Лукерья Медведос
Если твой дед луговая собачка
Если твой дед луговая собачка
Глава 1.
Если все до одного твои предки луговые собачки, то, вероятнее всего, и ты появишься на свет луговой собачкой. Родишься не сочной чёрной ежевикой с зелёным хвостиком, которую лопала твоя мамка, когда носила тебя и твоих брата и сестрёнку под сердечком, а крохотным тёплым розовым комочком. И мамка-папа будут любить тебя такого лысого и писклявого, капризного и неугомонного, не дающего отдыхать днём и спать ночью. Любить просто так, за то, что ты такой у них есть лысый, писклявый, да ещё и прожорливый.
Вот и Лари родился луговой собачкой. Если кто незнаком с луговыми собачками, то представьте себе обычную белку, но без кисточек на ушках, даже почти и без ушек, потому что у луговых собачек ушки такие крохотные, что если кто захочет ласково потрепать собачку за ушко, то не очень и получится. Да и пышным хвостом, как у белки, природа пожадничала и не наградила луговых собачек. Хвостик есть, но в жару под ним не спрячешься, от дождя не укроешься, да и красоты в нём немного, хвостик и хвостик, есть и хорошо.
Лари жил в уютной норке почти на самой окраине Поместья Луговых Собачек с мамкой, братом Калю, сестрёнкой Айкой и старым добрым дедом. Дед был почти древний, от него пахло мхом, грибами, пропади-травой, он никогда не выпускал былинку этой травы изо рта. У него был всего один глаз, второй будто зарос и над ним нависала длинная шерсть, как трава над оврагом. Живой глаз был странного золотистого цвета, необычного для луговых собачек, он им ещё довольно зорко видел и всегда хитро щурил. И ещё у деда был огромный, очень глубокий шрам на задней лапе, там совсем не росла шёрстка, в одном месте даже не хватало кожи и мышц и можно было смотреть сквозь дедову лапку.
Внучата, когда были маленькими, часто беззлобно шутили над дедом просовывали какой-нибудь заплутавший росток или корешок через лапу сонного старика на ночь, а рано утром, услышав ворчание и кряхтение, бежали смотреть на сколько растение проросло и как дед медленно и безуспешно освобождается из зелёного плена. Тут же дружно бросались обниматься после ночной разлуки и со смехом спасали его.
Дед никогда не сердился. Он помогал мамке Лари вырастить потомство терпеливо нянчился с внучатами, кормил, играл делал горки из гладких камешков, выстилал их скользкими блестящими зелёными листьями и без устали катал малышей, они просили ещё и ещё, пока не засыпали прямо во время игры. Но теперь деда подолгу не было видно и слышно, он почти всё время спал, ел только несколько зёрнышек в день, предпочитая сладкие, у него не было блох, он только иногда просил почесать спинку самому было уже не дотянуться лапкой. Дед почти не ворчал, как ворчат все старики часто и подолгу, его отнорок (комнатка) был самым маленьким и дальним в норке, внуки, подрастая, часто заходили проведать деда, приносили ему разные гостинцы, не забывали про него, хотя у всех были свои очень важные, уже почти «взрослые» дела.
И если кто заходил Дед больше всего на свете любил рассказывать сказки, байки и небылицы. Чаще всех в отнорке деда появлялся Лари. Он приносил ему свежие стебельки пропади-травы, самые спелые семена и зёрнышки, иногда ягоды, но дед всегда отдавал ягоды Лари обратно, говоря, что очень уж они сочные и что от них в старом животе будет круговерть три ночи подряд. На самом деле дед знал, что ягоды достать не так-то просто и хотел, чтобы любимый внук лишний раз полакомился.
