Набравшись духу, во второй половине дня Крох относит свои сокровища в Дармовой магазин и кладет их на полку, где живут те вещи, что пока никому без надобности. Он трогает ожерелья из конопли, что плетет Сильвия, один роликовый конек, замызганные книги в мягкой обложке, аккуратные стопки латаных джинсов, фланелевые рубашки. В углу Шерил взвешивает сушеную клюкву и раскладывает ее по бумажным пакетам, чтобы те, кто готовит, разобрали ее по домам, и когда она поворачивается спиной, Крох погружает ладошки в бочку с мукой, с наслаждением продавливая ее сквозь пальцы. Маффин, которая разливает по банкам растительное масло, поднимает на него взгляд, и в брызгах масла на стеклах очков ее глаза преломляются во множество крошечных моргающих глаз. Но Маффин его не выдаст. Он хватает ломтик сушеного яблока из корзинки для перекуса и по холоду несется домой. Когда он входит, мать вскидывает голову и спрашивает: Куда ты делся, малыш? хотя ответа даже не ждет.
У него созрел план. Завтра он ускользнет из Детского стада и дома счастливо засядет за свою новую книгу, собирая и складывая по кусочкам ужасающие, колкие истории, пока мир не будет набит ими так, что ничто другое уже не сможет проникнуть внутрь.
* * *
Снег тает под ледяным дождем, небо цвета льняного полотна. К Кроху подходит Джинси. Лицо у нее красное, зареванное. Ей восемь лет, голова в буйном вихре белых кудрей. Она старше, но они с Крохом самые лучшие друзья. Они застегиваются на молнию в его спальном мешке, и в тесноте она шепчет: У меня родители ссорятся.
У Кроха так много всего рассказать, что он не говорит ничего.
Они играют в дочки-матери, в бойкот, в Хэнди и Лайлу. Играют в Никсона: Джинси делает искреннее лицо, складывает пальцы буквой V и говорит: Я не плут! Играют в Акушерку: Джинси исполняет роль Астрид, а Крох выпихивает фарфорового пупса из своей вроде бы йони, пока Ханна, увидев это и побелев, не предлагает: Эй, дети! А давайте-ка сделаем печенье! И потом они месят, взбивают и пекут овсяное печенье с миндалем, изюмом и патокой, а Ханна, стоя у кухонного стола, командует, что делать дальше.
Внутри Кроха наполняется воздухом пузырь благости, и Крох несет себя бережно, чтобы тот не лопнул.
Эйб приходит домой, покуда еще светло, и готовит ужин на всех: блины с темпе, консервированными грибами и соевым сыром. В девять вечера родителям нужно быть в Восьмиугольном амбаре, где будет конструктивно-критический разбор поведения Тарзана. Тот домогался сразу нескольких девушек, против их воли, и даже Беременных, чем распространял дурные флюиды. Ханна кутается в свой слишком большой свитер и похожа на змею, готовую к линьке.
Эйб говорит, хмурясь: Не уверен, стоит ли оставлять детей здесь одних
Мы будем хорошо себя вести, обещает Джинси. Мы не подойдем к печке и не выйдем во Двор! Если нам станет страшно, мы побежим в Розовый Дударь!
Ханна и Эйб неохотно уходят в сумерки.
Снова в спальном мешке, Джинси обнимает Кроха так крепко, что он хнычет, и тогда она отпускает его и начинает нашептывать истории.
Рассказывает, что под пешеходным мостом через реку живет тролль, которому, чтобы перейти мост, надо что-нибудь подарить. Красивый лист, или болтик из Гаража, или кусочек фрукта, но небольшой, чтобы зря не тратить.
А если козявку, интересуется Крох.
И козявка сойдет, говорит Джинси, и они смеются.
Она понижает голос. Джиннис любилась и с Хэнком, и с Хорсом, и теперь близнецы не разговаривают друг с другом. Что плохо, потому что они оба Ассенизаторы и чистят уборные.
Уэс и Хейвен ждут ребенка, и Уэс с Фланнери тоже, говорит она, так что Хейвен и Фланнери подрались из-за Уэса, и у них все лица в царапинах.
Джинси слышала мышиный разговор на прошлой неделе. Мыши пищали своими тоненькими голосками, что очень-очень-очень хотят есть.
