, перебудил всех, а до нас дозвониться не могут!
Вновь раздался звонок. Трещал телефонный аппарат, который на ночь Гайбель ставил рядом с лежанкой. Он с удивлением заметил, что уже, оказывается, снял трубку.
Канцелярия начальника отдела разведки и контрразведки штаба дивизии, ефрейтор Рембрандт! спросонья ответил он.
Лакош расхохотался, на что в ответ на него возмущенно зашикал разбуженный унтер-офицер Херберт.
Просыпайтесь, болван! раздался голос из трубки. Говорит канцелярия начальника штаба дивизии, унтер-офицер Шмальфус! Обер-лейтенанту Бройеру срочно явиться к начальнику штаба готовым к выступлению! Без машины!
Обер-лейтенанту Бройеру срочно явиться к начальнику штаба без машины, на автомате повторил Гайбель и удивленно прибавил: Прямо сейчас, среди ночи? Что, неужто стряслось что-то?
Не несите ерунды! резко ответил Шмальфус. Во-первых, восемь утра, а во-вторых, стряслось! Русские наступают!
Сон у Гайбеля как рукой сняло. Он бросил трубку, даже не дав отбоя, подскочил и бросился в соседнюю комнату.
Подъем! завопил он. Подъем, герр обер-лейтенант! Русские наступают!
Наступают, значит, зевнул обер-лейтенант Бройер. Понял я, понял! Это же не повод так орать!
Все-таки наступают, повторил он про себя, еще окончательно не проснувшись. Один-ноль в пользу румын! Он торопливо оделся и на ходу влил в себя чашку холодного чая, покуда Лакош быстро мазал с собой два бутерброда с ливерным паштетом из консервной банки.
И именно сегодня! Вот жалость-то, на прощание произнес Бройер. Позаботьтесь там о фильме, господин Фрёлих! Может статься, мы к пяти уже давно снова будем в лагере.
Лучи утреннего солнца медленно пробивались сквозь клубы плотного тумана, укрывшего долину Дона и холмы у станицы Клетской. Широкое заснеженное поле сверкало белизной, но при этом уже было иссечено черно-коричневыми линиями колей, троп и кое-как вырытых румынских окопов. Часовые у пулеметов уныло глядели из-под тентов в нависшую над проволочными заграждениями молочную пелену. В полутьме видимость в направлении Дона составляла не более ста метров. Ночь прошла спокойно, и сейчас на вражеских позициях царила та же глубокая тишина: ни выстрела, ни шума машин ни звука. Да и кому бы пришла в голову мысль вести войну при такой погоде!
Радуясь возможности поразмяться, которую давал им густой туман, из своих щелей и блиндажей выползли первые промерзшие до костей пехотинцы и, по-кучерски похлопывая себя по плечам, принялись мелкими шажками семенить по полю. Уже вскоре рядом с окопами стали собираться по несколько человек, курить и болтать, выплескивая раздражение.
Ведь как все было: румынские дивизии направили на Восточный фронт лишь на полгода. Командование понимало, что их войска, и без того уже утратившие всякое желание воевать, дольше не продержатся. Уже давно было решено, что для пехотной дивизии, занимавшей средний участок линии фронта у Клетской, 18 ноября станет последним днем на Дону. Солдаты неделю за неделей считали дни до отъезда. Мыслями они были уже не в жутком чужеземном настоящем, а в будущем, где их ждала родина, ждали дети и жены, плодородные долины Добруджи, густые карпатские чащи, прелести бонвиванского Бухареста. Но из-за каких-то логистических неувязок дивизия, которая должна была прийти им на смену, вовремя не прибыла. К тому же в результате допущенной немецким управлением снабжения оплошности пайки на последние два дня были отчего-то направлены прибывающим, а не дожидающимся. Не было ничего удивительного в том, что солдаты ругались на чем свет стоит ругались на скудную кормежку, на мерзкую русскую зиму, которая решила напоследок дать о себе знать, и на всю эту тягостную войну, которой они не желали и к которой не имели никакого отношения.
