За дверью кто-то прошел. Я выглянул: Степан нес на руках Толика. Он повернул в конце коридора налево и, судя по звуку шагов, начал подниматься по лестнице.
Не понял, сказал я, вернувшись на кровать. Ваш завуч с вами был после Первой Волны? Его разве не Буйный убил?
Ну да. Только не когда буча поднялась, а позже. Мы вместе выживали. Степан Анатольевич и Виктор Геннадьевич постоянно ругались. А потом Буйный Виктора Геннадьевича убил.
Ты видел? помолчав, спросил я.
Не. Степан Анатольевич видел. Сам похоронил его в лесу возле деревни.
Я выпрямился. Так-так!
Буйный куда потом делся?
Убежал и спрятался не найдешь.
А о чем ваши преподы ругались?
О том, что дальше делать. Виктор Геннадьевич хотел на контакт идти, а Степан Анатольевич ждать Великого Дня.
Какой контакт?
Не знаю.
Я еще поболтал со словоохотливым пацаном и понял, что больше ничего нового не узнаю. Захар показал, как врубить электрический обогреватель, и ушел, а я повалился на койку. Приятно было вытянуться после двух суток сидения или лежания в машине. Может, действительно остаться? Степан с придурью, но здесь какое-никакое общество, поболтать можно. Не тянуло меня снова ехать куда глаза глядят совершенно одному.
Думал-думал и уснул. В комнате заметно потеплело благодаря обогревателю. Проснулся я в сумерках. Позевывая, вышел на улицу солнце исчезло за холмом, по фиолетовому небу плыли розовые облака, похолодало, ночь грозила заморозками.
Здесь, между холмов и среди деревьев, сгустилась фиолетовая темнота. Впереди, за шлагбаумом, горел огонь, отбрасывая всполохи оранжевого света на стволы деревьев и стены столовой. Сон с меня мигом слетел там же моя машина!
Побежал к шлагбауму, а там реально горит, искрит, трещит большой костер. Маленькие фигурки подбрасывали в него сучья. Я узнал наших детишек. Мой джип был метрах в тридцати, и я успокоился.
Что делаете?
Одетые в разноцветные куртки, Таня, Альфия и Захар продолжали трудиться и не услышали вопроса. Или проигнорировали. Толик не работал. Просто стоял в расстегнутой куртке возле костра, закрыв глаза, и легонько улыбался. Признаться, от этой улыбки меня мороз продрал по коже, хотя от костра тянуло жаром. Отблески огня играли на его лице, и я увидел кровоподтек на подбородке.
Я подошел к Толику.
Что стряслось? Это откуда? Кто тебя ударил? Или ты упал?
Толик внезапно открыл глаза черные зрачки во всю радужку. Сказал:
Она уже близко, наша новая Матерь. Чуешь?
Я отшатнулся, посмотрел вдаль, в синеющую даль. Там тянулась невидимая трасса, за ней простиралась холодная равнина. Я никого и ничего не видел, но чуял. Ощущение было такое же, как тогда в машине. Я чувствовал приближение существа женского пола, вроде бы доброе Или нет?
Пронзило сильное желание прыгнуть в тачку и погнать прочь отсюда.
Это что такое? раздалось сзади. Как это понимать?
В круг света вышел Степан взлохмаченный, злой, пальто нараспашку.
Таня бросила очередную ветку в огонь и сказала:
Это сигнал для нашей Матери. Она совсем скоро будет здесь.
Да что за бред вы несете?
Таня открыла рот, чтобы ответить, но Толик перебил:
Он не чувствует. Он Пастырь, которого не просили нас пасти. Мы не бараны. Мы дети, и нам нужна Мать.
Нам нужна Мать, эхом откликнулась Таня, а не Пастырь.
Даже в красных отблесках пламени я заметил, как побледнел Степан.
Вы одержимые! Тим, ты видишь?
Я кашлянул.
Я тоже что-то такое чувствую, Степан. И это факт.
У нашего Пастыря аж рожу перекосило. А я спросил:
Скажи-ка, откуда у Толика этот синяк на лице, а? Ты его избивал? Часто этим занимаешься?
В нем живет скверна! взвизгнул Степан. Я пытался вытравить ее! Мы должны покорно ждать Великого Дня, и нам не нужны никакие сверх сверхъестественные способности! Это есть грех!
Почему?
Степан уставился на меня глаза выпучены, нижняя губа трясется.
