Николай Матвеевич, тяжело поднялся с дивана, пошарил на подоконнике и взял в руки стакан, наполненный чем-то странным, непонятно-серым.
Это я на рынке выменял на костюм свой выходной, и, отвечая на немой вопрос в глазах гостей, пояснил, когда Бадаевские склады горели, там сахара много расплавилось и в землю ушло, теперь эту сладкую «земельку» продают. Представляете, на рынке на нее своя, так сказать, такса имеется та земелька, что сверху была не глубже метра по 100 рублей, остальная по 50. Мне повезло верхнюю купить удалось.
Говоря все это, Николай Матвеевич, наливал поочередно серую массу в кружки с кипятком. И на самом деле «чай» получился сладким. Учитель решил разделить на всех ребят ту пайку хлеба, которую принес Олег-старший, отоваривший карточки. Но мальчишки тут же дружно замотали головами.
Да вы что, Николай Матвеевич, мы ж только что обедали в школе!
Честное слово, только-только поели и сразу к вам.
Да! Мы вообще объелись, вот, даже лепешки остались, мы их вам принесли вот!
Нет, нет, лепешки не возьму, замахал руками учитель.
Возьмите, пожалуйста! Мы вас очень просим!
Вам надо поесть! Вам силы нужны! У нас ведь завтра с вами уроки. Вас все ждут!
Ребятки, милые, я не знаю, как вас благодарить, я голос учителя дрогнул, и он быстро закончил, один я есть не буду давайте ваши лепешки разделим, положим на тарелку к хлебушку, и все будем угощаться! говоря все это, Николай Матвеевич дрожащими руками выкладывал еду на стол.
После обеда, если можно, конечно, так назвать слегка подслащенный серый кипяток с лепешками из лебеды и хлебом из опилок, все расселись на диван. Николай Матвеевич достал с полки огромную, красивую книгу и стал рассказывать ребятам о Лувре, о шедеврах, которые хранятся в этом музее сейчас, и о той жизни, что когда-то текла в его стенах, о короле Людовике Солнце и о том, что прически придворных дам были настоящими архитектурными композициями, доходившими до метровой высоты. Мальчишки так и покатились со смеху, представив тонкую, хрупкую Иру, перетянутую ремнем от противогазной сумки, с кораблем на голове! Сколько же знал любимый учитель и как интересно рассказывал! Потом он взял в руки карандаш и на обрывке газеты стал рисовать план будущего дворца пионеров, который обязательно построят после войны в их районе. Время в комнате с горячей печкой пролетело незаметно.
Когда ребята засобирались домой, на улице почти стемнело. Они ушли, а Николай Матвеевич, опустившись на диван, размышлял откуда в них столько доброты? Он читал исследования ученых, что когда человек получает двести грамм хлеба в день, его личность меняется ни лучшим образом, при ста граммах просто до неузнаваемостиА эти дети получали сто двадцать пять грамм тяжелого, сырого, опилочного «хлеба» и остались людьмиОн сам в детстве пережил страшный голод, прекрасно помнит, что в то время ни о чем кроме еды думать не можешь. Ребята, пришедшие его навестить и принесшие части своих пайков невыносимо голодные дети, как же они умудрились сохранить в себе человечность?..
Обход
Те, о ком весь оставшийся вечер размышлял Николай Матвеевич, пройдя по проспекту, повернули в переулок и остановились рядом со школой. Все окна были темными и казались чересчур строгими и какими-то чужими. Почти все они были забиты фанерой, и только в одном, чудом сохранившемся оконном стекле, внезапно появился еле различимый огонек, и тут же пропал.
Это, наверное, дежурный в обход пошел.
А кто сегодня?
Вроде бы библиотекарь наш. Я днем слыхал, что она должна.
Елизавета Федоровна здорово нам рассказывает, интересно, особенно про оружие, подал голос Мишка, мы на прошлой неделе сами начали топоры делать, ну, такие, с каким на мамонта древние охотились! У меня здорово получилось!
И куда это ты на охоту собрался, человек разумный? Или еще только умелый? Где мамонтов рубать будешь? засмеялся Севка.
Да ну вас! обиделся Мишка. Никуда я не собрался. Хотя фашистов порубал бы! Просто с ней здорово и интересно! А с вами ничего такого не делают, вот вам и завидно! он надулся и, отвернувшись, стал смотреть на темную молчащую школу.
