Мисаки Рин, второгодка из класса 2-С положила ему на стол конверт с лежавшей внутри запиской. Тору узнал её почерк и, заметив, как девушка посматривает на него в компании подруг, счёл её жест очередной насмешкой. Тору ничего не почувствовал. В детстве он не раз представлял своё первое свидание и первое признание в любви. Тору был уверен, что это будет настолько смущающе и неловко, что кровь пойдёт носом, а руки будут дрожать ещё несколько дней. Образ его будущей невесты никогда не виделся отчётливым, оставляя после себя лишь смутный силуэт примерно так он видел Юмэ из-за матового стекла. Однако сейчас, когда детская фантазия получила возможность приблизиться к реальности, он не испытал и части представляемого трепета. Даже насмешка со стороны Рин не вызвала бы у него на душе ни единой волны. Тору подумал, что, должно быть, действительно умер. В его возрасте мальчики тайком листают журналы для взрослых, просматривают запрещённые сайты и приглашают девушек на вечерние прогулки. Большая часть их разговоров вне учебных тем сводится к женщинам и сексу. Подумав об этом, Тору почувствовал себя странно: почему Юмэ до сих пор не говорил с ним об отношениях, отделываясь лишь глупыми шутками? С ними в самом деле что-то было не так?
Конверт от Мисаки Рин Тору убрал в сумку, намереваясь решить его судьбу дома. Сейчас его гораздо больше беспокоило собственное будущее и выступающие линии вен учителя Танаки.
Акияма-кун, голос Джуничи заставил Тору поёжиться, вы с Танакой-сэнсэем стали достаточно близки, верно?
Тору попытался расслышать в его словах угрозу, но не смог. Образ Джуничи вызывал тревогу, но в нём не за что было зацепиться. Какое разочарование вновь и вновь страдать от собственных мыслей!
Нет, Ямамото-семпай, отмахнулся Тору, желая поскорее закончить неприятный разговор, учитель помогает мне по вопросам учёбы и литературы не больше, чем остальным.
Да? переспросил Джуничи. А я с ним по кафе не ходил. И не думаю, что кто-то ходил.
Мне жаль, слова сами сорвались с языка, и Тору в следующую же секунду замер, задержав дыхание.
Твой выбор, пожал плечами Джуничи, не зазнавайся раньше времени, Акияма-кун, неожиданно мирно вздохнул он. Джуничи посмотрел на Тору с сожалением: так, что он сразу почувствовал себя униженным. И будь, пожалуйста, осторожнее, даже с учителями. Как лидер клуба, я должен позаботиться о тебе.
Позаботиться? Это Джуничи собрался о нём заботиться? Что он имел в виду, прося быть осторожнее? Не мог же Джуничи завидовать тому, что учитель уделял Тору много внимания? Ямамото никогда не страдал от одиночества, его всегда окружали одноклассники и друзья. Разве могло ему не хватать чего-то настолько, чтобы говорить с таким незначительным, как Тору? Стоило ли спросить об этом учителя Танаку? Или он, почувствовав недоверие, станет относиться к нему с презрением?
Как бы хорошо ни складывались дела в реальном мире, попросить совета Тору мог только у Юмэ.
Ты даже не представляешь, какими бывают люди, Акияма-кун, однажды сказал учитель Танака.
К фразе, звучащей так обыденно и избито, Тору отнёсся без особого интереса. Писать стихи и прозу под руководством и наставлениями Танаки Иори было гораздо увлекательнее. Учитель почти всегда соглашался с его мнением, корректируя лишь оформление и подачу. Работы Тору стали набирать популярность, и их слава вскоре разнеслась среди многих крупнейших школ Токио.
Тору всё больше боготворил Танаку Иори: с каждым новым выступлением и проектом он проникался к учителю особенной нежностью. К Мисаки Рин присоединилось ещё несколько девушек за месяцы у Тору скопилась стопка цветных конвертов, подарков и писем. Ему льстило женское внимание, оно окутывало теплом, сильно отличающимся от материнского. В их ласке не было тревоги и беспокойства, только странное и далёкое от понимания обожание, проливающееся на страницы чернилами и штрихами карандашей.
