Стемнело, прежде чем я насытил свою похоть в двух позициях, побывав в парилке и в душе, и выпивая, и закусывая, и снова ласкал грудь медсестры. Ставя её затем в новую позицию, получая и доставляя оргазм. Я не мог насытиться женским телом, как будто это было у меня в последний раз в этой жизни. Женщина полковника, она же штабной писарь, чуть не выла от зависти, наблюдая и слыша происходящее. Мне стало её жалко, я подмигнул ей и показал взглядом на парилку, она поняла и поспешно вошла парную. Войдя следом я не стал долго распинаться и, нагнув её голову, предложил ей минет для меня в её исполнении, затем развернул её и поставил в стойку «бегущий кабан», загнал костыль под хвост на полный штык минут на десять. Было за полночь, когда приехал полковник, мы сидели у открытой печки втроём и смотрели на горящие угли. Юра храпел на кровати, прижав к стене ещё одну медсестру, чтобы не выскочила. Полковник налил себе пол стакана, отломил кусок хлеба, выпил, закусил и, взяв табуретку, подсел к нам. Выдержав паузу, я спросил:
Как?
Все путём.-ответил он.
Завтра ночью начинаем операцию, так что ни чём в себе сегодня и завтра днём не отказывай, но от сюда никто до завтрашнего вечера не выйдет. Я там привёз жратву и бухло, и девкам шмотки. Затем взял штабного писаря за руку пошёл «диктовать приказ» в парной. Посмотрев на Юру через открытую дверь, затем на парную, на Милу, не долго размышляя, повёл её в свободную комнату на кровать, чтобы реализовать очередную свою фантазию. Ночь и следующий день до 20:00 у нас прошёл между парилкой, комнатой с едой, вином и кроватью с огромными подушками.
Мы и не догадывались, где и что делал седой полковник, но интуитивно чувствовали, что не бездельничал. Прибыв в расположение части, нам льстило общее внимание и неподдельный интерес со стороны всех без исключения. На нас смотрели как на архангелов, которые воскресли, чтобы покарать нерадивых и отомстить за предательство. Особист проходя мимо улыбнулся, подмигнул, хлопнул по плечу и произнёс:
Везёт некоторым!
Дело не в удаче, а в холодном расчёте. Хотя удача любит расчётливых, ответил Юра и посмотрел на меня.
Я слегка кивнул головой, мол всё просчитано до мелочей и у нас не соскочишь с якоря, если он в надёжных руках, как наши. Проходя мимо клетки, в которой в мирное время держали местных пьяниц и дебоширов, мы увидели одного из дежурных офицеров с синяком во весь левый глаз и связанными руками за спиной. «Значит это он нас хотел убить», подумал я и скрипнул зубами. Юра только крякнул от неожиданности, ведь он с ним часто общался. По мере общения с офицерами штаба, который разместился в здании полиции и примыкал к казарме, в которой до войны размещались военизированные патрули, вырисовывалась картина маслом. Поручик Дробич был завербован ещё до того, как начался развал Югославии и был на половину хорват по отцовской линии. Мне до конца не было ясно что его подвигло на предательство, невыполнение воинского долга, как на половину мусульманина. Я не знал как к нему относится. Но я знал точно, что он умрёт как мусульманин с перерезанным горлом, потому что видел Зорана на плацу с безумным взглядом. Юра прижимался ко мне как маленький ребёнок, постоянно наступая мне на пятки, чем раздражал и заставлял злиться. Хотелось накричать на него, сорвать свою злость, но я понимал его состояние и недоумение, и поэтому не срывался на нём. Лишь остановившись и, когда Юра в меня врезался как грузовик без тормозов, повернулся к нему и сказал с натянутой улыбкой:
Соблюдай дистанцию.
Юра хлопал глазами и не отвечал на мою шутку, а лишь разводил руками и тяжело вздыхал. Так больше продолжаться не могло и мне пришлось поговорить с ним на эту тему.
Я понимаю, убить в бою и казнить разные вещи. Но он предал нас и тем самым подписал себе приговор. Если хочешь отпусти его. Но знай, что если ты к ним попадёшь в плен, то пощады не будет. Смотри мне в глаза! Ещё раз наступишь мне на пятки, то заставлю тебя его лично зарезать. «Ферштейн?» на повышенном тоне спросил я Юру.
