Ну а что с вином?
Ах да! вспоминает фон Готт и смеётся. Максимилиан тоже улыбается, но невесело, а оруженосец генерала продолжает всё так же со смехом: Они его выплеснули.
Выплеснули? удивляется барон.
Да, выплеснули, перевернули всю бочку с лавки на пол, развели такую грязь в зале, что пришлось звать уборщиков, продолжает фон Готт.
Они сделали это преднамеренно и демонстративно? уточняет генерал.
Нет, конечно, отвечает Максимилиан. Якобы случайно.
Это сделал один сопляк, что тоже ходит в школу, ему лет пятнадцать, наверное. И он пришёл и извинился перед нами за это. Как будто сделал это случайно, говорит фон Готт. И даже предложил заплатить за вино, но я готов поставить три талера против одного, что он сделал это специально.
И сделал он это по наущению старших, добавил прапорщик. Думаю, его подговорил на это Фриц Кёниг, мальчишка всё время ошивается рядом с ним.
А кто этот Кёниг? спросил Волков. Вы не узнали?
По виду он не беден, ему лет тридцать пять, отвечал фон Готт.
Нет, ему лет тридцать, это он из-за бороды и усов смотрится старше, не согласился с ним прапорщик. Ему лет тридцать. Одежда богата, он точно не из бедных. А ещё он лучший боец школы, как я понял из рассказа Монтанари. И вокруг него, конечно, собралась шайка таких же. Они там и заправляют.
И вы предложили им пить вино вместо воды?
Да, так и было, рассказывал фон Готт, принесли бочку и поставили её на лавку рядом с бочкой для питьевой воды, предложили, все нас слышали, но никто ни разу из бочки не выпил.
Монтанари выпил немного, вспомнил Максимилиан.
А, ну да Монтанари и мы. Больше никто не стал пить. Так и простояла бочка с утра и до обеда, тут фон Готт уже не улыбался. Видно, это обстоятельство задело его за живое. Высокомерные ублюдки. Бюргеры какие-то, чернильное дворянство, а спеси побольше, чем у сына герцога какого-нибудь.
Тут Волков неожиданно улыбнулся, он понял, что его молодой оруженосец чувствует то же, что чувствовал он, когда местные офицеры не сели с ним за стол.
Ну, вы, надеюсь, не взяли у сопляка денег за пролитое вино?
Нет, не взяли, сказал фон Готт. Хотя было нужно, вино-то было неплохое. Да и платил бы, я думаю, не сопляк.
Глава 5
Нет, не выгорало дело, не удалась его первая задумка. Во всяком случае, пока. Никак не хотели горожане дружить с ним. Никак! Не за что было ему ухватиться в этом враждебном городе. Потихоньку у барона стало складываться понимание, что его нахождение в этом месте зависит от бургомистра, а расположение того напрямую зависит от земельной сделки. То есть зависит от воли курфюрста. В общем, положение его было неустойчиво. Зыбко. Не на что было тут ему стать твёрдой ногой, не на кого было опереться. Ни в военном сословии, ни среди святых отцов, вот теперь ещё и с местной молодёжью сблизиться у него не получалось. А бургомистр подождёт неделю-другую, и Если не даст ему генерал курфюрста желаемого То что? Нет, не зря рисовал карты прилежный Дорфус. Не зря, не зря. Чувствовал генерал, что по одной из этих улиц, под дымом пожарищ и под мушкетную стрельбу, придётся ему выводить своих людей за городскую стену. Тащить по узким улицам обозы. И это будет настоящее фиаско. А потом цу Коппенхаузен приведёт войско под стены Фёренбурга, ну, допустим, встанет в осаду. А город-то для осады очень, очень сложен. И чтобы обложить его по всем правилам, придётся перекрывать реку и ставить один лагерь на противоположном от города берегу. Волков даже поморщился, представив, как с севера к тому лагерю подойдет на помощь городу с пяти-шести, а то и с десятитысячным войском ну, например например, ван дер Пильс! Нет, нет Осада Фёренбурга это самоубийство. И уж тогда опять цу Коппенхаузен свалит своё поражение на него. Ну а на кого же ещё?