Как ни устали друзья за день, но весело рассмеявшись, потрепали мелкого по плечу.
Пора по домам, подвел черту Вовка, завтра в школу.
Надо еще завтра про тогокоторый в квартире Николая Матвееича сказать, напомнил ребятам Олег-старший.
Я с утра пойду в милицию, рядом с нашим домом есть отделение, пообещал Вовка.
Постояв еще немного, все разошлись по домам.
А в школе в это время шел обход. Елизавета Федоровна, или как ее ласково называли ребята «Лизочка», шла по темным сводчатым коридорам, держа в руках фонарь «летучая мышь», и при слабом свете фитилька напряженно вглядывалась в звенящую темноту этажей. На первом и втором стояла тишина все ученики и учителя давно разошлись по домам. На третьем этаже тоже было тихо, хотя там уже несколько месяцев жили эвакуированные, но даже детских голосов не было слышно военные дети не привыкли шуметь Проходя по низу дежурная поежилась как не привыкла она за эти блокадные месяцы к мертвым, но осознание того, что они совсем рядом, под лестницей, сжимало сердце ледяным холодом.
Библиотекарь, закончив обход, вернулась в канцелярию и при свете тускло мерцающей коптилки села за письмо. Своей Натусе она старалась писать если не каждый день, то хотя бы одно-два письма в неделю обязательно отправляла. Вначале она еще переживала, что уговорила дочь в эвакуацию уехать одну, думалось ей бессонными ночами может, лучше было бы здесь всем вместе, а потом поняла это счастье, что дочь не знает того ужаса, в котором живут они с Иваном. И всей правды она никогда Натуське писать не станет, а что и напишет, так со смехом, чтобы та не переживала сильно за родителей, ей самой сил много надо, чтобы выжить везде ведь тяжело, что здесь, что там
На листок в косую линейку ложились ровные аккуратные строчки у Лизы со школы был хороший почерк, который не смогли «испортить» ни голод, ни темнота в комнате. «Я так похудела, что ты не узнала бы меня, но я рада, что похудела, а то толстой тяжело было ходить». Она отложила ручку и задумалась: переживут ли они эту страшную зиму? Хорошо, что давно переехали жить в школьную пристройку, не надо тратить силы на дорогу домой. Пайки сейчас такие маленькие, что Иван того и гляди совсем сляжет, и так у него сил хватает только до класса дойти и вернуться в комнатенку с дверью, завешанной одеялами для тепла. Школу не отапливают, дров нет, холод ужасный, только печурка в учительской горит, чтоб хоть чуть-чуть согретьсяЕлизавета тряхнула головой, отгоняя грустные мысли и решила продолжить письмо, но тут завыла сирена воздушной тревоги. Бомбили долго, но до школы в этот раз не долетели ни осколки, ни «зажигалки». Только все равно было страшно от зловещего гула самолетов и грохота дальних взрывов. Когда налет закончился, «Лизочка», обойдя все здание, вернулась в канцелярию, где уже вовсю звенел телефона. После бомбежек всегда звонили из штаба противовоздушной обороны, спрашивали: «Все ли в порядке? Не нужна помощь?». Ответив, что все нормально, потерь и разрушений нет, «Лизочка» опять села за письмо. Как-то незаметно еще одна блокадная ночь канула в вечность. Сколько их еще будет, холодных, настороженных, неуютных военных ночей, она не знала, да и никто не мог знать
Забрезжил рассвет. Елизавета, чуть-чуть отодвинув одеяло, закрывавшее единственное уцелевшее стекло, посмотрела в окно. Блокадные зори были какими-то особенно выстуженными, ледяной отблеск розовил серые стены домов, делая их неестественно холодными и нежилыми. Неужели когда-нибудь ее любимый город снова станет красивым, уютным, наполненным детским смехом и счастливыми парочками, нежно держащимися за руки? Они с Иваном любили гулять по Заячьему острову сначала вдвоем, а потом втроем с Натуськой, былу них еще и сын, но умер совсем маленьким. Даже не верится, что когда-то это было и еще больше не верилось в то, что все это осталось в прошлой жизни и может уже никогда не повториться. Лизе захотелось заплакать, но она тут же отогнала от себя это предательское желание и начала мечтать, вот вернется дочь, может быть, даже уже весной, и все пойдет по-старому, по- хорошемуТолько бы дожить до этого времениТолько бы выжить
Она решила хоть немного вздремнуть перед работой, и прилегла на небольшой диванчик, чудом уцелевший от участи стать дровами, но заснуть так и не смогла было нестерпимо холодно Гаврила Иваныч начнет топить «учительскую» печку только утром, когда все придут в школу. Елизавета встала и вышла в коридор «побегать» Это только так называлось у дежурных «бег», на самом дел такое определение никак не подходило движениям голодного человека, исхудавшего за эти несколько месяцев почти в половину, и которому приходилось беречь силы. Тут уж, как говорится, приходилось выбирать замерзать, или упастьНо подвигаться взад-вперед по коридору она себя все-таки заставила.