Когда Пинат и Клэй прикуривают сигарету от уже зажженной, это называется голландский трах, хотя трахом между собой они не занимаются, нет, они цыпочек любят.
В лесу живет ведьма. Прошлым летом, на празднике земли Кокейн, когда все взрослые упились Кисло-сидром, Джинси пошла в Сахарную рощу, потому что ее родители разругались, и там видела, как высокая согбенная старуха в черном остановилась, поглядела на нее и все, ушла. У нее были длинные белые космы и ужасно недоброе лицо. И нет, она не шла, а парила.
Джинси все бормочет и бормочет себе, а Крох засыпает. Ему мнится тьма, где роятся тролли, множество троллей, похожих на зеленого низкорослого Хэнди. Он видит Сахарную рощу, окутанную зловещим мраком. Видит Пруд, который блестит в лунном свете. Там ведьма с плохими, как у Астрид, зубами, со свалявшимися, как у Ханны зимой, волосами и с кислой желтой физиономией, как у Мидж, вновь и вновь выплывает из тени, пока он не осваивается с ней настолько, что начинает ее ждать, и даже начинает хотеть, чтобы она вышла, пока не говорит себе прямо внутри сна, что больше не боится ее. И так и есть, не боится.
* * *
Шум посреди ночи; за Эйбом пришли и перекрикиваются друг у друга над головой. Когда Ханна встает, чтобы сварить кофе, Иеро говорит: О, привет, Ханна, детка. Фред Мейджор хлопает ее по плечу своей огромной ручищей. Но к тому времени, когда кофе перестает сочиться, никого из мужчин, чтобы выпить его, в комнате больше нет. Ханна садится за стол. Ее глаза посверкивают из тени.
Из своей пижамы Крох вырос: кромки врезаются в икры и предплечья, голый живот мерзнет. Он идет к Ханне, забирается к ней на колени, кладет голову ей на грудь, слышит медленный стук ее сердца.
Она говорит: Утром, мой друг, тот, кого ты любишь, уйдет.
Крох ничего не говорит, но думает: что, Эйб? и что-то в нем потихоньку обваливается. Ханна, должно быть, знает, что он подумал, потому что говорит: Нет-нет-нет-нет. Вандер-Билл. До того как он приехал сюда, у него было другое имя. Он совершил что-то плохое, о чем до вчерашнего дня мы не знали, и теперь должен уйти.
Вандер-Билл? Вандер-Билл, который на руках, обезьяной, в Сахарной роще перелетает с ветки на ветку? Вандер-Билл, который кричит животными лучше, чем сами животные, и осенью (о, как давно это было, яркие, словно драгоценные камни, листья, дух осени, серебристый и золотой) кулдыкал индейкой так, что индюк ростом с Кроха, влекомый похотью, выскочил на них из кустов?
Утром за Вандер-Биллом приходят Свиньи. Все аркадцы собираются во Дворе, пока Свиньи рыскают по жилищам, чтобы его найти. Все молчат. Крох усаживается на ступни Ханны, чтобы отделить свою задницу от мерзлой земли.
Он не ожидал того, что увидел. Он представлял себе что-то розовое, с пятачками и хвостиками завитушкой, как на картинках в тех книжках, которые им читают в Детском стаде. Но оказалось, что Свиньи это дядьки в черных костюмах и зеркальных темных очках. Правда, морды у них розовые: это, по крайней мере, так. Может, прячут хвосты под мятыми брюками? После них остается странный запах. Одеколон, шепчет Ханна, скорчив гримаску.
Свиньи заходят в Первый семейный ангар, а затем во Второй. У тех, кто стоит по границе леса, в руках оружие, и Крох с удивлением замечает что-то зеленое у себя под ногами. Чесночник аптечный, осока кочковатая, отвечает ему Доротка, когда он ее спрашивает. Весна уже скоро. Ему надоели люди, которые бормочут что-то по рации. Отправлялись бы поскорей по своим домам.
Крох слышит, как Лейф спрашивает у Астрид: Они что, собираются в нас стрелять? Астрид отрицательно мотает головой, но взгляд у нее суровый, и она прижимает лицо сына к своему животу.
