Что невесел-то? Али беда стряслась?
Готовьтесь, братцы! Скоро нам с вами за сабли браться, так «поэтически» ответствовал десятник Абрамов.
Война?!
Только без суматохи. Готовиться будем к осаде. Передайте вашему голове, пусть круг соберёт и воеводу позовёт. А мы в Уголок едем.
Вот те раз! Не было печали молодой шустрый казачок ударил шапкой по коленям.
Неужели смута новая грядёт?! вскинул руки другой.
Запороги на Русь нагрянули, чтоб их старши́не пусто было! бросил Санька.
Встретился им на пути торговый гость из Подвинья Михаил Ушаков, однофамилец воеводы. Каждый год с рыбным обозом наведывался двинянин на берега Прони. В этот раз, вопреки обыкновению, прибыл в Михайлов посреди лета надо было выстроить здесь складские помещения пережив перипетии Смутного времени, купец из Поморья мало-помалу восстанавливал в среднерусских городках прежние масштабы торговли.
Ну, здорово, Михаил!
Здорово, коль не шутишь. Куда путь держишь-то?
Из степного дозора сегодня вернулся. В Уголок возвращаюсь от воеводы. Тебе бы, Миша, город наш покинуть надобно, пока не поздно.
Это ещё зачем? Кто ж меня гонит прочь? Михаил мрачно насупился, потеребил седеющую бородку. У меня ж амбар недостроен
Война грядёт, помор. Вот как нападут козаки запорожские, пожгут твои амбары и самого тебя в куски порубят Зимой, ежели город цел останется, приезжай с товаром. Мы рыбке северной завсегда рады.
Чтоб я бежал от каких-то Тьфу ты! светлые щеки Михаила побагровели. Мы, поморы, запорогов ваших бивали. Сколько их, разбойников, на Ваге полегло. Ух, и лютовали: много сёл разорили, посады в пепелища обратили, народ резали, до самого Бела моря дошли, грабёжники, до Терского берега! Там поморы их воровские шайки топорами да баграми встретили. Кого посекли, кого прогнали восвояси через болота, через непроезжие тайболы. Будто орда дикая прошлась по нашему краю в тот проклятый год. Только град Михайло-Архангельский не тронули, даже приступить побоялись.
Так небось ваш Архангельский город покрепче нашего будет? спросил Иван, свешиваясь с коня. Оттого и побоялись на приступ идти.
Да такой же городок, что и ваш. Деревянный весь. Спалить запросто можно. Только вот осадная наука этим ворам, видно, неведома. Они всё набегом-наскоком норовят, когда их не ждали. Налетели, души христианские погубили, добро награбили и прочь поскакали.
Слушай, вмешался в разговор Санька. А может, оттого и не посмели тот городок взять, что хранит его сам предводитель сил небесных Архангел Михаил? Постойте-ка, да ведь и мы под защитою Архистратига! В честь его и город наш именован Михайлов! И нас небесный заступник оборонит
Ага, у Христа за пазухой живём! огрызнулся Абрамов. На Бога да архангела надейся, а крепость держи в готовности, чтоб любой набег отразить, любую, сколь ни есть долгую, осаду выдюжить! Надейся, а саблю точи и порох держи сухим.
Остаюсь я, ребята, заявил Ушаков, хоть бы даже погибнуть мне тут суждено. И зашагал дальше, гордо неся русоволосую голову.
Подъезжая к берегу Прони, встретили Мыколу Жменю из Черкасской слободы. Важно восседал он на могучем скакуне рыжеватой масти: всадник под стать коню крепкий, крупнотелый, тяжеловесный, только чуб да пышные усы чёрные, как вороново крыло.
Здоровеньки булы! важно ответил Мыкола.
Ну, здравствуй, кивнул головой Дмитрий. Слыхал, твои земляки-запороги на Русь двинулись. Коли завтра к городу подступят, с кем будешь, сотник?
Як же «наши»? после недолгого раздумья ответствовал Мыкола с обидой в голосе. Це не наши!
А кто ж таки? Абрамов придержал коня.
Воры! Бисово семя! И смачно плюнул в дорожную пыль.