Чу!.. Вдруг раздается зловещий свист и разрастается в жуткую волну, накрывающую всю линию фронта Слышны крики ужаса, предупредительные возгласы. И разражается гроза. Откуда ни возьмись из содрогнувшейся земли вырастает лес островерхих языков пламени, градом свистят осколки, сметая все на своем пути, по полю тянутся тучи серного дыма. Этот артобстрел в вялую зимнюю рань пришелся так неожиданно, так внезапно, что фронтовиков подвело даже их ни минуту не дремлющее чутье. Лишь часть ни о чем не подозревавших, грудившихся у окопов людей успела засечь угрожающий предупредительный шум и сиганула в укрытие; остальных скосило еще до того, как они осознали, что произошло.
Огонь усиливается. К бесчисленному множеству катюш присоединились орудия всех калибров. Взлетающие в воздух фонтаны земли вырастают стеной размером с дом; она приближается, идет по грохочущему минному полю на полосе обеспечения, раздирает проволочные заграждения, накрывает окопы и пулеметные гнезда, неся с собой обломки бревен, оружие и людские тела, и надвигается на позиции артиллерии. Все бурлит, свистит, воет и грохочет Даже сама земля, распоротая и разодранная, покорилась адскому неистовству материи. Куда уж тут человеку!..
Артподготовка длилась около полутора часов и прекратилась так же внезапно, как началась. Несколько запоздалых снарядов, клекоча, пронеслись по воздуху и разорвались где-то вдали. Дым рассеивается, обнажая вывернутую, точно перепаханную гигантским плугом землю. От румынских позиций мало что осталось. Повсюду убитые, воцарившуюся тишину пронзают стоны и крики раненых.
Те, кому удалось выжить в окопах, пальцами цепляются за сырую землю, вжимаются в грязь лицом, сознавая, что в любой момент огненная геенна может разверзнуться вновь. Они собираются с мыслями, вернее, мысль у них прежде всего одна: Все это могло быть уже позади, мы могли бы уже быть почти дома! И вот теперь теперь еще и напоследок гибнуть здесь за этих чванливых, не видящих ничего за свастикой немцев? Во всеобщем молчании это стремительное протрезвление превращается в стремительное решение: прочь, прочь из этого ведьмовского котла! Спасти свою шкуру любой ценой! И вот они вскакивают сперва поодиночке, затем и группами. Бросить оружие, сбросить все, что мешает! Назад, назад! Они бросаются наутек, скачут по полю, словно зайцы, виляя между коричневыми воронками, падают, поднимаются, исчезают в тумане. То тут, то там раздаются гневные крики офицера, размахивающего руками и палящего им вслед из пистолета. Но как можно воспрепятствовать воле к жизни? Так что и офицерам под конец не остается ничего иного, кроме как сделать то, чего они еще не делали никогда, но в нынешней ситуации это единственный разумный выход: пуститься следом за своими солдатами.
Когда немного погодя пошла в атаку русская пехота, на этом участке она почти не встретила сопротивления лишь несколько разрозненных групп пытались сражаться, их быстро уничтожили. Тучи русских танков, выкатившихся из лесного укрытия, прошедших через собственные позиции и устремившихся прямо в атаку, прорвались далеко за линию неприятельской обороны.
Подполковника Унольда разбудила срочная радиограмма от танкового корпуса. Почти сорокакилометровая телефонная линия, соединявшая их, тут же оказалась вновь прервана.
Противник атакует с раннего утра по всему румынскому фронту с мощной поддержкой артиллерии и танков, прочел он. Положение дел в настоящее время неясно. Стоит ожидать, что в отдельных местах танки прорвали линию обороны. Дивизия согласно приказа заняла отсечную позицию за 1-й рум. кав. див. вокруг высоты 218 и отбрасывает прорвавшегося неприятеля назад.
Допрыгались, произнес Унольд, возвращая листок капитану Энгельхарду. А теперь живее! Отдайте Кальвайту и Люницу приказ вступить в бой!