А уж как обер-прокурор будет рад! А ещё бурмистр Вильбурга, а ещё камергер Кюн, а ещё Густав Адольф фон Филленбург, епископ Вильбурга, а ещё вся родня графини фон Мален, окопавшаяся в фамильном замке и не пускающая туда Брунхильду с маленьким графом. Да и в Малене есть такие, которым его неуспех придётся по вкусу. Всё это скручивалось и скручивалось в тугой узел, из которого и выхода, казалось, не было. И решить этот вопрос силой, той силой, что столько раз приходила ему на помощь, он не мог. Одно дело отбиваться от наседающего ван дер Пильса в лагере, когда у тебя есть пушки, ров и провиант, а за спиной река с лодками, и совсем другое дело сидеть в чужом городе, хоть и в крепких, хоть и в огороженных, но зданиях. И так как барон уже начал кое-что понимать в делах придворных, он опять попросил себе перо с бумагой и сел писать письма герцогу и его министру. И в письмах этих, что называется, «стелил себе солому». А именно, горько сетовал, что горожане с каждым днём всё злее, что к чему-то готовятся и что он ждёт мятежа со дня на день. Также просил денег, а ещё просил поторопить цу Коппенхаузена. Хотя понимал, что того торопить не нужно. Маршал ждёт приказа и денег на сбор войска. В общем, он хотел потревожить герцога и по возможности отвести от себя излишний гнев в случае, если ему придётся покинуть город. И эти письма генерал отправил уже не через почту, а с верным человеком. С кавалеристом из отряда ротмистра Юнгера.
***
Дни стояли промозглые, с влажным ветром, что дул с реки, таким промозглым, что хотелось усесться у камина с вином и какой-нибудь книгой или даже пойти в одну из городских купален и заказать себе десяток вёдер горячей воды. Отогреться и отмыться. Но у камина ему спокойно провести вечер не позволила бы тревога. А в купальнях Чёрт его знает, там даже с охраной он не будет чувствовать себя в безопасности. В общем, кутаясь в свою шубу, он ехал по грязным и сырым улицам суетливого города, оглядывая лавки.
И правильно сделал, что не поехал в купальни. Какая тут к чёрту безопасность, если даже простой бюргер-пузан со старой корзиной за плечами, уступая тебе дорогу, смотрит зло, да ещё показательно плюёт под ноги твоему коню. Очень хотелось генералу ожечь его по мордасам плетью, да нельзя. Волков только улыбается и оторачивается. А сам представляет, как будет жечь всё на своём пути. Как будет поджигать улицу за улицей, по которым поведёт своих людей, когда соберётся уходить из города. Пузаны с корзинами его запомнят, уж он об этом позаботится. Пусть сволочи из ратуши потом ещё одну табличку с его именем вешают на воротах. Пусть помнят его имя, пусть с малолетства его зубрят.
На одной из улочек, мостовую которой явно подметали и на которой все дома, как один, стояли свежепобеленные, было несколько хороших лавок. Волкова удивило, что неплохая посуда стояла сразу за стеклами окон на первых этажах домов и, даже не входя в лавку, с улицы можно было увидеть то, что предлагалось на продажу. Так же, через окна, купцы, торговавшие материями, показывали недурственный бархат, парчу, хорошее сукно. Генерал увидал несколько изящных столовых приборов из серебра, среди которых были и искусно сделанные вилки.
«Хольц. Посуда и украшения», гласила вывеска над входом.
Он остановился и, чуть подумав, слез с коня. Сделав Хенрику знак рукой со мной идти не нужно, без охраны вошёл в хорошо освещённое помещение.
Лавка была убрана богато. И как только генерал вошёл в неё, из задних помещений тут же появился и сам хозяин, ну или очень богатый приказчик. Выходил он, улыбаясь, но как только разглядел, кто перед ним, тут же на его лице появилась гримаса высокомерия.
Он узнал генерала. Конечно, узнал. И сразу выпятил свой отлично выбритый подбородок, а его глаза с «мешками» стали холодны, как свинец. Он даже не соизволил поздороваться. Два этих человека сразу поняли всё друг о друге. Папист и, что ещё хуже, Рыцарь Божий видел перед собой настоящего упрямого еретика-лютеранина. Волкову надо было уйти безмолвно, но он подумал, что убегать Божьему Рыцарю перед еретиком не пристало, и посему он в полной тишине и под неприятным взглядом торговца прошёлся по лавке, разглядывая дорогие товары, разложенные на хорошо прокрашенном зеленом сукне, а потом произнёс как ни в чём не бывало:
Неплохие вилки. Какой же цены будут?
