Очереди большие, пояснила мама, сгружая сумки на кухонную стойку. Я у касс, наверное, полчаса простояла. Она устало прилегла на ворох пакетов и закрыла глаза.
Я бы чаю с удовольствием выпил, сказал папа.
А? Мама открыла глаза. Да, конечно. Сейчас.
Да не спеши, сказал он ей и, достав из одной из сумок газету, направился к двери. Я подожду, пока ты разберешь покупки.
Насвистывая что-то себе под нос, он зашагал по коридору.
* * *
Мы так и не поняли, отчего она не сумела себя отстоять. И почему Найджела и бороды хватило, чтобы сломить ее окончательно.
2003
Мы сидели в тенистом углу мемориального сада, целовались и обсуждали всякую ерунду. Солнце палило вовсю, а Анна любила жару, но я рассудил, что в тени будет безопаснее. Здесь проще уберечься от чужих глаз. В этот полуденный час в саду собралось немало народа. Встречались тут и стайки подростков, и пенсионеры на лавочках, и влюбленные, льнущие друг к дружке.
Но в нашем уголке никого больше не было. Нас окружали только пышные тропические растения, и стоило улечься на траву, взглянуть на листья пальм на фоне голубого неба, почувствовать спиной жар, идущий от земли, и тут же казалось, что мы на каком-то далеком острове. А монотонный шум машин, доносящийся с шоссе неподалеку, это баюкающий плеск прибрежных волн.
Если бы ты мог отправиться в любую точку мира, куда бы поехал?
В Италию, не задумываясь ответил я.
Я тоже! Она приподнялась на локте и посмотрела на меня. Там настоящий рай для писателей, столько вдохновения! А куда именно?
Я пожал плечами.
Думаю, там и в провинции очень красиво. Но наверное, в Венецию, ответил я и посмотрел на нее. Погоди-ка. Ты-то уже в Италии наверняка бывала.
Анна залилась краской:
В Венеции не была!
Я уж думал, ты скажешь, что Венеция это клише.
Она состроила гримаску:
Ну а как без клише? Даже попытки спрятаться от них и жить свободной жизнью это тоже вполне себе клише! Мы в жопе хоть так, хоть эдак, ничего не поделаешь!
Ну ты и хулиганка, а! Я других таких не знаю!
Она рассмеялась и сорвала несколько травинок.
Девчонка бунтует против религиозного воспитания и потому так и сыплет ругательствами при любом удобном случае. Классическое клише. А тебе бы хотелось, чтобы я не ругалась?
Я покачал головой:
Мне ты нравишься такой, какая ты есть.
Славно, ответила она и снова улеглась на траву, подняв взгляд в небо. Потому что в противном случае черта с два я бы бросила это дело.
* * *
Мне понадобилась летняя обувь, так что мы отправились в город на ее поиски. Анна всю дорогу шагала чуть впереди, а когда мы зашли в магазин, стала внимательно разглядывать лица покупателей.
Ты будто мой телохранитель, шепнул я ей на ухо, а она посмотрела на меня и улыбнулась.
А тебя что, надо защищать? спросила она, разглядывая вещи на вешалках. Вот это тебе очень пойдет, заявила она, показав мне темно-синюю футболку. Мне нравится этот цвет на парнях, заявила она, но потом, словно передумав, повесила футболку на место. Мы за обувью пришли, помнишь?
Я выбрал какие-то парусиновые туфли и пошел заплатить за покупку, а Анна пообещала, что будет ждать меня у выхода. Поравнявшись со стойкой, на которой висели те самые темно-синие футболки, я обернулся, чтобы убедиться, что Анна меня не видит, отыскал нужный размер и прихватил с собой на кассу.
* * *
Чуть позже мы направились к ее машине. Ноги обжигал жар, пробивавшийся сквозь бетон. В воздухе пахло горячим асфальтом резко, точно бензином перед самым взрывом.
Стой, вдруг сказала она, схватив меня за руку. А почему бы нам этого не сделать? Почему бы не поехать в Италию?
Я остановился.
Вдвоем?
Да! Она крепче сжала мою руку. Ну давай! Давай поедем!
А когда?
Слышала, в Венеции очень красиво зимой. Да и поспокойнее. Она улыбнулась. Как-никак мы против клише.
Я не знал, что на это сказать. Как я мог согласиться, не убедившись сперва, что она не шутит, что вся подготовка, отговорки для родителей, обходные пути все уже продумано? Как мы это все провернем? Я не знал, что ответить, и потому промолчал.
