Что означает новый чин? Больший доход, новая квартира, у меня будет свой санузел, что-то еще, я не все запомнил. Мне этого ничего не надо, я чувствую, как мой крохотный мир, в котором живу я и Кира, рушится, и я не могу с этим ничего поделать. Я паникую, не знаю, как сказать об этом Кире, она сейчас спит. Но как мне объяснить ей, что она должна уйти, кто-то донес на нас, в этом нет ничего удивительного, но КИРу с оранжевыми погонами нельзя было иметь отношения с РОНами, категорически запрещалось.
С другой стороны, у Киры есть работа, которая ей нравится, она любит своих детей. Мы будем видеться редко, очень редко, но она будет нормально жить. Есть еще одно обстоятельство. Я должен выполнить план. План, от этого слова меня выворачивает, мне стыдно смотреть на себя в зеркало, стыдно смотреть Кире в глаза.
Так вот, план я должен выполнить план по выявлению неблагонадежных граждан, составить на них доказательную базу, чтобы не было ни у кого сомнений, что они заслужили наказание. Я никогда этим не занимался, всегда отказываясь, но теперь не имею права. Как сказали мне на комиссии, за меня просят высокие КИРы и я получил хорошую характеристику из религиозного центра контроля духовности. Я несколько раз просмотрел этот список, большинство из этих РОНов я не знаю, может, они и что-то сделали, я не буду приписывать им преступления, я их за руку не ловил, а если бы они что-то и сделали, то, скорее всего, точно бы никому не сказал. Но есть еще одно главное но в этом списке был девятый, мой друг.
Я решил, все, я решил. Скоро рассвет, я утром все объясню Кире, у нас будет время до третьей побудки, ей надо сегодня же подать заявку на комнату и переехать. Я откажусь от чина, меня разжалуют, может, даже в РОНа, я не против.
Я подготовил для Киры список тех, кого я должен отправить умирать на рудник, пусть она передаст его девятому, я знаю, что РОНы общаются друг с другом, КИРы слишком подозрительны. Я пишу коды людей и думаю, что меня тоже могут внести в этот список. Я тогда поступлю также, как и восьмой пойду и сожгу молельный дом. У восьмого это не вышло, а я знаю, как нужно делать, я все продумал. Свой дневник я отдам Кире, они обыщут мою комнату, да и на рудник мне вряд ли разрешат его взять. Она умеет писать. Неуверенно, но теперь она будет его писать, я уверен, она не откажется.
Я сижу на полу и смотрю на нее спящую, она держит меня за руку всю ночь, как ребенок, а я плачу, сам не знаю почему, наверное, это она меня научила, а может, из гордости за свою ученицу, она впитала в себя все, чему я ее успел научить.
1-й месяц 253 года, день 40.
Меня зовут Кира. 13 просил вести дневник. Я не знаю, что писать. Я обещала и опишу, что было.
3 дня назад я живу в общежитии. Я не хотела уходить. Он заставил меня, он объяснил. Мне страшно, его не любят. Почему его не любят? Он лучший человек, которого я знала! Я больше не видела его. Я живу в комнате с другими РОНами. Нас в комнате 9 человек. Они хорошие, добрые. Мы много говорим.
Одна женщина знает 13. Она говорила, что у них хотят я не запомнила это слово. Но я поняла, что это о 13. Она сказала, что он снижен, я не поняла, что это значит. Она сказала, что у него теперь только черные погоны, он почти РОН. Я помню, 13 говорил, что так будет. Он все знает, он видит будущее.
Я должна найти 9. У меня есть список номеров. Я запомнила его. Если будут искать, я сожгу его. В списке есть одна женщина с нашего этажа. Я боюсь сказать ей. Мне кажется, она не знает.
1-й месяц 253 года, день 42.
Меня видели, как я пишу. Я думала, что они сдадут меня. Я прочитала немного, что писал 13. Всем очень понравилось. Я теперь каждый вечер читаю. Я читаю плохо, хочу лучше. Многие девушки с нашего этажа не умеют читать. Они были ОСА, как и я. За них заплатили, они сказали, что выкупили. Я сказала, что меня тоже. Я не понимаю, что значит выкупить? Я могу купить сапоги, но не могу купить человека. Я не понимаю. Они называют меня Чистой. Мне это нравится.