Мыкола жил в Черкасской слободе уже третий год. В Михайлов он прибыл с Киевщины, став одним из многих беженцев от панского гнёта. История его была такова: позарился панский сынок на Мыколину жинку, силой овладел красавицей. От горя и позора та руки на себя наложила, Мыкола же в отместку зарезал обидчика-паныча и тёмной ночью бежал прочь из поместья. Долго ли, коротко ли, добрался до Михайлова, где и встретил немало своих земляков малороссийских казаков. Мыкола сумел уже отличиться в стычках со степняками и местными разбойничьими шайками, наследниками недавней Смуты.
Дай Бог, если с нами будет, проговорил после непродолжительного молчания Дмитрий. А то ведь раскроют ворота перед своими земляками с Днепра и погибель тогда городу.
Что ж, изменщики да перебежчики всегда были, отвечал Иван. Когда-то и наши братья, казаки рязанские, Тарарую ворота распахнули. А не доверять Мыколе у меня причины нет. Он дядю моего в схватке с ногайцами выручил, на себе с поля боя вынес.
Так, неспешно беседуя, доехали казаки до берега Прони. Здесь, на живописной лужайке над быстрой рекой, и спешились. Голод окончательно одолел трёх соратников. Извлекли из сумы и узелка нехитрую еду, Иван достал из-за пазухи баклажку, разложили всё это на траве и принялись трапезничать. Дмитрий постепенно погрузился в раздумья: вспоминал он горемычную юность свою, полон и тяжкое рабство турецкое.
Глава 6
Судьба немилосердна была к Дмитрию в дни его юности. Моровое поветрие унесло отца; старший брат ушёл в степь казаковать да и сгинул вместе с товарищами. Вскоре, простудившись в ненастную погоду, захворала и умерла мать. И всё это случилось за два года. Остались на свете Дмитрий да его младший брат Николай одни в родовом доме.
Но эта череда смертей родных была лишь преддверием новых тяжких испытаний, обрушившихся на плечи Дмитрия. Зачастили в рязанские пределы степные разбойники: жгли сёла, вытаптывали нивы, угоняли скот, убивали и забирали в полон людей Одним из таких полоняников оказался и Дмитрий. Решил он однажды сходить в дальний лесок по грибы. С полным лукошком, беззаботно насвистывая, вышел он из-под берёзовой сени на луговой простор. Благодать! Букет травяных ароматов дурманил, кружил голову. Вдохнул Дмитрий полной грудью этот божественный запах, взошёл на бугорок, присел далеко видать Вдали едва заметны деревянные стены Михайлова, тонюсенькая лента Прони, золотистые поля, изумрудные холмы, лазоревое небо с молочно-белыми облаками на горизонте. Вот дорога, всадники по ней скачут, два десятка вооружённых людей.
Свернули вдруг с большака и прямо через поля, топча пшеницу. Тьфу ты, бесы! Неужто тати, разбойнички пожаловали? Не щадят труда крестьянского, губят хлебушек, ироды бесчестные! Видит скачут прямиком к пригорку, где Дмитрий сидит. А он, как назло, без оружия был, да и если бы саблю прихватил, куда ему одному против шайки! Стал быстро спускаться с пригорка и бегом в лесок, авось не заметят, не настигнут. Но нет отряд обогнул пригорок, где только что беспечно рассиживал Дмитрий. Предводитель заметил его, обернулся, закричал что-то.
Господи, да это ж басурманы! Шапки лохматые, сабли кривые, перекрикиваются не по-русски и в Дмитрия пальцем тычут. Березняк уж близко ускорил бег казак, думал: только бы до леса добежать, там углубиться как можно дальше. Двадцать одного искать не будут. Но догоняют нехристи Выронил Дмитрий лукошко, подберёзовики да белые грибы по траве рассыпались. Чёрт с ними, была б голова цела, только бы успеть Не успел схватил его всадник за шиворот, оторвал от земли, швырнул в густую траву-мураву навзничь. Ходят вокруг поверженного русского казака басурмане, лопочут что-то, гогочут, плюют в него, плётками тычут. Один близко подскакал, скалит зубы:
Урус, ясырь, попался И плеткой ожёг по спине.