Ямамото Джуничи, признав успех члена своего клуба, говорил о нём с гордостью и больше не язвил по поводу близких отношений учителя и ученика. Его демонстративное спокойствие казалось Тору пугающим он с настороженностью относился к любой попытке Джуничи заговорить с ним по рабочим вопросам. Однако ещё больше Тору переживал за то, что учитель Танака в любой момент мог предпочесть ему Ямамото Джуничи, более успешного, взрослого и решительного. Он следил за каждым взглядом Танаки Иори, боясь пропустить в нём момент угасания искры заинтересованности. Тору не хотел, чтобы учитель касался Джуничи, чтобы заботился о его проектах и успеваемости. Он привык быть единственным учеником, удостоившимся такого внимания, и теперь не мог отпустить прилипшую к коже роль.
Тору ревновал. Обидно, глупо и безнадёжно ревновал Танаку Иори.
Мир Тору затрещал, затрясся и обернулся руинами спустя три месяца, когда учителя Танаку, человека с самой светлой улыбкой, безграничной любовью к детям и литературе, читающего стихи с выражением прирождённого оратора, задержали по обвинению в растлении несовершеннолетних. Слухи разлетелись по школе с небывалой скоростью, дошли до широких масс так же быстро, как распространяются смертельные вирусы, и поразили все слои общества от юных до пожилых. Все говорили о Танаке Иори с пренебрежением и ненавистью, родители его учеников, обеспокоенные состоянием детей, требовали жесточайшего наказания, жертвы Тору не мог решиться назвать учителя Танаку преступником молчали, опустив взгляд, и избегали любых вопросов. Тору отказывался верить в произошедшее: больше недели ему пришлось провести дома, пытаясь смириться с реальностью. Из головы не выходил образ жизнерадостного учителя, открывшего ему путь в мир литературы. Если бы не Танака Иори, Тору продолжал бы относиться к себе с презрением и выслушивать насмешки Юити и его друзей. Танака Иори сделал для школы больше, чем кто-либо, он зажёг так много талантов, что никто не смог бы оспорить его заслуг. Однако сейчас судьба учителя Танаки была перечёркнута газетными статьями, радиоэфирами и заседаниями суда.
Тору передёргивало от отвращения при мысли о том, с какой целью учитель помогал ему всё это время, зачем так искусно склонял к доверию и открытости, для чего помогал бороться со стеснением и неуверенностью. Почему он смог избежать участи пострадавших? Почему Танака Иори не успел осуществить то, что планировал? И, что беспокоило Тору больше всего и заставляло чувствовать себя куском прилипшей к ботинку грязи, почему в его глазах учитель Танака по-прежнему был добрым сэнсэем, любящим мотти и классическую поэзию? Почему Тору до сих пор вспоминал уютные беседы в кафе и вечера после них, когда он мог только лежать в кровати, обнимая подушку и пряча в ней расплывшуюся по лицу улыбку.
Ты даже не представляешь, какими бывают люди, сказал Юмэ, услышав эту историю. Тору показалось, что она задела его до глубины души, твой Ямамото был прав. А таким ублюдкам место в аду. Пусть жарится, когда его казнят!
Я до сих пор верю сэнсэю, ответил Тору, подходя к окну. Он сел на подоконник и прислонился лбом к стеклу: открылся захватывающий вид на зелёное поле и ломаные линии гор.
Ну и дурак, фыркнул Юмэ, тебе было нужно, чтобы он и тебяэтотого самого, в общем? Или ты думаешь, что это весело?
Нет-нет, я не это имел в виду, Тору помахал головой, не отводя взгляд от пейзажа, место мечты.
Так и назовём, согласился Юмэ, с удовольствием переводя тему, Дримленд.
Я не понимаю, как мог не понять, вздохнул Тору, разве Танака-сэнсэй мог?