Дежурство
Начали потихоньку приходить учителя, школа привычно ожила, и библиотекарь вернулась к себе на рабочее место она обещала сегодня младшим ребятам почитать про летчиков.
После уроков друзья опять собрались у двери учительской.
Я сходил в милицию, все сказал, обещали прийти по адресу, забрать человека из квартиры Николая Матвеича, с ходу сообщил Вовка.
Молодец! оценили сдержанное слово друзья.
Я тут вот что надумал, начал Олег-старший, надо установить дежурство у печки, ночное. Мы должны поймать того, кто у своих ворует. Противно думать, что в школе завелась «крыса», крадущая у таких же, как он сам, не по-человечески так поступать
Мысль хорошая, поддержал Вовка, только кто нам разрешит в школе ночью оставаться?
А давайте честно расскажем «Папанину» зачем нам надо здесь ночью быть, неужели он не поймет? предложил Севка.
Точно! подытожили, не сговариваясь, Данька и Олег.
Тогда айда к нему! скомандовал Вовка и все дружно двинулись на поиски Ивана Александровича. Но тут друзей остановил Мишка.
Подождите-ка. А мы к кому собрались то?
Ну, ты даешь, МихайлоНе Ломоносов ты нашК директору, конечно, идем, к кому же еще?
-Да? А почему вы нашего директора «Папаниным» называете? У него ж другая фамилия?!
Эх ты, темнота, засмеялся рыжий Данька, не слышал разве про подвиг «челюскницев»?
Знаю я про то, как летчики на льдине высадились, не хуже некоторых знаю, обиделся Мишка.
А если знаешь, чего спрашиваешь?
Я про фамилию спросил, она не такая у нашего. А про подвиги я читаю! Я всю библиотеку школьную про подвиги прочитал! И все газеты у мамки, где про героев писали, прочел, ну, до войны, конечно. Сейчас то у нас газет не осталосьДа и книг малоТолстой лучше Чехова горит
Знаток, не унимался Данька, Папанина Иваном Александровичем звали, как и нашего! Читал он
Читал! Просто не подумал, что вы его в честь того называете! запальчиво возразил Мишка.
Хватит спорить! Замяли! Чего зря силы на глупые разговоры тратить?! прекратил начинавшуюся ссору Олег-старший, пошли уже.
Внимательно выслушав ребят, Иван Александрович разрешил «ночевки», с условием, что оставаться будут по одному и самое главное, в случае необходимости помогут дежурному учителю. Все, естественно, согласились. Первым решил провести ночь в школе Олег. Но, как, ни странно, никто не пришел за едой из «печки» ни вечером, ни ночью. Целыми остались пайки и на следующую ночь
Прошла неделя ежевечерне-ночных «дежурств» друзей, а никто к печке не подходил Ребята решили, что дальше искать «крысу» смысла нет, и перестали «караулить». К тому же, налеты участились, все ученики постарше старались на крышу школы попасть «зажигалок» тушить много приходилось, а какие силы у измученных голодом пацанов? Вот и приходили целой ватагой, чтобы друг другу помочь можно было. Огнетушитель тяжеленный, из рук так и рвется, вдвоем и то еле-еле его удержишь.