Продавец сделал паузу. Прежде чем ответить, он смерил генерала долгим и невежливым взглядом и потом наконец соизволил произнести:
Двадцать восемь талеров.
За одну? удивился барон.
За одну, отвечал торговец. И тут же добавил с высокомерием: Если не нравится цена, можете поискать в другом месте.
«Могу, конечно, и поискать А могу повесить тебя прямо на твоей вывеске и прямо сейчас!».
Но ничего подобного, конечно, барон вслух не произнёс, а пошёл по лавке дальше, пока среди всяких весьма искусных вещиц, что украсили бы стол всякому благородному человеку, может быть, даже и князю, не увидал одну небольшую чашу. Или, вернее, кубок. Сделан он был из золота. И делал его настоящий мастер.
Поистине, вещица сия достойна была пиршественного стола герцога Ребенрее. Волков не удержался и взял её в руки, повертел и, убедившись в её совершенстве, снова обратился к недружелюбному хозяину лавки:
А эта вещь сколько стоит?
Теперь торговец даже улыбнулся, произнося цену:
Четыреста пятьдесят талеров.
В его взгляде, в этой мерзкой его улыбочке так и сквозил высокомерный вопрос: что, не нравится?
Ни цена, ни сам купчишка, ни весь этот поганый город барону не нравились. Не нравились настолько, что он намеревался их сжечь. Но тем генерал и отличался от торговца, потому-то в тяжком солдатском ремесле и дотянул до своих лет, что имел выдержку и во всяких передрягах умел сохранить хладнокровие. Он поставил чашу на место и произнёс:
Дороговато. В Вильбурге или в Ланне цены раза в два меньше.
Вот и покупайте там, уже не сдерживаясь, отвечал ему торговец.
Так и поступлю, сказал барон, отправляясь к двери, и уже на пороге, не сдержавшись, добавил с улыбкой: Тем более, там можно найти вещи и поизящнее.
Он вышел на улицу и сел на коня, но прежде, чем поехать дальше, спросил у проходящей мимо упитанной женщины:
Добрая госпожа, а как же называется эта улица?
Это? Так это Собачья улица, чуть смутившись после такого ласкового обращения от такого видного господина, отвечала толстуха.
Собачья? удивился барон. Всякие названия улиц слыхал он на своём веку, но это
Да, господин, так она у нас и зовётся Собачья.
Собачья, повторил Волков, усмехнулся и поехал дальше.
Но едва они проехали сто шагов, как Хенрик поравнялся с ним и сказал негромко:
Генерал, за нами опять какой-то ублюдок таскается. Капюшона не снимает. Мы останавливаемся, и он стоит, мы поехали, и он за нами попёрся.
Думаешь, следит?
Я его ещё на повороте к этой улице заметил, теперь он опять сзади идёт. Может, поскачем побыстрее он пеший, не угонится.
Нет нужды, беспечно отвечал генерал. Пусть ходит, нам пока скрывать нечего.
***
День уже катился к вечеру, когда он приехал на свою улицу и, за всё своё пребывание тут, в первый раз стал внимательно разглядывать крепкие ворота и заборы, за которыми скрывались хорошие дома. Некоторые дома были без заборов и своими фасадами выходили на улицу. Да, дома на улице Жаворонков были хорошие. Людишки тут жили обеспеченные. Один дом так и вовсе был по-настоящему красив. Нов, чист, имел большие окна и красивую дверь, а вот забора не имел. Барон даже остановился, чтобы оглядеть его получше, но начавшийся то ли снег, то ли дождь поторопил его домой. Да и нога уже начинала ныть.
Ужинал дома, изысканным петухом в вине, что приготовила ему за отдельную плату хозяйка. А уже после ужина случайно услышал, как она в передней договаривается с Гюнтером о стирке скатертей, и сразу вышел к ней.
Госпожа Хабельсдорф.
Господин барон, приятная и опрятная женщина присела в книксене.
Рад вас видеть, Волков ей кивнул.
Всё ли у вас хорошо, всем ли в доме вы довольны?
Всем, всем, уверил её генерал. Петух был необыкновенно вкусен.
Так его готовят у меня на родине.
Это прекрасно. Мне нужно с вами поговорить; не могли бы вы пройти в мою спальню?
