Ни о чём.
О чём-то думал, но врёшь. Ты не только безответственный студент, но и врун? подшутил Юра. Тору, не настроенному на шутки, вдруг захотелось дать ему увесистый подзатыльник.
Ни о чём важном.
Уже не «ни о чём», а «ни о чём важном», прогресс, прокомментировал Юра, а дальше?
Ни о чём важном, что могло бы тебя касаться, сказал Тору, но в следующее мгновение подумал, что был слишком груб. Повезёт, если Юра не обидится, хоть он и не из обидчивых. Меньше всего Тору желал начинать разборки и перепалки, но для того, чтобы их избежать, у Юры было так мало чувства такта
Понял, не лезу в твою частную жизнь, затолкав в рот остатки бутерброда, Юра поднял руки на уровень груди, сдаюсь.
«Это же такая дешёвая манипуляция, подумал Тору, но почему теперь так хочется ему всё рассказать? Он же на это и рассчитывает. Но почему я не должен говорить? Разве я вспомнил что-то плохое? Я могу не упоминать всё, чтобы не быть в глазах Юры мерзавцем, а в своих безвольным и ведомым слабаком».
Ты так напрягся сейчас пар из ушей полезет.
Юр, обещаешь не считать меня сумасшедшим? спросил Тору. Голос его слился с шорохом смятого пакета.
Что? Юра забросил рюкзак на плечо и, потянувшись, встал. Конечно, я же уже считаю тебя сумасшедшим.
Мне нужно с тобой поговорить. Я был не прав, прости. Это правда важно.
Я весь внимание, посмеялся Юра, остановившись.
Тору не решался заговорить: Юра всем видом показывал насмешливую незаинтересованность. Носить в себе тяжесть мыслей было невыносимо: Тору по-настоящему хотел, чтобы первым человеком, наяву узнавшим о тайне его прошлого, стал именно Юра, но было ли правильным взвалить на него этот груз? Если бы он мог ещё раз обсудить всё с Юмэ
Это серьёзно, нерешительно начал Тору. Ему казалось, что слова, которые должны были быть твёрдыми, звучали как разболтавшиеся кукольные шарниры: из них выходил лишь невнятный скрип, и, без сомнений, никто никогда не придаст им значения. Там будет немного криминала, но это не так важно. Или важно, но не настолько, как то, что я, наверное, совсем безнадёжный дурак. Ты когда-нибудь общался близко с человеком старше тебя лет надвадцать? Чтобы прямо с доверием и секретами. Как с другом, в общем. Было?
Страшно, нарочито загадочно произнёс Юра. Тору вновь захотелось огреть его чем-нибудь тяжёлым. Криминал и загадочные дядьки, стоящие доверительные отношения с детьми. Не знаю, как у вас, а в России за такое сажают и правильно делают. Но как-то всё равно не интригует. Каневский лучше говорит. Из тебя писатель был бы так себе.
Ладно, забудь тогда, с трудом проглотив комок стыда и досады, отмахнулся Тору. Как ему в голову вообще пришло говорить об этом с кем-то? Безнадёжный дурак.
Юра был праздником, безалкогольной вечеринкой по выходным и прогулянными занятиями. Юра был отличником и точно стал бы хорошим врачом: никто в группе не держал в руках инструмент так же легко, как он, и никто не предполагал диагнозы с такой же точностью. Юра был субботней ленью и точно не был тем, кому хватало времени на погружение в мусор чужих и, наверняка надуманных, на его взгляд, проблем. Разве не совестно было портить его солнечную беззаботность грязью дождливого прошлого?
Нет-нет, ты уже продолжай, вдруг сказал Юра. Тору ему не поверил. Ты плохой писатель, но разве я похож на плохого читателя?
Да ладно, я правда не знаю, что сказать, Тору почувствовал, как кровь прилила к мочкам ушей и тотчас прикрыл их растрепавшимися волосами. Рука в кармане халата сжала скомканный медицинский колпак. Захотелось взвыть. Так сильно захотелось исчезнуть.
Ну если не хочешь, Юра шумно зевнул и похлопал себя по щекам, спать хочется жуть!
А тебе правда интересно? спросил Тору. Не будешь смеяться или говорить, что я сумасшедший?