Я показала им список. Мы его несколько раз переписали. Мы всех нашли. Они живут с нами рядом. Я не могу найти 9. Сказали, что он где-то на работах, скоро вернется.
О 13 ничего не знаю. Одна женщина сказала, что скоро будет суд. На площади будут судить изменников. Это будет в следующем месяце. Так делают каждый год.
1-й месяц 253 года, день 50.
Сегодня видела 13. Он пришел к нам. Я играла с детьми во дворе. Он стоял у забора, я его сразу не увидела. Забор высокий из листов. Меня позвал один мальчик, 13 попросил его. Я видела 13 через щель в заборе. Он сказал, что ничего не произошло. Я увидела у него черные погоны. Он спросил, нашла ли я 9, я ответила, что нет. Я видела, он волнуется. Он хотел еще что-то сказать, но появился патруль. Он ушел.
Вечером меня спросили, о чем я разговаривала с КИРом. Меня увели после сигнала отбоя к коменданту. Я просидела там полночи. Они что-то спрашивали, я ничего не сказала. Я говорила, что не знаю, что он хотел. Мою кровать обыскали, девочки спрятали дневник. Теперь я храню его в уборной в щели под очком.
1-й месяц 253 года, день 57.
9 нашел меня. Он пришел после отбоя. Я все ему рассказала. Он сказал, что многое знает. Девочки из комнаты знают 9. Я вижу, что они его любят. Он сказал, что найдет 13 сам. Я должна лучше прятать дневник.
Девочки научили меня сушить кашу. Я режу ее на тонкие полосы и сушу на печи. Я дала несколько полос 9. Он предложил вшивать их в одежду. Я согласилась, это отличная идея. Мне кажется, что мы скоро убежим отсюда я, 13 и 9. Я бы взяла моих детей, но они умрут, они очень слабые. В ОДУРе плохо кормят, мало.
Я зашила дневник в свою куртку. Он невидим, девочки часто вшивают в куртки куски картона или утеплителя, так теплее и ветер не продувает. Теперь дневник никто не найдет, я сделала потайной карман.
2-й месяц 253 года, день 12.
Девочки сказали, что кто-то поджег молельный дом КИРов. Я очень боюсь, 13 хотел это сделать, он часто говорил об этом. Я больше не видела 9. Одна девочка сказала, что его арестовали. Я больше не видела никого из списка. Они все ушли на работу и больше не вернулись.
Меня снова допрашивали, обыскивали. Меня раздели и били. Я ничего не сказала. Как же больно, я не могу спать, мне тяжело писать. Девочки помогают мне. Я боюсь, меня завтра арестуют, так сказала одна женщина. Она прибежала к нам утром. Она слышала разговор коменданта. Завтра после работы меня арестуют. Куда бежать? Я не знаю, куда бежать.
Я должна убрать дневник и лучше зашить его в куртку. Пальцы не слушаются. Я попрошу девочек. Одна сказала, что они меня не отдадут. Я больше не могу писать, я плачу.
4-й месяц 253 года, день 7.
Я снова взялся за дневник. Рука уже отвыкла писать, буквы выходят корявые, пальцы не гнутся, приходится каждое слово писать очень долго, мысль устает ждать тело. Интересное ощущение, когда ты чувствуешь себя полумертвым, а твоя голова кипит от неизрасходованной энергии. Мне стоит объяснить, где мы находимся и почему.
Сейчас мы находимся в бараке. Вместе со мной девятый и Кира, я не могу определиться, печально это или отрадно, Кира рада, что она снова со мной. В бараке еще около трехсот человек, мы спим по очереди, здесь всего тридцать рядов нар по три полки, сейчас не наша очередь. Кира спит у меня на коленях, а я пишу в полутьме, из грязного окна бьет слабый свет контрольного прожектора. Он блуждает по территории, будто бы кто-то захочет в эту стужу покинуть теплый барак. Очень хорошо, что в бараке тепло, можно просто спать на полу. Очень хочется есть, но я стараюсь часть своего пайка отдавать Кире, она это сушит и зашивает в наши куртки, но я хотел бы, чтобы она это ела. Девятый тоже делится пайком, нас таких десять человек, мы думаем о побеге, летом, когда утихнет природа.
Остальные обитатели барака, на мой взгляд, уже потеряли лицо, они стали одинаковыми. Похожими на тени, которые всего боятся, даже смотреть друг на друга. Скорее всего через год мы будем такими же, как они.