Тут госпожа Хабельсдорф немного замялась и посмотрела на Гюнтера, что был в той же комнате, что и они, занимался какими-то делами, а потом произнесла:
Уж не пристало мне, и добавила, улыбаясь. Я же замужем.
Нет, нет, Волков прижал руки к сердцу, уверяю вас, вашей чести ничего не угрожает. Мне просто нужны некоторые пояснения.
Да? она всё ещё сомневалась и явно была обескуражена его просьбой в ночь идти к мужчине в спальню. Но потом всё-таки согласилась: Ну хорошо.
Волков проводил её в свою спальню и, отодвинув занавеску от окна, спросил, указывая на улицу:
Госпожа Хабельсдорф, а вы давно тут живёте, на этой улице?
Давненько, как замуж вышла, теперь она была немного удивлена. Но всё ещё опасалась его, не подходила ближе.
А генерал отметил, что у неё неплохие зубы, все передние целы, и она ещё не очень стара, едва ли ей перевалило за сорок. И вообще она аппетитна для своих-то лет.
И всех здесь знаете? продолжал он.
Почти.
А такого человека, как Вольфганг Шибенблинг, вы знаете? Кажется, он живёт на этой улице. Он, по-моему, бондарь.
Она снова была удивлена, поглядела на него как-то странно и ответила:
Уж не знаю, бондарь ли он, но его дом от нашего стоит через два других. И каждое утро его карета ездит за стену к реке, наверное.
О, у него есть карета? Волков хмыкнул. Хорошо живут ваши бондари.
Не знаю, как они живут, мы с ним не очень водимся, отвечала женщина.
Потому что он еретик то есть лютеранин? спросил генерал, глядя через окно на улицу, на которой у каждого дома горел фонарь.
Нет, не потому Потому что заносчив больно, думает, что не ровня мы им; если кивнёт при встрече, и то хорошо, отвечала госпожа Хабельсдорф.
Но теперь генерал смотрел на неё пристально, и ему показалось, что она немного кривит душой: нет дорогая, он чванлив не потому, что вы ему не ровня. И он продолжил разговор:
А много ещё на этой улице лютеран проживает?
А к чему это вы интересуетесь, господин барон? и теперь она снова спрашивала с опасением. Когда он звал её в свою спальню, то её опасения были лёгкие, такие, при которых можно и поулыбаться сконфуженно, теперь же опасения были почти равны испугу.
И он ответил ей как можно более расслабленно:
Так хочу знать, с кем живу на одной улице, а то люди всё неприветливые какие-то, он указал на красивый дом с большими окнами. Вот в том красивом доме кто живёт?
Она даже не подошла к окну, чтобы взглянуть на дом, и почти сразу ответила:
Там живёт господин Хаанс Вермер с семьёй.
Хаанс Вермер Хаанс, повторил барон, глядя на красивый дом. А потом повернулся к ней и продолжил: Сдаётся мне, что приехал он с севера?
Да, кажется, отвечает женщина насторожённо.
Судя по его дому он большой купец или, например, банкир, предполагает генерал, хотя не может припомнить это имя в списке, что ему подготовил Топперт.
Он книжный человек, отвечает хозяйка дома, чем безмерно удивляет генерала.
Книжный человек?
Учёный; говорят, что половина его дома заставлена стеллажами с толстыми книгами.
С каких это пор учёные живут в домах, словно они купцы? не верит барон.
На этот вопрос женщина ему не отвечает, лишь пожимает плечами: почём мне о том знать? Но Волков видит, что она просто не хочет об этом говорить, однако ему-то нужно знать, и он продолжает:
Учёный человек, судя по имени северянин, книжник с севера, барон внимательно смотрит на женщину, не отводя глаз, кто ж он, если не богослов еретиков?
То мне не ведомо, отвечает женщина, и генерал видит, что её тяготит этот разговор, она желает уйти.
Но он ещё не закончил; с этим Хаансом с севера ему уже в принципе всё ясно, но у генерала есть ещё один вопрос:
И сколько тут на улице живёт лютеран?
Почитай, половина, отвечает ему хозяйка и тут же добавляет: а может, и две трети.
О, Волков удивлённо поднимает брови. Вот как?
После чего наконец отпускает женщину, и та с облегчением уходит из спальни Божьего Рыцаря.