Другой замахнулся, но перехватил его нагайку Дмитрий, дёрнул что есть мочи и вылетел всадник из седла. Вскочил а Дмитрий его сапогом под колено. Согнулся, завыл от боли, плётку уронил. Дмитрий схватил её за хвост и кнутовищем меж глаз обидчику.
Тут на спину Дмитрия со зловещим свистом обрушились удары плетей. Рубаха в лохмотья, один рукав порван, болтается, плечи, шея, затылок всё в кровище, вдоль хребта кровь струится. И снова удары посыпались. Метнулся Дмитрий в сторону и тут петля аркана туго захлестнулась на его шее. Под гогот сообщников поволок его крымский татарин по траве. Другие вслед за ним, всё норовят плетью достать, уж и лоб, и губы рассекли, счастье, что очи не выбили. Один татарин больно ткнул в левый бок наконечником копья, хрипло крикнул:
Вставай, ясырь, а?
Остановился всадник с арканом, подождал, пока встанет избитый, окровавленный казак. И погнали бедного через луга, через перелески, вдали от больших дорог, сёл и деревень. На привале привязали его тем же арканом к одинокому деревцу, руки за спиной скрутили крепким узлом. Стащили с Дмитрия сапоги; он брыкался, бил ногами в чумазые, неумытые рожи степных разбойников. А они кулаками тыкали да плетьми охаживали со всего размаху. Кинули кусок вяленой конины. Дмитрий с отвращением отпихнул его голой пяткой. Кто-то плеснул ему в рот воды из бурдюка; Дмитрий, хоть и мучился от жажды, выплюнул её прямо в кривую рожу хищника. Тот наотмашь ударил казака по разбитой щеке. Татары принялись делить сапоги, дошло дело до драки. Грабители готовы были обнажить сабли и посечь друг дружку, пока предводитель пинками и зуботычинами не растолкал дерущихся и не сел примеривать обувь пришлось впору, басурманин довольно ухмылялся. Солнце садилось; татары поспешили в путь: отвязали Дмитрия и погнали его, побитого, рваного, полуголого и босого, изредка подстёгивая плетками. Когда догорели последние отблески заката, вдали показались огоньки степных костров, послышались конское ржание и голоса, ветер донёс едкий дым, запахи готовящейся пищи.
Несколько сотен татар разбили лагерь на краю степи. Сюда же пригнали десятки русских баб, мужиков, девушек, отроков и совсем маленьких детей. Ближе к полуночи прискакали ещё два отряда, волочившие на арканах отчаянно голосящих крестьян из ближайших деревень, гнавшие коней и коровёнок. Как после узнал Дмитрий, его отряд тоже поначалу захватил несколько работавших в поле мужиков и баб. Истошно загомонили они и на выручку ринулись вооружённые ратники из ближнего выселка. Нескольких захватчиков посекли в короткой стычке, отбили односельчан. Десяток вёрст улепётывали разбойники. Так бы и вернулись с пустыми руками пред грозные очи Едигея-мурзы, если бы не попался им случайно одинокий грибник.
Наутро брань и удары разбудили Дмитрия и ещё более полусотни таких же русских бедолаг. Татары снялись с места. Остались только двое мёртвых пленников, пытавшихся под покровом ночи бежать, их тела, нанизанные на колья, были видны издали. Для устрашения захватчики выставили тела казнённых на вершине кургана. Над мёртвыми с клёкотом уже кружил степной орёл-могильник. Понуро шли вчерашние землепашцы, боясь оглянуться назад, будто ветхозаветный Лот, и долго являлись им во снах замученные земляки. Крымцы двинулись в глубь степей, просочились между русскими пограничными городками и вышли на Муравский шлях Долгие дни под палящим солнцем, через выжженную июльским зноем бесконечную равнину, мимо каменных истуканов, насыпанных древними народами курганов, одиноких, как перст указующий, деревьев, вброд через пересыхающие реки, под свист плетей и бичей, погоняющих отставших полоняников. Иные навеки остались лежать вдоль обочины старого шляха; звери растащат их бренную плоть и только обглоданные кости останутся белеть под немилосердным небом. Зарубцевались старые шрамы, их сменили новые, коричневым загаром покрылось обветренное суховеем лицо, волосы из-под намотанной на голову повязки спасение от пекла вытянулись до самых плеч, борода обильно разрослась по щекам и шее бриться-то было нечем, татары отобрали у несчастных всё острое и режущее. Загрубела подошва на босых ногах. Одежда болталась грязными клочьями на немытом теле даже у пугала огородного одежонка не в пример приличнее. Урчит пустой желудок, сипит пересохшая глотка воды и еды мучители давали ровно столько, чтобы пленник не околел с голоду, кормили объедками от своего стола, швыряя в толпу недоеденные куски мяса, лепешек
Несколько раз к длинной веренице полумертвых людей подгоняли новых. Это были полоняники, захваченные татарами в поднепровских землях. Русская речь смешалась с певучим украинским говором. Благодаря этому пополнению скорбный этап увеличился вдвое или даже утроился свежие ясыри заменили тех, кто остался лежать в ковыле, не осилив горькой стези. Татарские же отряды слились в целую армию, до тысячи воинов.