Алес клаг*, ответил Юра, вздохнул и с отрешённым взглядом отошёл от меня.
Конечно, не нужно было с ним так. Но скоро нам в бой и телок весом в сто десять килограмм был бы обузой, а не ударной силой на которого будут смотреть все те, кто пойдёт за нами.
*******
Через пять часов волчьего шага мы прошли километров сорок или больше. Отряд двигался за мной на расстоянии семи, десяти метров и постепенно втянулся в ритм. Двигаясь по пересечённой местности, особо не порассуждаешь, потому как надо под ноги смотреть, иначе есть маза навернуться и не только синяки набить с шишками, но и поломать конечности или растянуть их. Сзади послышалось условное: «цы-ть», «ци-ть», и я сбавил темп шага. Двигаясь медленно, я дождался всю группу и остановился.
Перекур, пятнадцать минут, прозвучала команда.
Все сняли ранцы, сели и легли друг к другу спиной.
Куда так ломишься, Поводырь? Призов и медалей за скорость не будет, лишь мозоли и одышка, произнёс Шайба и сплюнул.
Точно, точно, добавил Моня.
Если для вас мой шаг слишком быстр, то пусть командир в голову поставит другого, ответил я и искоса посмотрел на Копалыча.
Ладно вам собачиться, думайте лучше куда и как будем двигаться без карты. Есть маза потеряться. сказал Генка.
Завязался оживлённый диспут по поводу насущной темы, в которой я и Большой не принимали участие. К единому мнению так и не пришли и, накричавшись, решили спросить у нас с Юрой. Большой сделал умное лицо и возвестил всем:
Поводырь, он же Росомаха, москвич. Школу закончил и вообще ушлый на всякие военные хитрости, как скажет, так и надо делать. А кто против тому в морду дам!
Четко, по-военному, возражений ни у кого не возникло. Но и у меня по этому поводу не возникло эйфории.
Слышь, пацаны, начал я, Не правильно, что я буду рулить. Гендос старший ему кнут в руки. А вообще вариант тухлый, надо искать деревню, ж/д дорогу, просеку, любую тропу, ручей, речку. Иначе пиздос и бандероль родителям с остатками от тела. Шутка-то хуёвая. Да, вот ещё что На связь надо выходить.
Так запрещено же, если не экстренный случай, сказал Шайба и осёкся.
А это какой случай, хуиная твоя голова?! разозлился я и зло посмотрел на него.
Моня, связь давай! крикнул Копалыч и лицо его засветилось от осознания того, что скоро всё будет решено положительно.
Если батарея не сдохла, ответил Эдик Соломонян, отвернув в сторону виноватое лицо.
Слышь, ара, если ты музыку гонял и батарею посадил, я тебя в куски порву, взревел Большой и попытался встать. Но не смог, так как я дёрнул его за рукав и навалился на него всем телом.
Тихо, дружок, тихо не гони волну, ещё рано, сказал я Юре и добавил Если, бы ты, что-нибудь «прочухал», а?
Эдик, давай, родной, связь с частью. Ну не тормози, налаживай аппарат, сказал я и отпустил Большого.
*****
Слышь, Большой, может не пойдёшь со мной в этот раз, а? спросил я и понял, что зря это сказал.
Хотя может и не зря. О том, что операция отвлекающий манёвр, я узнал через два дня после того, как её разработали. Шансов у нас было очень мало и поэтому я решился на разговор с другом, которого обижал своим предложением.
Молчи и слушай. Вся тема у мусульман как на ладони, дружок твой постарался. Но это не самое главное. Изначально так было задумано, что мы здесь пошумим и в сторону отвалим. Удар нанесут в другом месте. Всё бы ничего, но теперь они знают, что мы атакуем здесь и думают, что это место главного удара и поэтому встретят нас по серьёзному. Раньше был шанс ударить неожиданно и проскочить без больших потерь, взять высоты и дело в шляпе, а теперь
Юра смотрел на меня, не осознавая сказанных мной слов. Затем набычился и твёрдо, с южным акцентом, выдавил из себя:
Ты что, с дуба рухнул, босяк московский, или меня за фраера держишь, а? Может я тебе повод дал усомниться во мне? Ведь ты всегда за меня впрягаешься и не спрашиваешь кто и как. А за меня думаешь, что мне слабо? Ещё раз такое мне скажешь в морду дам и больше с тобой разговаривать не буду.