Майор Кальвайт руководил теми тридцатью танками, оставшимися в распоряжении дивизии; полковник Люниц командовал артиллерийским полком.
Ориентировки просто превосходные! возмущенно добавил он. Положение дел неясно как это вообще понимать? Позвоните-ка в румынский корпус!
Кабель перебит два часа назад, коротко ответил капитан, натягивая танковые штаны.
Тогда свяжитесь по радио!
По радио? С румынами? сострадательно улыбнулся Энгельхард. С ними нет радиосвязи!
Да что ж такое! не выдержал подполковник. Для чего мы вообще тут сидим? Шмальфус! Подайте мою машину, и поторапливайтесь!
Господин подполковник желали бы сами?.. изумился Энгельхард. Он впервые видел, чтобы во время сражения начальник штаба дивизии покидал командный пункт.
Так точно! Поеду сам! завопил Унольд. Я хочу знать, в чем там дело! Или вы надеетесь, что нас, может, генерал просветит?
На это капитан Энгельхард не надеялся. Но поскольку произнести это вслух было рискованно, он предпочел промолчать. В дверях подполковник столкнулся с обер-лейтенантом Бройером.
Вы поедете с генералом, проходя мимо, крикнул он. И проследите за тем, чтобы Ну, вы поняли!
Оба штабных легковых автомобиля с треугольными черно-бело-красными флажками сперва направились к румынскому штабу, располагавшемуся на хуторе Платонов. Генерал, облаченный в элегантное меховое пальто и фуражку с золотой филигранью, молча сидел рядом с водителем в большом сером лимузине марки Хорьх, окутанный дымом толстой бразильской сигары. Бройер, которого генерал не удостоил вниманием, расположился на заднем кожаном сиденье. Ориентировка, переданная штабом 1-й румынской кавалерийской дивизии, была скуднее некуда.
Удивительно, как русские смогли подвести сюда всю эту артиллерию совершенно незаметно, доложил немецкий офицер связи. На нашем участке удалось отразить все атаки, но они велись без применения танков. Наши соседи слева, на которых, очевидно, пришелся основной удар, противнику, кажется, уступили, и неприятелю удалось осуществить прорыв. Более точных сведений нет. У нас нет с ними прямого соединения, а телефонная линия нашего корпуса повреждена еще с утра.
Естественно, озлобленно буркнул генерал. Кроме того, нам могут быть не важны эти сведения.
Они продолжали путь. Автомобили обогнали несколько небольших колонн техники с орудиями, медленно двигавшихся в направлении своих новых позиций, и устремились к высоте 218.
Зондерфюрер Фрёлих подготовился к кинопоказу на отлично. В церкви повесили большой экран; пробный пуск киножурнала показал, что изображение и звук на высоте. Теперь Фрёлиху оставалось ждать возвращения Унольда и Бройера у себя на постое. С ним сидел капитан Эндрихкайт, чья полевая жандармерия удерживала толпившийся перед кинотеатром народ. Расстегнув мундир, он потягивал из трубки с крышкой зеленую махорку, к пряному аромату которой пристрастился, и уже в четвертый раз подливал себе из посудины дымящийся кофе. Золотисто-желтый пирог, самое совершенное чудо из всех чудес, которые только могли свершиться на крышке от кастрюли, к глубокому сожалению Херберта, все уменьшался. При этом с уст капитана не слетело даже слова одобрения настолько он был погружен в беседу с зондерфюрером. Они уже успели поговорить о родине, о последнем отпуске настал черед поговорить о войне.