Я прочитал то, что написала Кира. Она прекрасная ученица, мне бы хотелось, чтобы она продолжила писать, но Кира не хочет. Она говорит, что когда пишешь, то заново переживаешь все события, я об этом никогда не думал.
Попробую кратко описать, что произошло. Событий было много, но сейчас, по прошествии времени, я не вижу в них ничего особенного.
После моего отказа с меня сняли чин, я был переведен в простые контрольно-информационные работники и выселили из комнаты. Я стал жить в общей комнате, нас было восемь человек, таких же, как я. Никто со мной не разговаривал, все знали, почему я живу теперь с ними. Мой бывший начальник несколько раз приходил ко мне, уговаривая выполнить норму по выявлению неблагонадежных элементов. Я отказался, а сам думаю до сих пор, а ведь никто не называл их людьми, нас, мы же тоже относимся к неблагонадежным элементам, поэтому мы и на руднике. Элемент, даже не единица, не часть, а всего лишь элемент. Как мне сказали ребята, с которыми я теперь работал, моего начальника хотели понизить, так как он не смог выявить такой элемент, как я.
Так как меня произвели практически в РОНы, я мог спокойно с ними общаться. Тогда мне рассказали про Киру, как она устроилась, что по общежитию ходит список, кого-то уже забрали на допрос. Через некоторое время меня нашел девятый, я, честно признаюсь, потерял счет времени, все откладывая запланированную диверсию. Девятый ждал со дня на день своего ареста, решив предупредить меня. Ему сообщили, что на меня уже завели дело, по стандартной схеме, осталось лишь выдержать положенное время для проведения следственных мероприятий, чтобы соблюсти норму закона. Я ему рассказал о своем плане поджога молельного дома КИРов, он обрадовался, и мы сговорились сделать это как можно скорее.
Через три дня я выбрался ночью из общежития. За мной никто не следил, за малыми чинами не было пристального контроля, попробовал бы я с желтыми полосками на погонах выйти из здания ночью, меня бы тут же задержали. Я шел по туннелю к главной улице, где находился молельный дом. Пару раз меня едва не сбил робот-проходчик, утрамбовавший осыпающиеся стены туннеля. Я шел в полной темноте, освещение на ночь выключалось, а у робота была своя ночная камера. Когда я подошел к повороту на главную улицу, меня остановили четыре тени. Это был девятый и трое его друзей, они сейчас снами здесь, в бараке.
Мы прошли через всю улицу, никто нас не остановил, хотя я заметил мигающие лампы машины патруля, они, скорее всего, спали. Мы вошли в молельный дом, его никогда не закрывали, вряд ли кому бы пришло в голову его сжечь. Сразу зажегся свет, встречая верующих, заиграла музыка. Сначала мы испугались, что сейчас придет патруль, за стенами молельного дома ничего не было слышно. Мы долго обсуждали, как поджечь здание, никто толком не продумал план. Девятый предложил подпалить принесенные им канистры коротким замыканием. Он взял с работы две тяжелые канистры с топливом роботов, оно страшно воняло и готово было воспламениться от любого резкого движения. Я предложил использовать главную кнопку, которая включает глас божий. Всем идея понравилась, двое его друзей достали инструменты и разобрали священный постамент, они что-то делали, я не понимал, что именно, но скоро от кнопки были брошены провода к канистрам. Девятый приказал нам отойти и часть топлива разбрызгал вокруг. Несколько капель попали ему на штаны и прожгли дырку. Кто-то выбежал за дверь и принес куски льда, втирая ему в ногу. Огненная жидкость прожгла кожу до мяса, девятый молча перенес это, торопя друзей.
Когда все было готово, я подошел к кнопке, стараясь не наступить на пятна топлива на полу, и под громкие крики одобрения нажал кнопку. Раздался оглушительный рев, возвещавший волю господню. Мы бросились к выходу, оглянулись, видя, как занимается пламенем священное место, впервые в жизни я прочувствовал звук гласа божьего, разрывавшего наши уши до сих пор. Огонь, невыносимый рев вот она сила! Если бы мне такое показали в детстве, я, наверное, бы точно стал верующим, настолько волнующе это было. Мы стояли, не в силах оторвать взгляда от пламени, не слыша ничего, кроме священного рева. Как мы выбрались наружу, задыхающиеся от паров и гари, я не помню. Помню, что мы стояли в темном туннеле, смотря на горящий молельный дом, как к нему сбегаются патрули, как они бессильно машут руками, ругаются, не зная, что делать.