Дед, наверное, в тысячный раз рассказывал Лари свои чуднЫе истории про то, как он однажды залез на огромный куст, нет не куст, даже на целое дерево с невероятно вкусными спелыми красными ягодами, как срывал их одну за одной двумя лапками, как ел, обливаясь и давясь соком, нежную мякоть, где не было ни одного семечка, пока не объелся настолько, что не заметил, как отяжелел и сорвался вниз. Падая, он наткнулся задней лапой на очень острый сучок, проткнул её и висел на дереве вниз головой три луны, пока не выпросил у Божества Справедливости прощения, и оно, Божество, направило к нему отряд муравьёв-листорезов, которые за обещание отыскать и принести им в муравейник несколько свежих грибов согласились помочь деду и сняли его с сучка.
С тех пор дед получил свой ужасный шрам на лапе и на всю жизнь запомнил и усвоил урок, что вкусное стыдно есть одному и непременно надо с кем-нибудь поделиться. Поэтому Лари обязательно должен угостить брата и сестрёнку ягодами, которые вернул ему дед.
Лари рассеянно слушал старика, он знал все эти истории наизусть с детства, смотрел на деда и улыбался, рассматривая его светло-светло-серенькую, растущую где вихрами, где клочками, где почти уже с проплешинами, всю какую-то пыльную, потрёпанную, местами свалявшуюся, наверное, от глубокой старости шерсть, заглядывал в его золотистый глаз, с жалостью смотрел на обвисшие усы, в которых застряли крошки еды, на совсем уже жёлтые кривые зубы, на дёргающуюся от разговора травинку во рту, на всю дедовскую смешную слабую угловатую фигурку.
- Что? Глаз? А глаза у меня никогда и не было, не вырос. Я с одним на свет появился, такое бывает, объяснял дед, отвечая на никем не заданный вопрос.
Думал Лари о том, что дед у него всё же особенный, необычный какой-то дед. Во-первых, потому, что таких старых дедов и вообще настолько древних жителей в поместье собачек больше ни у кого и нигде не было, ни в одной семье. Старые жители поместья в один не очень прекрасный для себя и для своих близких день слышали или чувствовали внутри зов, который заставлял их покидать тёплые насиженные родные места и уходить туда, откуда ещё никто никогда обратно не возвращался.
Услышав этот внутренний зовущий голос, старики становились суетливыми, бросали все свои нехитрые стариковские дела, почти холодно прощались с домашними, а если кого из домашних не было в норе, то и не ждали, уходили, не оглядываясь, будто что-то более важное, чем семья, звало и ждало их в неведомом краю. Дома плакали, но удержать не пытались, отпускали без лишних вопросов, так было всегда, так было заведено. Дед пропустил все сроки ухода, спал себе клубочком в тёплом гнезде из сухой травы и листьев и врал, конечно, что никакого внутреннего призывного голоса не слыхивал, что, мол, плохо слышит.
И ещё у деда на шее, под нижней челюстью, на странной блестящей нити, больше всего похожей на струйку дождя, состоящей из отдельных капелек-звеньев, хранилась довольно большая круглая, блестящая, как и нить, штука. Дед никогда не снимал её с шеи. Она была тяжёлая, внешняя сторона удивительной штуки была холодная, а обратная сторона нагревалась от дедова тепла. И на горлышке у деда, прямо посередине, от штуки было тёмное пятнышко. Штуку можно было нюхать, рассматривать с обеих сторон, водить когтями по причудливым и непонятным знакам на ней, слушать, что происходит внутри штуки, можно было даже пытаться снять её с деда, даже осторожно лизать, пробуя на вкус, но любые попытки укусить или повредить штуку тут же пресекались предупредительным щелчком по носу. От этого она была ещё загадочнее. Она была как луна такая же сверкающая и непонятная. На все вопросы откуда у него штука, дед отшучивался, мол, упала с неба.
Надо сказать, луговые собачки мало что знали о луне. Вообще почти ничего и не знали. Впрочем, так же, как и о солнце. Дед объяснял, учил Лари:
- Солнце, внучек, это полные пригоршни спелого золотистого зерна в лапах Его Величества Небесного Короля. Королевская еда и там, наверху, в высокой богатой воздушной норе никогда не иссякает, и здесь, на земле, у земного Короля она всегда в изобилии, её много, поэтому и лапы правителей всегда полны зёрен и из них даже осыпаются лишние зёрнышки лучики.