Тогда я скажу это сейчас, Юра заправил прядь волос Тору за ухо, и на его лице вновь появилась улыбка. Ты сумасшедший. Больной на всю голову психопат, и именно поэтому я с тобой и общаюсь. Ненавижу нормальных людей. Я нормальный, поэтому нормальных избегаю. А ты избегай психов.
Тору казалось, что Юра улыбался всегда. Насколько бы серьёзной ни была тема, какие бы разумные вещи он ни говорил, его лицо неизменно украшала улыбка, никогда не казавшаяся искусственной. Юра улыбался даже в зловонии и серости морга, когда остальные студенты едва не падали в обморок. Среди плоских и сломанных кирпичей реальности Юра казался ему настоящим.
Будет ли Юра улыбаться, когда умрёт? Если смерть тронет его скулы, сможет ли расслабить сократившиеся в улыбке мышцы? Тору показалось, что перед смертью Юра непременно должен съесть несколько ростков омежника*, чтобы увековечить свою жизнерадостность для тех, кто придёт с ним проститься. «А сам-то придёшь? подумал Тору. От появившейся мысли стало нехорошо. Придёшь, конечно». Проведённое с Юрой время не позволяло ответить иначе. Тору и не хотел.
Начав рассказывать Юре историю своего прошлого, он невольно вспомнил, как много лет назад рассказывал её Юмэ. В последнее время Тору стал ещё чаще вспоминать человека, навсегда оставшегося в мыслях неопределённым силуэтом, стоящим за матовым стеклом. Но что-то в Юре напоминало ему об однажды оставившем его друге, и это что-то неизменно тянуло его назад, в дни, когда почти каждая ночь была насыщеннее приевшейся дневной жизни. Юмэ и Юра почти не были похожи голосами и манерой общения, по-разному смотрели на мир и чувствовали ситуации, но рядом с ними Тору дышалось одинаково легко. В этом ли состояло их сходство? Тору не знал, но надеялся, что, вопреки ранившему его случаю с Танакой Иори, когда-нибудь Юра станет для него кем-то по-настоящему близким, таким, каким долгое время был Юмэ.
На клетчатом листе тетради Тору вырисовал два общающихся смазанных силуэта: привычно молчаливого себя и бодрого Юмэ, такого, каким он мог его представить: светловолосого и чуть худощавого, носящего выправленную из шорт гавайскую рубашку и туго завязанные кроссовки. Тору мог нарисовать его голос, с возрастом становившийся всё более плавным и нежным, но счёл тонкую исчерченную бумагу неподходящей. Было ли полотно его разума более надёжным пристанищем? Он вспоминал получившийся по-детски наивным рисунок и продолжал рассказ, суть которого перемежалась с событиями прошлого, встраивающимися в речь, как сломанные кирпичи.
Шаг пятый. Наше вечное лето и моё откровение
Я думал, что больше не увижу тебя, опустив взгляд, сказал Тору. Почему мы не виделись так долго?
Встретимся, если захочу. И если ты не будешь таким унылым, бодро ответил Юмэ, мне нужно былопоработать над визуализацией. Я держу обещания, вообще-то. А ты пока расскажи, что случилось и почему ты теперь ещё более кислый, чем раньше.
Ойкава-кун при всём классе начал читать мои неумелые стихи.
И ты злишься на него?
Я злюсь на свои стихи, ответил Тору, и на него тоже, конечно.
Прочти что-нибудь, попросил Юмэ, небольшое, не люблю стихи.
Я не пишу на английском, объяснил Тору, только на японском и на русском.
Давай на русском.
Тору напрягся, вспоминая свои стихи. В голову не приходило ничего стоящего, и он раздосадовано выдохнул.
А ну давай, потребовал Юмэ, а то я всерьёз подумаю, что этот твойкак его, какой-то там «кава» не зря смеялся.
Услышать насмешку от Юмэ было больнее, чем от диковатого Юити, поэтому Тору подошёл к задаче серьёзно. Он прочёл несколько строк из последнего стихотворения.
«Без тебя пятый год, как вечность
В очертании бури снежной.
Ты простишь мне мою беспечность
И себе бы простил, конечно»
Ты неплох, задумчиво сказал Юмэ, ты же знал? Решил похвастаться?
Вовсе нет, возразил Тору, тебе правда понравилось?
Похвала разлилась по сердцу нектаром.