Мог, категорично отрезал Юмэ. Он ни на мгновение не сомневался в своих словах. Мог, Тору, мог. Оно-то и страшно. Эти твари скрываются так хорошо, что опытных следователей за нос водят. Милые дядечки, любящие деток и всегда старающиеся им помочь. Или родственники. Хуже всего, когда родственники. И чаще всего именно они. Тебе повезло, что он ничего не сделал. Мне кажется, я должен был понять по твоим рассказам, что что-то не так. Не подумай, что я виню себя, тебя или тех детей. Мы просто слишком тупы для таких извергов, вот и всё. У них мозги потёкшие, вот вся энергия и идёт на змеиную изворотливость. Задушил бы, честно.
Я не оправдываю его, но
Ты оправдываешь, Тору, с горечью сказал Юмэ. Казалось, он был по-настоящему зол. Не при мне, пожалуйста.
Мне просто тяжело смириться, ответил Тору, у меня весь мир рухнул в одно мгновение, и я не знаю, что с этим делать.
Весь твой мир был в этомневажно ком, да? возмутился Юмэ. Тору мог ощутить его гнев на расстоянии: горячий, острый и неудержимый. Подлинный. Вот всё, его посадили по заслугам, и ты теперь на покой? Ты творишь такие вещи, ты пишешь, рисуешь, у тебя есть родители, да я у тебя есть, в конце концов! Или мы все не считаемся? Куда нам до зрелого растлителя малолетних, да? Это так для тебя выглядит?
Не злись, пожалуйста, неуверенно попросил Тору. В словах Юмэ была истина, которую нельзя было не признать. От этого становилось больнее: страдать по страданию было делом неблагородным и недостойным. Он неправ, я не отрицаю этого. Просто для меня он значил больше, чем учитель. Я не могу это объяснить, но это что-то очень приятное. Почти как с тобой, но немного иначе. Он тоже понимал меня, но по-взрослому, с трезвостью и глубиной. А если меня понимал такой человек, значит, со мной тоже что-то не то?
Ты придумал себе его. Он жестокий преступник, а ты не хочешь верить в это только потому что боишься признать, что ошибался на его счёт и доверял ему зря. Он был одним из твоих самых близких людей, ты не хочешь верить, что снова остался один. Я прав? Тору нехотя кивнул. Юмэ снова был прав, он был прав всегда, когда разговор касался отношений между людьми. Мог ли обычный подросток так понимать мотивы поступков и легко предугадывать их последствия? Танака Иори всегда вызвал у него настороженность и, хотя Юмэ редко говорил об этом, наверное, не желая рушить надежды друга, Тору мог считать напряжение в его поведении.
А ведь кому-то ошибка твоего «сэнсэя», нарочито грубо сказал Юмэ, могла стоить жизни. Вернее, она стоила после случившегося эти дети долгие годы потратят на то, чтобы вновь почувствовать себя чистыми. Возможно, они никогда больше не смогут.
Да, я знаю, ответил Тору. Представлять себя на месте жертв было тяжело, но он не мог отделаться от этого желания. Его мучило чувство вины: он был здесь, непринуждённо разговаривал с другом о случившемся, бессовестно рассуждал о правых и виноватых и находил десятки причин оправдать преступления. В это же время напуганные дети, пережившие настоящий кошмар, сейчас вряд ли могли полноценно рассказать о нём даже родителям. Они испытывали боль и гложащий стыд, который липко протянется на десятилетия, оставив на годах чёрный зловонный след.
Пока Тору не мог забыть душевные разговоры с Танакой Иори, его жертвы вспоминали его лицо и собственные мучения, раз за разом переживали превращение их тел в израненные сосуды.
Ты снова драматизируешь, да? переспросил Юмэ. Только вот этого вот не надо, ладно?
Прости, в привычной манере поклонился Тору.
Хуже привычки драматизировать только курение. Оно ещё и воняет.
Не любишь запах сигарет?
Ненавижу, ответил Юмэ, так раздражает, когда все крутые парни в фильмах курят. Я вот не курю, но я и не крутой, наверное. Хотя девчонкам нравлюсь, не без гордости добавил он. А твои девочки как?
Ну перестань, смутился Тору, никакие они не мои.
Но записки тебе таскают, посмеялся Юмэ, значит, твои. Ты же мне сам показывал.
Больше не буду тогда, пробубнел Тору. Здесь когда-нибудь бывают дожди?