Да ладно тебе! сказала она и потянула меня в город. Чего это ты так испугался?
Мы зашли в турбюро, а вышли с ворохом брошюр, блестящие страницы которых пестрели гондолами, столиками кофеен, видами закатов. Типичные итальянские мотивы, пояснила мне Анна, уже не заботясь о том, чтобы идти от меня чуть поодаль. Ее, кажется, нисколько не волновало, что нас могут увидеть вместе.
Ой! меня вдруг накрыла знакомая волна разочарования, и я остановился как вкопанный. У меня паспорта нет.
Она посмотрела на меня так, будто я ляпнул несусветную глупость.
Я лет десять не выезжал за границу, сказал я в свое оправдание. Пальцы нащупали в кармане зажигалку.
Она быстро обдумала мои слова, потом резко развернулась и зашагала в другую сторону видимо, вернуть брошюры.
Ты куда? спросил я.
На почту! бросила она через плечо. Хватит уже отговорки искать!
Мы нашли на стойке анкету и остановились у фотобудки. Я посмотрел на свое отражение в крошечном зеркальце и провел рукой по бритой голове.
Анна толкнула меня внутрь и усадила на стул.
Только не улыбайся, запомнил? сказала она, забрасывая монетки в слот.
Погоди! сказал я, когда она отступила и стала задергивать шторку. У меня есть мелочь! Но тут полыхнула ослепительная вспышка.
Так, один кадр запороли, прокомментировала Анна снаружи. Осталось еще три.
Я старательно расслабил лицо и попытался придать ему спокойное выражение, хотя внутри у меня все бурлило. Краешком глаза я заметил за занавеской загорелые ноги Анны. Ее ногти, покрытые красным лаком. Я с трудом сдержал улыбку, и тут вспышка полыхнула снова.
* * *
Я помню тот день фрагментами. Как мы лежали на траве в мемориальном саду, шли к ее машине, были на почте, потом переместились ко мне, где улеглись в постель и стали рассматривать брошюры и обсуждать, куда именно поедем. Эти воспоминания живут у меня в голове, будто смонтированное кино. Немного неправдоподобное, слегка клишированное, состоящее лишь из самых удачных кадров. Может, я не слишком точно запомнил слова, прозвучавшие в тот день, но чувства, которые они во мне пробудили, прочно запали в память а ведь что, по сути, остается у нас от других, если не чувства, которые мы рядом с ними испытывали? Они словно точка в конце предложения. Мутное зеркало, сквозь которое мы силимся разглядеть себя.
Два удачных снимка я прикрепил к документам, третий, не соответствовавший требованиям, Анна отрезала и спрятала в сумочку. А я оставил себе последний. На нем виден профиль Анны она тянется ко мне из-за шторки и льнет языком к мочке моего уха. Рот мой смеется от изумления, от шока, от ужаса. Глаза крепко зажмурены, а кожа такая красная, будто вся кровь пробилась на поверхность, будто я не могу поверить в происходящее, будто я счастлив.
Конец девяностых
Когда в жизни ребенка случается травматичное событие, его воспоминания делятся на два лагеря: «до» и «после». Если детство это пирог, то травма нож, разрезающий его насквозь. Это написание слова и вычеркивание его. Маленький мозг не в силах постичь всей гнусности случившегося. И только метафоры все проясняют.
Во всяком случае, так было со мной.
После случившегося одна девчонка в начальной школе прислала мне любовную записку. Ее звали Тэмми, и она носила в ушах сережки-звездочки, которые приходилось заклеивать перед каждым уроком физкультуры. Свое послание она написала на розовой бумаге, которая пахла клубникой, а букву «й» украсила сверху цветочком. «Тэмми любит Ника. А Ник любит Тэмми? Не разбивай мне сердце!» А снизу она нарисовала сердечко с трещиной посередине как иллюстрацию того, что будет, если его разбить.
Записку мне передала на школьной площадке Джоанн Батлер и тут же ушла к Тэмми и другим девчонкам. Под их пристальным взглядом я медленно развернул записку, прочел ее и, помнится, добравшись до треснувшего сердечка, уставился на него и смотрел на несколько мгновений дольше, чем полагалось бы. Отчего-то меня зацепила эта маленькая прореха в форме молнии, рассекшая целое на две половинки. По прошествии минуты или около того я поднял взгляд и увидел, что все девчонки смеются все, кроме Тэмми, и, хотя я вовсе ее не любил, я улыбнулся ей, будто это не так, а она улыбнулась в ответ, и вид у нее сделался самый что ни на есть счастливый. У меня было такое чувство, будто я сделал доброе дело. Потом прозвенел звонок, и я смял записку в крохотный комочек и бросил на землю.