Я мало что понял, силуэт Юмэ опустился на пол и сел, прислонившись к стене, но там, вроде бы, даже ритм сохранен. Звучит хорошо, как мне кажется. Я в стихах что-то смыслю, хоть и не много и не очень-то хорошо.
Танака-сэнсэй предложил мне вступить в литературный клуб, вспомнил Тору.
А ты?
А я сбежал, сказав, что подумаю, признался он, мне теперь даже думать о нём стыдно.
Ты так много думаешь, сказал Юмэ, вздохнув, читать стихи стыдно, общаться с людьми стыдно. Когда моешься, зажмуриваешься? посмеялся он.
Я, пробубнел Тору, но, опомнившись, продолжил чуть громче, нет, просто Так же правда стыдно. Я подарил ему свою ручку.
Ручку? Обычно дарят руку и сердце.
Ручку, Тору хлопнул себя по лбу, какой же позор, Ками-сама, простонал он. Мне нужно перевестись в другую школу.
А ведь ты наверняка когда-нибудь девушку найдёшь, сказал Юмэ. Голос его звучал измождённо, вы до старости проживёте непорочными душами?
Не найду, категорично ответил Тору, проживу жизнь в одиночестве.
Как грустно, что я не вхожу в твои планы, нарочито опечаленно сказал Юмэ, а я-то, дурак, думал, что мы стали так близки. Я рассказал тебе так много, почти как он вдруг осёкся, но вскоре продолжил, не давая возможности спросить, а ты даже не видишь меня в своём будущем.
Ты же не девушка, всерьёз оправдался Тору, я не могу на тебе жениться.
Ты сказал «не могу», Юмэ немного повеселел. Тору стало спокойнее переживать чужое расстройство было тяжелее собственного. Но не сказал «не хочу».
Я не имел в виду
Ты покраснел, я же вижу, Тору рефлекторно закрыл лицо и уши руками. Он, находясь в полном замешательстве, отвернулся от смеющегося Юмэ и не знал, что ответить на странное замечание.
Ладно, ладно. Я обещал показать кое-что.
Юмэ поднялся на ноги и в следующую секунду с комнатой стало происходить что-то необъяснимое: Тору глупо уставился на позеленевшие стены, исчезнувшую лампочку и покрывшийся травой пол. Через мгновение стены будто растворились, сменившись уходящим вдаль пейзажем. От прежней комнаты осталось лишь стекло, отделяющее Тору от Юмэ. Оно растянулось в ширину, не давая возможности выйти за его пределы и увидеть друг друга.
Ну как? спросил Юмэ.
Тору огляделся: за его спиной стоял невысокий домик на два этажа и щуплый чердак от запылённых окон и выцветших деревянных панелей веяло стариной и уютом. Дом открывал вид на просторное поле и скромный сад: цветущая сакура и берёзы? Мать не раз говорила о берёзах, как о главных российских деревьях, а сакура считалась одним из символов Японии, поэтому Тору был удивлён, увидев их здесь.
Я подумал, что твоей японско-русской душе понравится такой сад, добавил Юмэ, можешь подойти и посмотреть. И в дом зайти можешь, и по полю побегать босиком.
Это ты сам сделал? спросил Тору, с восторгом оглядывая просторы. Визуализация?
Она самая, гордо хмыкнул Юмэ, всё сам. А ты пользуйся случаем и моей добротой и талантом.
Тору неуверенно кивнул и сделал шаг. Трава щекотала босые ступни, попадала под штанины и вызывала неконтролируемый смех.
А мы где? спросил Тору, двигаясь в сторону дома. Я не знаю такого места.
Я бы хотел жить здесь, когда стану стариком, ответил Юмэ, тихо и спокойно. И красиво, мне кажется. И никакого лишнего шума. Всё как ты любишь, мистер «не-могу-жениться-на-своём-друге».
Тору шагнул на деревянную ступеньку, ведущую к крыльцу дома. Пол скрипнул под ногой, и звук прошёлся по коже мурашками. От стен пахло древесной свежестью и лаком запахи были настолько натуральными, что можно было забыть о том, что всё происходило во сне. Тору приоткрыл дверь и заглянул внутрь: на полу был расстелен ковёр, стены украшали многочисленные картины и, что ему особенно приглянулось, пустые рамы.
Да, кстати, сказал Юмэ, подойдя ближе. Стекло двигалось вместе с ним, но Тору настолько привык видеть мир через матовую поверхность, что почти воспринимал его частью пейзажа. Эти рамы для твоих картин. Повесишь в следующий раз.