Ладно, ладно, не бузи. Но помни, я тебя предупредил, сказал я и хлопнул Юру по плечу.
Пошли, пора собираться, роты начали смену.
Посетив цивильный сортир, помыв руки, я начал собирать всё то, что, по моему мнению мне пригодится в предстоящей операции. Два ножа, аптечку с обезболивающими, одноразовыми шприцами и таблетками, рассыпал две коробки патронов от «Стечкина» по карманам, уложил в подсумок шесть гранат, затем в разгрузку ещё шесть, четыре запасных обоймы от снайперской винтовки помимо комплекта, который был уложен в ранец и в разгрузке. Достал камуфляжную краску и тщательно раскрасил лицо, руки, не оставив на не прикрытом теле ни сантиметра белой кожи. Затем стал на одно колено и помолился как умел, поцеловал крест и убрал его за тельняшку. Небольшой фонарик с зелёными и красными стёклами положил в боковой карман, рядом с упаковкой галет. Зашнуровал на маскировочном халате все шнуры, липучки и заклёпки.
Ну, если готов, то пошли, сказал я Юре и первым двинулся к выходу из штаба, в котором готовились к ночной атаке и непростой операции. Юра забросил трофейную снайперскую винтовку стволом вниз за спину, затем повесил ПК на плечо и двинулся за мной.
Шли тихо и переговаривались шёпотом о том, что будем делать после командировки. Юра мечтал о Ростове-на-Дону, о хорошем гашише или афганских шишках, о том, как его «вкорячит», будет плющить часов 5-6, затем он догонится огромным косяком и пивом, а может сухим вином. Как будет лежать на песчаном пляже и загорать вместе с биксами, щупая их попки и грудь.
По мере приближения к исходной точке разговор становился всё тише и тише, наконец подошли к началу окопов и замолчали совсем.
В землянке тускло светил светильник, все командиры были в сборе, ждали нас с Юрой и то, что мы с ним принесли. Каждому достался именной запечатанный конверт серого цвета с пометкой «Секретно». Всё это была, конечно, мура несусветная, но для поднятия боевого духа имело важное значение. Командиры всех уровней вскрыли и прочитали содержимое пакетов, тихо загудели, не совсем понимая приказ командования. Пришлось пояснить каждому, что от него требуется и что он со своими людьми должен сделать. Закончив с разъяснениями и получив от каждого подтверждение о том, что знает, что должен делать, я скомандовал:
По местам, к бою приготовиться, ждать сигнал к атаке.
На часах было 02:55. Обычно к трём тридцати утра все движения прекращались с обоих сторон и наступало затишье на три, три с половиной часа на сон или дремоту. Расчёт был такой, все замирают как будто спят и ничего необычного не произойдёт сегодня до семи утра.
Командиры следили за бойцами, чтобы те выполняли всё в точности и ничего не нарушало обыденного поведения, как бы говоря противнику: «Вас ввели в заблуждение и сегодня ничего не будет, покемарьте до рассвета, а там что бог даст».
Прислонившись к стенке, я закрыл глаза и задремал. Снилось мне с чего всё началось и почему я попал сюда и из-за кого.
*****
Небольшой домик пограничного комиссара располагался от границы с Афганистаном километрах в пяти, семи. Грохот артиллерийской канонады и пулемётно-автоматных очередей доносился отчётливо. Юра сидел на плоском камне на корточках и смотрел на мужчину в дверях, который остановился и разговаривал с кем-то внутри дома. Камень предназначался как столик для чайников, блюд с фруктами и посудой, и располагался метров в пяти от большого обеденного стола. Мужчина был среднего роста, чуть расположен к полноте, одет в военную форму без знаков различия. Форма была немного великовата, но под ней угадывалась выправка военного.
Ты чего на стол залез боец? спросил он, выйдя из дома.
Так змеи кругом, ответил Юра и слез с камня.
Да и не стол это, а камень, добавил он.