К утру дом сгорел, мы уже вернулись в наши комнаты в общежитиях, никто из нас так хорошо не спал в своей жизни. Я проснулся лишь после третьего сигнала к побудке, понимая, что от меня пахнет гарью, я весь черный, а моя одежда прожжена каплями огненной жидкости. Мне было трудно дышать, что-то рвало мою грудь изнутри. Я до сих пор долго кашляю на работе, не могу остановиться, пока не выплюну часть себя, так сказала Кира, она очень боится за меня.
Кира, милое дитя, когда ее хотели отдать на работы в дом надсмотрщиков, мы отстояли ее. Даже безликие тени нашего барака встали стеной, я видел, как первые ряды с радостью бросились на надсмотрщиков, падая замертво от ударов электрошокеров. За ними бросились другие, и надсмотрщики дрогнули. Я это видел, мы все это видели, надо выбрать нужный момент, и мы растопчем эту мразь. Они трусы, им есть, что терять, нам терять нечего, поэтому мы свободны!
Я заканчиваю, надеюсь, что скоро напишу еще, я устал, пальцы не гнутся.
Еще кое-что, Кира очень любит слушать о том, как мы сожгли молельный дом. Каждый имеет право рассказать свою версию, она всегда радуется, но не хочет говорить почему. У нее свое личное отношение к жрецам подземного города, я вижу, как ее глаза, большие, добрые, как они наливаются яростью, каким страшным становится ее лицо.
4-й месяц 253 года, день 13.
Сегодня работали в шахте. Кто-то сказал, что ее заново открыли, считая, что до конца не выработали пласт. Мне это не понятно, девятый понимает лучше, но тоже не до конца. Шахта старая, когда мы толкаем вагонетку, здесь нет роботов, то трясется земляной свод над нами. Страшно, особенно когда я берусь за пневмомолот.
Киру мы оставили в бараке на хозяйстве, незачем ей ходить с нами в шахту, как сказали бывалые жильцы в забой, интересное слово, я такого не встречал. Девятый сказал, что их в училище пичкали разными словами, которые следовало вызубрить, не объясняя зачем. Это было несложно, каждое слово имело макет или объемную картинку, уже позже, когда он начал работать, ему стало многое понятно, и все же большинство слов звучали будто бы из другого мира. Я думаю, что так оно и есть. Чем больше я смотрю на работу в руднике, пытаюсь ее анализировать, тем больше прихожу к выводу, что никаких богов нет, а мы, также как Кира и другие ребята, нас пригнали сюда рыть землю ради пустой руды, раздали инструменты, чтобы мы делали односложную работу и главное, чтобы голова не думала, иначе осознаешь всю бессмысленность того, что ты делаешь.
Мы работаем в бригадах по четыре-пять человек. Каждая бригада имеет по одному пневмомолоту. Работаем по очереди, потом, когда вагонетка заполнится, тащим все наверх. Хуже всего то, что приходится тащить и молот с компрессором, его с трудом несут двое. Наверху мы выгружаем породу в отвалы, просто ссыпая лопатами в огромную яму. Она вся засыпана снегом и кажется бездонной. Из нее никогда никто ничего не забирал, это видно по снежным барханам. Я предполагаю, что мы засыпаем старый карьер, но для чего это делать?
Первый месяц и до сегодняшнего дня мы работали в карьере. Сейчас сильный ураган, робот не может довезти нас, машина стопорится и ползет назад. Один раз мы даже наглухо застряли, пришлось выходить и откапывать наш автобус. Это было по крайней мере весело, тогда еще Кира ездила с нами. Мы посадили ее на вершину снежного бархана, а она руководила нами оттуда. В такие моменты я чувствую себя свободным, рядом нет надсмотрщиков, не видны бараки, до карьера далеко, а ты в окружении знакомых и незнакомых людей, и вы все заняты общим делом, нужным вам. Даже к роботу начинаешь испытывать симпатию, потому что он отвезет тебя обратно в тепло, не считаясь с заложенным надсмотрщиками нарядом на работы. Это интересно, я уже не раз замечал, что техника часто идет в конфликт с рабочим графиком, у роботов своя логика, и она гораздо человечнее людской.