Тору растерянно уставился в стену. Юмэ в самом деле создал это для него?
Если ты научишь меня.
Да тут и уметь нечего, ответил Юмэ, перед сном посмотри на эти картины, чтобы запомнить, и думай о них, когда будешь засыпать. А потом представь их уже здесь. Я, в принципе, всё это так и создаю.
Это слишком просто, чтобы быть правдой.
Жизнь тоже слишком проста, чтобы быть правдой, сказал Юмэ, но она есть. Нам ли говорить о правде?
Я до сих пор иногда думаю, что всё это только воображение, мечтательно прошептал Тору, рассматривая стены. В доме была продумана каждая деталь: от двери до ведущей на второй этаж лестницы. Скромные перила, покрытые чёрным деревом, начинались на уровне третьей ступени. Тору вопросительно посмотрел в сторону Юмэ.
А, это, заметил он, это чтобы скатываться по ним удобно было. А по поводу сновверю, что тяжело принять. Тебя успокоит, что нас таких около двухсот человек? По всему миру, от самых развитых цивилизаций до африканских племён.
Почему это происходит? спросил Тору, быстро вбежав наверх. Это сумасшествие?
Что-то вроде усовершенствованного осознанного сна, пояснил Юмэ, знаешь такое? Когда можешь управлять сновидениями и всё такое. С ума не сойдёшь, наверное. Но мы все уже немного сумасшедшие, тебе не о чем переживать.
А те люди, попав на второй этаж, Тору ощутил себя окутанным теплом и уютом пространства. Большая комната была полной противоположностью той, в которой они впервые встретились: ни тесноты тёмных стен, ни тусклого света ламп и главное многочисленные окна пропускали внутрь солнечные лучи. Тору сглотнул, подходя ближе к стоящей в центре комнаты широкой кровати. Какими были те люди?
С племенными я даже говорить не решался, посмеялся Юмэ, мне казалось, они проломят даже это стекло. С цивилизованными было проще, иногда даже интересно. Однажды темнокожий парень читал мне лекции об истории Америки.
А эта кровать, Тору сел на прогнувшийся под его весом матрац, она двуспальная.
Всегда сплю так, невозмутимо сказал Юмэ, а иначе тесно.
Я иногда сплю на полу, ответил Тору, догадываясь, какое место ему было отведено. Спать на полу рядом с чьей-то кроватью былонеобычно. Но после плена тёмного и тесного помещения лежать, смотря в потолок просторной и уютной комнаты, казалось настоящим благом.
Ну зачем на полу? Спи рядом, я не кусаюсь. Да и так точно с кровати не сползу, хотя бы с одной стороны.
Я никогда не спал с мужчинами, Тору почувствовал, как уши начали гореть. Он прикрыл их прохладными ладонями и осознал, как, должно быть, глупо звучали его слова.
Ещё бы ты спал, посмеялся Юмэ и прыгнул на кровать, заставив Тору вздрогнуть от неожиданности. Стекло приняло размер комнаты и теперь служило надёжной перегородкой. Тору выдохнул с облегчением. Приставать не буду.
Я знаю.
Так уверен?
Доверяю тебе, улыбнулся Тору и лёг рядом, глубоко вдыхая запах свежести и уюта.
Солнце садилось. Краснеющие лучи мазками ложились на замерший за стеклом силуэт Тору засмотрелся на нежность, с которой закат обнимал беззаботность дня. Поцелуи солнца багровели на коже, с трудом чувствовалось доходящее до рук тепло.
Спокойствие мягким одеялом окутало тело: в сковавшем его блаженстве Тору не мог пошевелить и пальцем. Он прислушался, заметив доносящийся из-за стекла шелест глубокого дыхания. Юмэ в самом деле был живым лежал рядом и тоже наслаждался солнцем, слушал пение птиц и поскрипывание кровати. Остывающие лучи на стеклянном холсте писали тело Юмэ специально для Тору. Сейчас, смотря на притихшего друга, он наконец мог понять, что долгожданное счастье не выглядело, как шумные вечеринки, на которые его никогда не приглашали, или как пустая болтовня в перерывах между занятиями, после которой он чувствовал себя измученным и разбитым. Всё это время он, чувствуя себя обречённым и выброшенным за борт жизни, искал желаемое не там, где оно пряталось.