Вывалив из палатки Одиночек, Свиньи входят в Розовый Дударь. Выходят оттуда и входят в Хлебовозку. Оттуда идут в пристройку Франца и Ганса, где со стропил, как огромная мексиканская пиньята[13], свисает недоделанная кукольная голова, хотя Певцы Сирсенсиз не вернулись еще из тура. После того входят в Курятник и остаются там некоторое время. Огромные и негодующие, Куры на сносях, в ботинках и свитерах своих мужчин, с визгом выскакивают наружу.
Аркадия-дом на вершине холма кишит Свиньями. Крох смотрит на крышу, но Эйб сегодня там не работает. Там вообще нет аркадцев. Должно быть, они не начнут работу, пока Свиньи в черном не уберутся.
Наконец подходит Свинья со злой жирной мордой. Рядом с ним шериф из Илиума в рубашке цвета хаки, который, Крох это видел, как-то попивал кофе с Титусом в Привратной сторожке. Сивые его волосы расчесаны так, чтобы прикрыть лысину. Мельком подмигнув Титусу, он отводит взгляд.
Они разговаривают втроем. Сердитая Свинья начинает кричать. Шериф бубнит что-то успокаивающее. Титус, в общем, помалкивает.
Наконец они разворачиваются и по снегу направляются обратно к Аркадия-дому. Свободные Люди идут за ними. С вершины холма, стоя на крытой сланцем веранде, они наблюдают, как Свиньи рассаживаются по легковушкам и грузовикам, которые, уезжая, посверкивают красным и синим.
Когда выезжает последний, вокруг Кроха раздаются радостные вопли, до того громкие и неожиданные, что он вздрагивает и от страха утыкается лицом в ближайшие к нему ноги, набухлые бедра Иден, лоб которой полумесяц над ее беременным животом, когда она, смеясь, смотрит на него сверху.
* * *
Во второй половине дня Эйб привозит в фольксвагене ящик кленовых трубочек и ведра для первого сахарного сезона в этом году. Сахарная роща огромная, старая, и сироп это то, что можно продать. Они жили рядом три года, не догадываясь, что это в самом деле за роща, пока однажды воскресным утром Доротка не встала на Собрании в Восьмиугольном амбаре и не предложила, волнуясь, сделать сахар в этом году. Из чего, удивился Хэнди, наш тростник совсем не так уж хорош. Доротка смутилась, а потом сказала: Ну как же, а Сахарная роща? Это старые мощные насаждения, мы сможем собрать с них много галлонов сока. Тут Хэнди сказал: Какая еще Сахарная роща? И Доротка, мотнув в изумлении головой, повела их в Сахарную рощу, чудесный лес на другой стороне Пруда, и они поверить себе не могли в этот новый подарок, бросались снегом, который в тот день был слишком рыхлым, чтобы лепить снежки, все аркадцы были осыпаны сверкавшей на солнце пылью.
Хэнди хотел назвать продукт сахар Свободных Людей, Титус синцбаквуд, как называют сахарный сироп канадские индейцы-алгонкины, это значит добытый из дерева, однако Эйб, возражая тихо, но упорно, как он иногда делает, настоял на своем, и сахар назвали Аркадский чистый.
Ханна с Крохом вышли во Двор, чтобы встретить его и помочь разгрузиться. Эйб подъезжает к Хлебному фургону, из радиоприемника доносится тоненький вой: На цыпочках меж тюльпанов[14].
Как там в Вермонте? говорит Ханна.
Эйб обнимает Ханну и что-то шепчет ей на ухо. Он высокий, она высокая, и Крох сжат между ними, как между теплыми стволами взрослых деревьев. Ему хочется, чтобы объятие не кончалось, но через минуту оно кончается. Распадается на куски. Родители отворачиваются друг от друга.
* * *
Вдобавок ко всему прочему женщинам приходится делать сахар: мужчины от восхода до заката заняты в Аркадия-доме и часто за его пределами. Они орудуют рубанком и стучат молотком, проводят трубы и штукатурят, накатывают краску, которую им выдали в илиумском хозмаге в обмен на то, что Лисонька и Китти попозировали там кокетливо с малярными щетками для магазинной рекламы.
Детское стадо однажды свели в Сахарную рощу в познавательных целях. Огромные клены увешаны сосульками, корни так переплетены, что рогожкой висят над землей. Здесь нет ветра, и когда солнце добирается до стволов, они светятся мягко, как керосиновые лампы.