Есть у меня воспоминание из обоих лагерей разом.
В детстве я просто обожал цирк, а все потому, что пересмотрел «Бронко Билли», где Клинт Иствуд кидает ножи в свою возлюбленную, привязанную к колесу. Недаром на девятый свой день рождения я попросил в подарок набор «Обезьянки в цирке» и долгие часы рассаживал их по лавочкам и качелям, крепил за лапки к трапеции и крутил снова и снова. И сам не знаю, за что я так любил цирк. Но факт остается фактом.
Я грезил о том, что однажды мы отправимся туда все вместе, вот только наша семья была вовсе не из тех, что выбираются куда-нибудь на выходные. Знаете, бывают такие семьи, у которых есть годовой абонемент в Торп-парк или Леголенд, которые договариваются с другими родителями о совместных выездах, не берут с собой ланч в поездку, а заходят в местные ресторанчики и выбирают из ламинированного меню все, что только душе угодно. Они часто собираются в дорогих развлекательных центрах, хохочут от души, устраивают частые паломничества в «Дисней», ходят друг к другу в гости на воскресный обед, играют в мяч в местном парке. Так вот, моя семья не из их числа.
Как-то раз папа поехал в Девон за клюшкой для гольфа, заказанной у поставщика. Она была очень редкой и стоила целое состояние, и потому папа решил не доверять доставку ни продавцу, ни нерадивым почтовым службам, а проехать пару сотен миль и забрать ее лично. Каким-то чудом мама уговорила его взять меня с собой, и мы целых восемь часов провели в машине вдвоем. Я ехал на переднем сиденье, рядом с ним, а в какой-то момент, по пути домой, мне даже разрешили поставить в магнитолу кассету по своему выбору. Я рассказал папе про группу, которую мы слушали, пересказал историю написания одной из песен, которую я читал, и он, как мне показалось, внимательно слушал. Клюшка лежала на заднем сиденье судя по всему, и впрямь очень, очень хорошая, а папа улыбался и явно пребывал в отличном настроении недаром он время от времени ерошил мне волосы.
Мы притормозили перед очередным светофором, и я, выглянув в окно, увидел на деревянном билборде огромный плакат. И сам не знаю, как мне только хватило смелости, но я ляпнул:
Пап, а ты меня сводишь в цирк?
Что?
Я указал на плакат на льва с широко распахнутой пастью, на укротителя и его неправдоподобно густые, изогнутые кверху усы. Он раскинул руки в радушном жесте, будто приглашая нас в гости.
Туда сводишь?
Папа молчал добрую минуту. На его лице возникло то самое выражение, которое появлялось каждый раз, когда он не знал, что сказать, и попросту тянул время.
Неужели тебе так уж нравится цирк?
Я кивнул:
Я давным-давно мечтаю туда попасть!
Правда? Он почесал подбородок. Что ж, сынок. Давай вот как условимся. Когда цирк приедет к нам в город, я тебя обязательно туда свожу.
Я так обрадовался, что даже поблагодарить его не смог.
* * *
А через полгода произошло то самое событие.
Молния раскроила сердце.
* * *
Через девять месяцев я как-то раз прибежал из школы и, швырнув рюкзак на пол, воскликнул:
Папа!
Он сидел в гостиной, поставив ноги на скамеечку и углубившись в газету, раскрытую на разделе «Спорт».
Пап, они приезжают через месяц! сообщил я, задыхаясь; в тот миг мне казалось, что я вот-вот умру.
А?
Цирк! Помнишь? Через месяц он будет у нас в городе!
Папа опустил газету пониже и с недоумением посмотрел на меня:
Напомни-ка, о чем речь.
Помнишь, мы с тобой в прошлом году ездили в Девон за клюшкой для гольфа? И увидели афишу! Ты пообещал, что сводишь меня! напомнил я, не в силах сдержать отчаяния.
Его лицо резко изменилось. Сэл стоял на пороге, придерживая дверь, и с сочувствием наблюдал за моими стараниями. Он с самого начала знал, что так все будет. «И все же он пообещал, что отведет меня! восклицал я, сидя в машине рядом с тетей Стеллой по пути домой. А он ведь «слов на ветер не кидает»! И постоянно об этом твердит! Правда ведь, тетя Стел?»