Где второй? спросил мужчина и оглянулся по сторонам.
Налаживает дружеские отношения с местными аборигенами, ответил Юра и кивнул головой в направлении бывшего КПП.
У шлагбаума стоял стол, на котором стоял чайник и три пиалы, я сидел за столом и пил зелёный чай и разговаривал с молодым таджиком.
Значит, хочешь в Москву, дома строить, спросил я и. улыбнувшись, добавил А ты умеешь это делать? В Москве дома из кизяка не делают. Только кирпичи и плиты.
Я умею, ответил абориген и шмыгнул носом.
А внутреннюю отделку тоже можешь? Например линолеум можешь постелить, кафель положить, обои поклеить, а?
Таджик засуетился, но сдаваться не хотел.
Моя учится быстро и потом делает хорошо, выдал он гордо и опять шмыгнул носом.
А кто тебя в Москву пустит? Ты ведь не знаешь, что такое линолеум.
Таджик попытался сказать «линолеум» про себя шевеля губами, но у него не получилось в силу того, что, это слово как и «аккумулятор» таджики и узбеки не могли выговорить. Мне доставляло огромное удовольствие поиздеваться над басурманином от скуки. Я похохатывал и говорил с серьёзным видом.
Приедешь в Москву, а у тебя спросят, умеешь линолеум стелить? Ты скажешь умею. А у тебя спросят, а какой линолеум умеешь? Красный, синий, зелёный, жёлтый, серо-буро-малиновый? Что ответишь?
Обескураженный таджик не знал, что ответить, хлопал глазами и шмыгал носом, суетился.
Ты давай, учи слово «линолеум», а то не сможешь в Москве работать, подначил я озадаченного азиата.
Тот попробовал сказать «линолеум», но у него получилось что-то несуразное и смешное. Я заржал до слёз и услышал позади себя смех двоих людей. Один был Большой, а второй мне не знаком. Большой, подойдя, вытянул правую руку вперёд ладонью ко мне, я сделал тоже самое и мы хлопнули ладошками, продолжая смеяться над незадачливым строителем. Второй, посмеиваясь, спросил:
Ну, кто из вас большая Росомаха, а кто проводник?
Большой, это я, ответил Юра. А Росомаха или Поводырь он, показал на меня пальцем Юра.
Я сделал движение, как будто хотел укусить его за палец, и щёлкнул зубами. Юра отдёрнул палец, указывающий на меня, добавил:
Злая Росомаха.
А ты кто, уважаемый? спросил я и подмигнул таджику.
Зовут меня Андрей Андреевич Иванов, я генерал-майор, -ответил штатский и тоже подмигнул таджикскому строителю.
Значит, мы в плену у тебя, сказал я и сделал серьёзное лицо.
Значит в плену, ответил штатский и добавил А почему на ты, а не на Вы? Или мы водку вместе пили в одном окопе или в бане вместе мылись? начал нравоучение генерал.
Или твои генеральские звёзды видны через куртку, ответил я и повернулся к нему спиной.
Ладно, мир. Признаю, на данный момент не прав, сказал штатский и протянул руку для рукопожатия.
Повезло тебе, что война не началась, а то мы пленных не берём, ответил я и протянул руку.
Неожиданно из дома вышел афганец в национальной шапке. Худой, горбоносый, смуглый, с бородкой, за ним в припрыжку несколько человек. Он что-то говорил, вероятно, отдавал приказания, люди, суетившиеся вокруг него, отвечали «Хоп» и убегали очень быстро в разные стороны. Таджик-строитель сжался в комок и перестал шмыгать носом с испуганным взглядом озирался по сторонам. Афганец увидел нас и двинулся в нашу сторону, за ним поспешили его телохранители.
Басмач к нам двинул, доложил Юра.
Это Масуд, ответил Иванов и добавил, Что-то случилось.
Не торопясь, подошёл Ахмат-шах Масуд, по прозвищу «Паншерский» лев. Пристально посмотрев на нас, сказал на ломаном русском языке:
Талибы прорвали фронт, мы отступаем и спасти нас может только чудо. Я отправил все резервы чтобы закрыть брешь, но людей мало, а прорыв большой. Это непоправимая трагедия, затем повернулся и двинулся в сторону дома.