Бежать не представлялось возможным: днем и ночью татары зорко стерегли полоняников, на ночь туго связывали им руки и ноги путами да кожаными ремнями. Больно впиваются они в тело, с боку на бок еле перевернёшься, по нужде не сходишь терпи. Пытавшихся бежать запарывали до смерти и оставляли их тела на съедение хищному зверью и птицам.
Долго ли, коротко ли, однажды далеко за полдень увидели русские пленники вдали укрепления крымского перешейка. Мурза выслал вперёд гонца; тем временем крымско-татарский стан расположился возле озера. Некоторые полоняники, изнывая от жажды, поползли к воде и обратно, отплёвываясь и осыпая проклятьями дьявола и его слуг-крымцев: вода в озерке оказалась горько-солёной. Когда вернулся гонец с грамотой от начальника крепости, полон подняли и изнурённые люди, шатаясь, побрели под татарским конвоем к воротам, ведущим в Крым, навстречу новым бедствиям. Распахнулись тяжёлые врата и многие из входящих расстались с последней надеждой, подобно душам грешников, вступающих в первый круг Дантова ада. Лишь немногие, как Дмитрий, лелеяли мечту о спасении: разбитыми губами целовал наш герой медный крестик на иссечённой плетьми груди: «Боже, ниспошли мне спасение из ада земного».
И вновь тяжкий путь. На привале Дмитрий обмотал ноги лохмотьями бывшей рубахи и подобранными где-то кусками воловьей шкуры какая ни есть, а обувь. Так и брёл, полуголый, в жалких обмотках на босу ногу. Унылый, однообразный степной пейзаж сменился новыми картинами: фруктовые сады, бахчи, лоскутья зелёных полей, татарские, греческие, караимские селения; вдалеке, в туманной дымке, виднелись вершины Крымских гор. Дорога, тянувшаяся прежде по плоской равнине, стала заметно подниматься в гору. Острые камни больно ранили ступни. И всё так же хлестали плети, рассекая знойный, стоячий воздух, обрушивались на спины ясырей. Где-то в сердце крымской степи татары отделили часть скорбного этапа и погнали в Бахчисарай, столицу ханскую. А Дмитрий и его собратья по несчастью продолжали брести в неизвестность.
Однажды исстрадавшиеся полоняники почувствовали свежее, влажное дыхание ветра море близко. На следующий день показался берег: скалы, у подножий которых кипели белые буруны, тяжёлые волны, скользящие по зыби морской лёгкие парусники.
Куда нас ведут? Кажись, на край земли прибрели?.. спросил казак у шедшего рядом старого орловского крестьянина.
В Кафу гонят, на невольничий рынок. Вчера сам слышал я по-татарски маленько смыслю. А куда потом дальше, о том не ведаю
В черноморском порту, дав передохнуть пару часов на каком-то дворе, погнали несчастных в грязные, приземистые сараи. Здесь выжившие пленники провели два дня, питаясь одной гнилой рыбой, чёрствым хлебом и водой. В помещение, где содержался Дмитрий и ещё дюжина уцелевших после адского марша рязанцев, втолкнули новых невольников. Рядом с ним в бессилии свалился на солому пожилой караим Самуил.