Тут как в церкви, вздыхает Мария и отворачивается, чтобы втайне четырежды коснуться себя, от головы к животу, от плеча к плечу, и Крох, прячущийся за деревом, повторяет это движение за ней снова и снова. Ему нравится торжественность жеста. Он не хочет, чтобы другие это заметили. Суеверие, фыркает Ханна, когда кто-то упоминает о Боге. Хотя те, кто живет здесь, выполняют свои ритуалы: Мухаммед становится коленями на коврик посреди дня, устраиваются еврейские праздники-седеры и рождественские елки, к религии относятся примерно так же, как к гигиене: личные потребности лучше придерживать при себе, чтобы не задевать остальных.
Микеле сверлит по отверстию в каждом толстом стволе, Иден вкручивает в отверстие трубочку-носик. Деревья кровят чистым соком. Пинг-пинг-пинг, капает он в ведра подобно тому, как стучит в крышу Хлебовозки теплый дождь. Но ощущается этот стук по-другому; он отдает сладостью.
* * *
В Крохе стронулась с места речь. Каждый день маленький взрыв понимания. Он помнит, как прошлым августом лежал в теплой мелкой воде на отмели Пруда, а под водой его покусывал кто-то невидимый. Теперь, когда у него есть книга Гримм, это как если бы его глаза оказались под водой, и он наконец смог разглядеть там крошечных рыбок. Речь распадается на слова, каждая фраза имеет свой порядок: Праститьмня становится Простите меня, а Власьнарду Власть народу, все слова становятся внятными как по отдельности, так и вместе.
В его сознании появились ящички, по которым можно людей рассортировать. Хэнди Лягушачий король. Титус одинокий людоед в Привратной сторожке, отгоняет Свиней и зевак. Высокий Эйб с его инструментами, топором, бородой лесоруб. Иден, с ее ярко-медными волосами и бледной кожей, поедающая сочную зелень, выращенную на южном окне Курятника для Беременных, королева. Он надеется, что она не та добрая мать, которая должна умереть, чтобы освободить место злой мачехе. Надеется, что она не та плохая мать, что продаст своего ребенка за травы. Вандер-Билл, с его подвижным лицом и обезьяньими ухватками, был дурак. С Астрид трудно: волосы у нее блестят, как у принцессы, но лицо старое, а зубы ужасные, как у ведьмы; она принимает роды и раздает людям лекарства, как ведьма, но она замужем за Лягушачьим королем, и, значит, королева. Ладно, он разберется с ней позже.
Проще всего с Ханной. Всегда в постели, и когда день разгорается, и когда догорает, она спящая принцесса, зачарованная.
Крох убирает книгу на место и подкладывает в печь еще полено. Если этого не сделать, у него потечет из носа, и Эйб, вернувшись домой после ужасно долгого дня на холодной крыше, нахмурится на Ханну, которая не поднимется с тюфяка. Она сомкнет веки, позволяя осуждающему молчанию скатиться с нее. Крох закрывает заслонку, съедает кусочек сушеного ананаса и долго смотрит на бугорок Ханны.
Сможет ли она проснуться сама? День клонится к сумеркам. В лесу поднимается ветер, и Крох слышит его темный, устремленный на них порыв.
Наконец Крох старательно моет руки и трижды чистит зубы пищевой содой. Опускается на колени позади материной подушки. Обхватывает ладонями ее щеки. Наклоняется над ней медленно-медленно и касается своим ртом ее рта, целуя ее со всем, что у него внутри, крепко прижимает свои губы к ее губам, так что чувствует под ними твердость ее зубов, ловит несвежий привкус ее дыхания.
Она не проснулась, когда он поднял голову. Он печально снимает руки с ее щек. Это то, чего он боялся. Крох не тот. Он не ее принц.
* * *
Женщины кипятят кленовый сок в водонагревателе, который Тарзан переделал в огромную пароварку, и по всей Аркадии пахнет сладко и чуть-чуть горько от подгоревшего по краям. Высовывая язык, Крох почти чувствует на нем сахар. Однажды утром, когда Лисонька по свежим сугробам ведет Детское стадо к Сахарнице, они видят, что Микеле и Сьюзи, очумелые от того, что варили сахар всю ночь напролет, разрисовывают мягкий снег струйками сиропа. Сироп, остывая, тонет в снегу, и когда они выуживают его, видно, что он затвердел и превратился в ириску.