В нашем Дримленде всегда светит солнце. Вечное лето, сказал Юмэ, но, если захочу, хоть вулкан извергнется.
Но тут нет вулканов, заметил Тору.
Потому что не хочу.
***
История, которую он так и не рассказал Юре, сейчас казалась особенно притягательной. Тору был рад, что не успел поделиться ей тот понял бы всё не так, как нужно, и очернил бы своим непониманием ценнейший эпизод его ненасыщенной жизни.
Тору знал, что никому не доверит тайну своего прошлого, поддерживающую его на плаву. А Юра Юра наверняка уже завтра не вспомнит и имени Танаки Иори. История Дримленда также останется для него «низкопробным азиатским фэнтези», для которого нет места среди эмоциональных будней.
Как бы ни было тяжело это признавать, Юра не был Юмэ и не умел слышать так, как друг из прошлого. Рано или поздно Тору придётся смириться с тем, что никогда больше он не встретит кого-то похожего на Юмэ с его вдумчивой непосредственностью, способной найти ответ на любой вопрос. Именно Юмэ подходил под клишированное «хороший друг», и именно благодаря ему Тору мог поверить в то, что истории для детей не врали, когда говорили о существовании такой дружбы и таких чувств. Ему часто казалось, что они в самом деле были избранными и связанными где-то в мире богов, и с каждым годом, когда прошлое безвозвратно уносилось вдаль и оставляло после себя лишь незыблемый яркий свет, вера крепла, оставляя позади сомнения и тревоги.
Ни ум, ни лёгкий и весёлый характер Юры не могли возместить ему глупую и до боли обидную потерю Юмэ. Тору считал подлым и низким пытаться заменить одного человека другим, но, почти убедившись в том, что такова была окружающая его действительность, смирился со своими попытками заполнить образовавшуюся внутри пустоту. Он не мог сделать это, используя хобби, потому что единственно привлекающие его поэзия и живопись лишь откидывали мысли назад, напоминая о том, чего больше никогда не случится. Тору старался убедить себя в том, что давно потерял всякую надежду увидеть Юмэ ещё раз, хотя бы на мгновение прикоснуться к матовому стеклу и больше не молчать, позволяя счастливым минутам уходить прочь. Однако почти каждую ночь он, закрывая глаза, надеялся, что судьба смилуется над ним и пошлёт ему желанную встречу.
Встречи не происходило, утро приносило разочарование и тоску, и Тору чувствовал, как каркас из любви к прошлому начинал трескаться, оставляя его в одиночестве висеть над бездонной пропастью. Он знал, что вот-вот сорвётся вниз, а от бессилия изо рта вырывался лишь нервный смех: он совершенно ничего не мог сделать с рушащейся опорой, у него не было ни одного средства, способного удерживать её ещё хотя бы десяток лет.
Время неумолимо бежало вдаль, и ему оставалось лишь смотреть ему вслед, согревая холодными и влажными руками тлеющий уголёк надежды.
Шаг седьмой. Твоё прикосновение. Ничего за ним
Тору решил не спать. За окном ветер раскачивал скрипучие ветви, и веки норовили опуститься под монотонный звук природной стихии. В доме было тихо. Когда мать Тору развелась с его отцом, её сон неизменно сопровождало бурчание телевизора, услышать которое не удавалось даже при тонких стенах. Из родительской спальни виднелись бледные вспышки кадры сменяли друг друга, успокаивая и рассеивая одиночество. Тору мог понять мать: развод с отцом дался ей тяжело не только из-за вынужденного переезда, испорченной репутации и рухнувших в один миг надежд, но и из-за подлого предательства Акиямы Ясуо. Тору не мог ненавидеть отца, но и не ненавидеть его не получалось. Он смотрел на себя в зеркало и, пытаясь рассеять наплывающий морок, всё равно видел знакомые черты. Мать видела то же самое: каждый раз, когда её взгляд останавливался на родном сыне, она наверняка находила в нём неверность мужа, рассыпавшуюся мечту о счастливой семье и домашнем уюте. Тору был живым напоминанием о горько-сладком прошлом, сером настоящем и не случившемся будущем.