А вот луна, Лари, это горстка семечек в лапках простой луговой собачки. Иногда еды много, даже с избытком, почти как на королевской трапезе, это луна круглая, полная. Иногда еды становится поменьше, половинка или четвертинка от того, что хотелось бы съесть на обед, это луна теряет свою силу, усыхает, уменьшается, будто кто невидимый откусывает от неё кусочки. Иногда луна становится совсем не видна, это голодное время для всех простых луговых собачек, пустые лапки, в них нет ни единого зёрнышка. Но стоит немного подождать и луна вновь начинает набирать силу, полнеет, растёт, значит, и в лапках собачек появляется пропитание. Вот так, мой милый Лари
Вот, чем солнце и луна, королевская и простая еда и отличались друг от друга по словам чуднОго деда.
Королевская еда никогда не заканчивалась, её собирали в природе жители окраин чернохвостые луговые собачки, это была их обязанность и долг перед Королевской Семьёй. Если в природе в определённое время года еды становилось мало нужно было отдать часть своих припасов, заготовленных для зимовки. Королевскую еду забирали и тащили в Королевские Ходы верные слуги Его Величества Короля белохвостые луговые собачки. Они жили рядом с Королевскими Ходами, с давних пор служили Королю, гордились своим происхождением и близостью к королевской породе. Чернохвостые луговые собачки жили на окраинах и должны были подчиняться белохвостым луговым собачкам, потому что у тех был белый хвостик, совсем как белые меха у всех в Королевской Семье.
Ещё дед рассказывал Лари, что ветер ласковые дуновения, или сильные порывы это дыхание предков, тех, кто уже ушёл через Воронячье Поле, прополз через кривые, заброшенные, заросшие колючими жёсткими корнями старые норы, занятые теперь огромными земляными пауками, тех, кто в последний раз увидел яркий свет золотистых зёрен в лапах Небесного Короля и, зачарованный и ослеплённый манящим свечением, выпал в каменный обрыв, чтобы никогда больше не вернуться домой.
Дед так правдоподобно нагонял страху, так захватывающе врал, что иногда даже хотелось ему поверить. Откуда же он мог знать про то, что творится за Воронячьим Полем, если сам никогда там не бывал, не ползал по страшным тёмным кривым ходам, откуда нет возврата, а сидит себе целёхонький в тёплой норке, жуёт былинку? Ну и дед.
С одним Лари был согласен. Что и от самого лёгкого ветерка можно сильно замёрзнуть, а от сильного порыва ничего тебе не будет, даже немного согреешься, хоть он и проникнет сквозь шерсть до самой кожи. И то, что ветер все ощущают по-разному для кого-то один и тот же порыв кажется тёплым прикосновением, а кого-то замораживает до кончика хвоста. Дед объяснял это тем, что предки или сердятся, гневаются, или хотят похвалить, потрепать по шёрстке, или пытаются направить на верный путь. Что они не уходят навсегда, а наблюдают и участвуют, проводят время с теми, кого любили при жизни.
Дед по-стариковски осторожно отряхивался, будто боялся развалиться на части от старости, долго поднимал лапу кверху, медленно, прерываясь и задумываясь, чесал за ухом, откусывал кусочек зёрнышка и в который раз начинал рассказывать свою небылицу про глубокую подземную пещеру, сплошь заросшую светящимися грибами, такую светлую, что всё-всё в ней видно, как утром на поверхности земли. Что она специально так освещена, чтобы ни одна крохотная ворсинка, ни одна самая малая росинка не остались незамеченными. Что войти в эту диковинную пещеру может только один или одна, только поодиночке, без друга, без мамки-папы, без бабушки-деда, только сам с собой можешь зайти, один-одинёшенек. Вход будто закрывается какой дымкой, пеленой или клубящимся туманом.