Видите ль, в задумчивости протянул Эндрихкайт, я ничего против войны сказать не хочу. Война была всегда и всегда будет
Тут он с некоторым смущением вспомнил, что когда-то рассуждал иначе. Тогда, в восемнадцатом году, когда он возвратился домой, все еще ощущая в костях шквальный огонь Сен-Миеля, он, как и почти все вокруг, считал, что мнение может быть только одно: чтобы больше никогда такого не повторилось! Чтобы никогда больше не было войны! И вот ненароком оказываешься снова в нее ввязавшимся Ввязавшимся по самые уши, вопреки всем благим намерениям. А все так неспешно, безобидно и мило начиналось Пересмотр Версальского договора казался справедливым, а стороны готовыми к примирению. Соседи будто бы шли навстречу Австрия, Судетская область, Мемельланд пали, как падают спелые яблоки с дерева. Дать полякам по репе? Дозволительно: если верить Геббельсу, они и впрямь стали вести себя слишком дерзко. Да это, по сути, и была-то всего-навсего полицейская операция. Кроме них, все стояли по стойке смирно ну, поглядите! На взятии Варшавы и Модлина все вообще могло закончиться: объявления войны оставались лишь на бумаге, а на деле мало что происходило. Однако война была войной и ей и оставалась. И когда в конце концов Франция та самая Франция, за которую некогда четыре года тщетно проливали кровь, рухнула, точно от удара молнии, все вновь успокоились. Гитлер оказался парень не промах! Провернул все, умудрившись избежать повторения Вердена, Соммы и брюквенной зимы[6]. Отделался легко, почти без потерь. Та пара-тройка погибших, о которых он время от времени давал тщательный отчет, были, в общем, не в счет. То, что в тот момент именовали громким словом война, вряд ли можно было даже принимать всерьез пока не заварилась эта каша с Россией Эндрихкайт до сих пор хорошо помнил тот ужас, который пронзил его до костей, когда по радио передали невообразимую весть. С первого дня в воздухе витало некое дурное предчувствие. И хотя поначалу даже здесь дела шли довольно гладко, если соотнести с тянущимися в неимоверную даль просторами, продвигались они медленно. Где тут вообще был конец? У Сталинграда? На Урале? Или и впрямь только во Владивостоке? Начались контрудары, настала зима сорок первого, потом эта гнусность с Москвой Фанфары умолкли, о потерях давно перестали сообщать. Они, черт побери, сами того не ведая, вновь угодили из череды бодрых походов прямо в эпицентр мировой войны, не зная, почему и как так получилось
Вот эта с Россией история, произнес Эндрихкайт, пуская через стол клубы густого табачного дыма, она мне совершенно однозначно не по нутру. Это ж была глупость откровенная!
На самом деле он лишь выразил мнение, к которому некоторые солдаты на Восточном фронте в тот момент пришли дорогой ценой. Но Фрёлих придерживался иных воззрений.
И почему же вы называете это глупостью, могу я поинтересоваться? парировал он. Может, нам следовало подождать, пока большевики сами бы на нас накинулись? Русские уже давным-давно стремятся к единственной цели: добиться мирового господства.
Вы это точно знаете, милейший? отозвался капитан. Да, я, конечно, понимаю, вам там в Прибалтике красные в печенках засели. Обошлись с вами и впрямь неласково. Но как они подготовились к войне? Что сделали? Построили несколько укреплений. Имели все основания, кстати. Но силы, взаправду необходимые для нападения танки современные, авиацию настоящую Они ж это все соорудили прямо на ходу! Нет уж, дорогой мой, не так все с ними просто!
Он вытащил большой носовой платок в серую клеточку, громко высморкался и задумчиво отер платком бороду.
А что до целей, продолжил Эндрихкайт, сперва говорят: Цель уничтожить большевизм!, а потом вдруг бац! И цель наша жизненное пространство. Выясняется вдруг, что немецкий народ жить не может, если границы его пространства ближе Урала!
Дух немецкий утвердится целый мир оздоровится![7] пафосным тоном вставил Фрёлих.
Но если представить, уважаемый, что мир вовсе и не болен? Видите ль, доктор-то направляется туда, куда его зовут Неужто, будь вы крестьянином или управляющим угодьями, вы хотели бы оказаться здесь? Иль, может, хотели бы быть лесником в этом нашпигованном партизанами лесу?