Праздник
Совсем незаметно, среди военного времени, налетов, голода и смертей подошел Новый год. В школе решили устроить настоящий праздник с настоящей елкой, украшенной «довоенными», тесненными из картона игрушками, «снежной» ватой, «цепочками» из бумаги, правда, без свечек и золотых пряников на ветках, но и такой елки было достаточно для ребячьей радости. А еще всем, кто придет, обещали праздничное угощение. Как же все ждали эту «елку»! Последнюю неделю перед праздником только и разговоров было что дадут на обед. Самые смелые мечтали, что будет масло на бутерброд из белого хлеба, и, может быть, но об этом говорили с придыханием, зажмуривая глаза, как о несбыточной мечте, кусочек мяса с гречкой или макаронами. Фантазии других ограничивалась большим куском настоящей французской булки и тарелкой пшенной каши, сваренной на молоке. Еще всем хотелось, чтобы дали конфет, пусть хоть обычных подушечек или леденцов, или просто много сахарных кусочков.
В день праздника Мишка решил зайти за своим одноклассником Ленчиком. Это был самый тихий и спокойный мальчик в классе. Он никогда ни с кем не ссорился, не дрался, не кричал, но почему-то никого не тянуло его обидеть или посмеяться над ним. Может, потому, что он умел интересно пересказывать те книги, которые он «проглатывал» в огромных количествах?.. Когда он говорил, его огромные серые глаза, казалось, светились радостью от того, что он может с кем-то поделиться тем, что так хорошо знал. Ленчик всегда был худым, а за блокадные месяцы просто катастрофически «сдал». И вот уже неделю он не ходил на уроки так распух от голода, что руки не могли держать ручку, да и сил выходить на улицу у него почти не осталось. Мишка с ним не то, чтобы дружил, но всегда уважал и любил слушать, как он рассказывает, может, поэтому и решил, что должен во что бы то ни стало привести одноклассника в школу пусть у него будет праздник и вкусный обед. Даже если придется его нести на спине, он все равно Ленчика на «елку» доставит! А если Мишка что-то решил, то обязательно сделает, даром, что всего лишь в четвертом классе учится, и его в компании мелким называют. Правда, отдать Ленчику свой собственный паек он был не в силах, но зато в силах был привести одноклассника на обед.
Нина
Он вышел из подъезда и медленно побрел в сторону Ленчикова дома. Мишка шел и думал о том, что голод, наверное, самое страшное испытание для человека. Когда ты ни о чем не можешь думать, кроме хлеба, когда ты видишь его во сне, когда он тебе мерещится в каждом валяющемся на мостовой камне, когда ты чувствуешь его запах даже через гарь разбомбленных и обгоревших домов. Он снится тебе по ночам, ты пишешь о нем в своем личном дневнике, ты разговариваешь с буханкой хлеба, умоляя ее вдруг появиться на столе Когда норма стала совсем маленькой, а голод совсем нестерпимым, Мишкина мама разделила паек на маленькие порции и стала давать им с братишками каждый час по крохотному кусочку. Самый младший Ванька катался по полу, плакал, просил «хлебушка», кричал: «Дай топор, я сундук разрублю, ты в нем еду прячешь!», но мама только бледнела, и, крепко обнимая младшего за плечи, прижимала к себе, или, посадив на колени, качала, как младенчика. Средний Сашко не плакал, он просто тихо и быстро угасал, бледнел, худел, а однажды заснул и не проснулсяМишке было очень стыдно, что в тот день он один, не поделившись с младшим, съел Сашкин кусок пайка, к которому тот так и не притронулся, а потом хлеб стал ему совсем не нужен. Замирая от стыда и непреодолимого чувства голода, Мишка, пока младший спал, а средний был в забытьи, осторожно забрал из уже холодевших рук Сашки кусенечек, заботливо вложенный матерью и тут же проглотил. Так стыдно ему никогда еще не было, но бороться с собой он тоже уже не могМишка решил, что когда-нибудь он расскажет об этом дурном поступке маме и друзьям, но пока не смог этого сделать слишком стыдно было.
Когда брата «похоронили» в подвале дома с витражами, мама продолжала нарезать оставшимся сыновьям хлеб почти прозрачными кусенечками и давать их через час. А неделю назад, когда мама ушла вниз за дровами, брат перевел стрелки на полчаса вперед. Мишка это видел, но ничего не сказал матери и ее было жалко, и смотреть на муки младшего было нестерпимо. Мама вошла в комнату, Ванька бросился к ней с криком: «Мамочка, час прошел». Мама посмотрела на часы, все поняла, села на пол и заплакала, хотя не плакала с того самого дня, каогда черный репродуктор произнес страшное слово: «Война».