Ничего приметного в этой пещере вроде бы и нет, только одна стена есть невероятно гладкая, по ней вода льётся, как в реке в тихий день без ветра совсем неслышно, не струйками, а сплошным потоком, и в этом потоке ты сам себя видишь, отражаешься, как двойник. И светло, и тихо, и не то, чтоб жутко или страшно или не по себе, а будто на тебя все разом Божества смотрят и ждут твоего действия. А ты должен взять два камешка, один хороших дел своих, другой тех поступков, от которых бывает стыдно, и бросить их в воду, в поток на стене. Камешки ты сам выбираешь, какие считаешь подходящими по размеру поступков и дел. Некоторые луговые собачки, например, жука из речки выловят, на берег посадят, спасут его, ну и камешек чуть ли не с себя размером подкатывают, доброе дело ведь сделали. А другие наоборот ночью у входа в соседскую норку в голодное время выгрызут все спелые семена, которые сосед для себя приберегал, а камешек берут с песчинку, не велико горе у соседа еду украсть, и воришками-то себя не считают. Бросаешь вроде бы и большой камешек в поток, а стука или удара совсем не слышно, будто груз в какие бездонные воды падает. Вода всё принимает и по справедливости камешки за каждым запоминает. Кому хорошие обтачивает, уменьшает, кому плохие увеличивает и наоборот. И в песок рассыпает, и в острые грани превращает, всем по-разному. Только ты этого не увидишь и не узнаешь, пока не вывалишься однажды, ослеплённый ярким светом, из кривой норы в каменный овраг. Там тебя и встретят по делам и поступкам твоим или мягкий песок, или острые режущие осколки.
И в пещере этой всем бывать надо, хоть иногда, хоть изредка, пусть нечасто, но надо. Когда на сердечке неспокойно или хочется хорошим поделиться, причин много. Пещера эта живая, для каждого разная. Она всех будто насквозь видит, кого выслушает, кого надоумит, кому поможет. Бывает, что и просьбу или желание исполнит. А с кем и промолчит. Но совсем заросла, потерялась узкая тропка до пещеры, как к ней попасть, какими ходами, никто теперь и не вспомнит.
- Разве что дед помнит, так и он врёт, думал Лари. Ну не растут светящиеся грибы сплошным ковром, не растут, никто никогда не видел такого! Бывает, что тут гриб, там гриб, но чтоб от них светло как днём неееет, тут уж сказочные враки. Только не в какой-то там давно забытой всеми пещере. Значит и нет её вовсе.
В Королевских Ходах, говорят, этих грибов много, там, по слухам, есть даже специальный Королевский специалист по грибным семенам-спорам, он их сажает, поливает, ухаживает, защищает от улиток и слизняков, выращивает до гигантских размеров, чтоб Королевской Семье было всегда и везде светло в покоях, Величествам да Высочествам и положено жить в постоянном комфорте и удобствах, на то она и Королевская Семья. Хотя, могли бы и в общих ходах на окраинах посадить по стенам побольше световых грибов. По запаху и по следам, конечно, намного привычнее пробираться и домой, и по делам, но кому же не понравится такая благодарная забота о простых жителях поместья.
Тем более, что простые жители чернохвостые луговые собачки без устали, в любую погоду, не смотря на опасности, подстерегающие зверьков и на земле, и в воздухе, трудятся, не покладая лапок, на благо Королевской Семьи. Собирают и сортируют для них самые спелые семена, зёрна и плоды, ягоды, сочную траву, находят на берегу речки самые красивые камешки и ракушки для украшения Королевских Ходов, искусно плетут из ароматных трав лежанки, пледы, гамаки, подстилки, одеялки, гнёздышки. Срывают самые красивые цветы, ловят самых огромных цветных бабочек. В трудные голодные времена отдают последние припасы, лишь бы Королевская Семья не узнала, что такое голод. А в замен просят немного световых грибов по стенам общих ходов, ну и Королевскую защиту.
Нельзя так думать, это очень плохие и неправильные мысли. Королевская Семья и так постоянно помнит о простых жителях! Нельзя быть таким нахальным, чтоб хотеть ещё большей заботы. Надо будет найти заросшую дедову пещеру и бросить в воду самый большой камень плохого поступка, который только подвернётся под лапу