Она крепче сжала руль, не сводя глаз с дороги.
И вот теперь я ждал, что папа подтвердит то, что я уже и без него понял: он попросту забыл о своем обещании. Он почесал подбородок и наконец сказал:
Ну конечно, помню-помню! Не беспокойся, сынок. Я все обсужу со Стеллой и достану билеты. И он вновь углубился в чтение.
Я торжествующе улыбнулся и посмотрел на Сэла. Вот видишь, читалось в этой улыбке. Я же говорил!
Сэл только закатил глаза и исчез за дверью.
* * *
Несколько недель, вернувшись домой из школы, я регулярно перекапывал стопки бумаг на письменном столе в поисках хоть каких-нибудь улик. И наконец однажды нашел на ворохе квитанций конверт, из которого высунулись три билета на дневное субботнее представление. Места дешевые, но какая к черту разница. Блестящая золотисто-алая рамка на конверте выглядела в моих глазах на миллион долларов, не меньше.
* * *
Настала суббота. Мы с Сэлом проснулись за час до выхода, спустились на кухню и обнаружили там тетю Стеллу, которая уже вовсю варила кашу.
Привет, тетя Стел, сказал я, усаживаясь за стол и хватая ложку. А что ты тут делаешь? Сегодня же выходной.
Она медленно обернулась, посмотрела на наши смущенные лица и выругалась вполголоса.
Так он вам ничего не сказал, произнесла она, будто уже обо всем знала.
Что не сказал? уточнил Сэл, и в ту же секунду на кухню зашел папа, бережно прижимая к себе клюшку.
Что ж, Стел, увидимся, сказал он.
И тут я начал понимать, что происходит.
Сердце у тебя каменное, право слово, Пол, сказала она и, сдернув фартук, кивнула на меня: Ты его глаза вообще видел?
Пап, мы ведь поедем в цирк?
Он поморщился.
У меня сегодня турнир, сынок. Его еще несколько месяцев назад запланировали. Меня попросили его организовать, а я слов на ветер не кидаю. Ты не против, а? Да и потом, с тетей Стеллой тебе будет гораздо веселее, сказал он и взъерошил мне волосы.
Я не в силах был поднять на него взгляд. Как и на Стеллу и Сэла. По лицу разлился жар, и я утер глаза рукавом. Стул неприятно скрипнул по линолеуму.
Ник, начала было Стелла, но я увернулся от ее рук и бросился к себе в комнату.
Вжался пылающим лицом в холод подушки, нырнул в привычное убежище, где меня тут же поглотил мрак.
* * *
Разница в возрасте у нас с Сэлом всего два года, и потому даже в самых ранних моих воспоминаниях мы появлялись неразлучным трио. Но, помнится, однажды мне тогда было лет восемь или около того мы с мамой провели наедине целый день, только она и я. Она любила порой устраивать такие дни. Начиналось все с того, что она просила «везунчика» такое обозначение мы выдумали сами высунуть язык и, сдвинув брови, замечала: «Выглядит не очень. Пожалуй, школу тебе сегодня лучше пропустить. Как ты на это смотришь?» И один из нас оставался дома смотреть телевизор или отправлялся в парк есть картошку фри или в Уитстабл, кидать камешки в море. Сам не знаю, зачем мама все это устраивала. Наверное, скучала по нам, пока нас не было.
В тот день мы высадили Сэла у школы и поехали в кино, где как раз показывали «Назад в будущее 2». Мама заранее приготовила сэндвичи с арахисовым маслом и огурцом и разрезала их на четвертинки, и в кинотеатре я ел их, развернув фольгу, а мама попивала из термоса какой-то домашний коктейль, тайком пронесенный в зал. Сэндвичи оказались очень вкусными, и мы с улыбкой переглядывались в полумраке, пока на экране Марти Макфлай защищал свою маму от Биффа, путешествовал во времени, чтобы только спасти собственную семью и не дать будущему вырваться из-под контроля, словом, отчаянно пытался сделать так, чтобы жизнь его не рассыпалась в прах.
Вот бы и мне, черт возьми, машину времени.
Лето 2003
Это что, космический корабль? спросила Анна просияв.
Мы стояли в углу моего сада. А перед нами возвышался серебристый купол, напоминавший елочную игрушку и венчавший собой круглое кирпичное основание. Внутрь вела низенькая дверца. В саду, разбитом у викторианского дома приходского священника, такая постройка и впрямь выглядела необычно, будто явилась из другого мира.