Не понимаешь? Это ведь Апокалипсис! Не зомбиапокалипсис, не вирусоапокалипсис, не еще какой-нибудь говноапокалипсис, а самый настоящий Судный день! Последний шанс для выживших умерить гордыню, победить невежество, склониться перед тем, кому обязан своим существованием! А вы тут телепатией увлеклись, какую-то Матерь ждете! Это у вас посттравматический синдром!.. Язычники!
Я повернулся к детям они встали между костром и Степаном, молча на него смотрели. Красные всполохи играли на их неподвижных лицах. Им бы деревянные маски надеть, да бубен в руки Действительно, язычники.
А зачем детей-то бить? спросил я. От посттравматического синдрома новыми травмами хочешь вылечить?
Для детей розгу не жалей, сказал Степан, успокаиваясь. Надо воспитывать из мальчиков мужчин, а не хлюпиков ни то, ни се. Врубаешься, Тим? Не потакать их фантазиям. Мы должны твердо стоять на земле.
Ты должен был о них заботиться, сказал я. Быть им папой или старшим братом на худой конец, а не вонючим пастырем. Фанатик ты больной! И убийца, скорее всего. Это ведь ты Виктора Геннадьевича завалил?
Степан хохотнул.
Посмотрите-ка на него, какой правильный! А ты, можно подумать, никого не убивал за всю жизнь?
Я потупился. Ответить было нечего. Мне ведь не только Буйных или Оборотней приходилось убивать
Витя не разделял мои цели, его тоже вечно несло куда-то не туда. Вздумал зайти на территорию электростанции и установить контакт с теми, кто там работает. А ведь все знают, что вокруг станций пояс аномалий! Не зря этот пояс там значит, соваться туда не следует.
Нет, лично я об этом не слышал. Еще в городе приходила мысль забраться на станцию, но родители отговаривали. Станция находилась далеко от нашего дома, и у меня постоянно был забот полон рот, чтобы искать еще приключения на задницу.
Я колебался. Да и что я мог сделать? Степан со своими детишками тут окопался давно, а я новенький. По словам Захара, Степан не такой уж и плохой, разве что строгий. Но я понятия не имел, как воспитывать детей; братишек и сестренок у меня нет. Может, и правда для них розгу жалеть не надо, иначе на голову сядут?
Завтра уеду отсюда, и пусть живут как хотят. Не мое дело.
Степан, вероятно, уловил мое настроение. Отвел от меня взгляд, потеряв интерес, обратился к воспитанникам:
Так, ребятки, давайте-ка загасим костер. Опасно. Пожар случится или Бугимены на огонек заглянут. Захар, пойдем за лопатами засыпем костер
Нет.
Я не понял, кто это сказал Захар или Толик. Или они оба одновременно. Детишки по-прежнему стояли спиной к костру, лиц толком не разглядеть.
Степан окаменел. Выдохнул:
Хорошо. Тогда я сам
И повернулся, чтобы, надо полагать, пойти за лопатой.
Мы вам не позволим. На сей раз это был голос Тани.
Степан медленно развернулся к ним. На меня не обращал внимания то ли был уверен, что я не вмешаюсь, то ли не считал за достойного противника. В отличие от детишек. Он подошел к воспитанникам.
Вы поднимете руку на учителя? произнес он настолько учительским тоном, что мне почудилось, словно я снова попал в третий класс и меня сейчас поставят в угол.
Если заставите, холодно ответил Толик.
Я не успел среагировать Степан влепил ему пощечину. Свистяще прошипел:
Да как же из тебя этого беса-то выгнать? Чего ж ты уцепился за него, Анатолий? Думаешь, это особенным тебя делает? Это все равно что гордится сифилисом, которым заразился!
Он снова размахнулся, но детки не шелохнулись. Я ухитрился разглядеть, как Альфия зажмурилась, а Таня вздрогнула.
Эй, спокуха! встрял я. Не мог уже просто наблюдать за этой херней.
Шагнул к Степану, но тот ловко выхватил из-за брюк сзади пистолет на вид настоящий. Учитель прицелился в меня.
Тебе, Тим, лучше сесть в свою машину и уехать, процедил он. Вижу, ты не совсем достоин. Погуляй по свету, погляди, потом вернешься, если захочешь, двери открыты. Надеюсь, ты не погибнешь.
Я чуть поднял руки и остановился. С пулей мне не тягаться. Если пистолет заряжен, конечно.
А ты их мордовать будешь?
Я их буду лечить, осклабился Степан. Всерьез возьмусь, а то все спускал им эти языческие приколы. Ты знаешь, Тим, что они в деревне еще жертвоприношения совершали? Таня, охотница наша, убила лисицу, и они всем скопом мазали деревья кровью! Втихаря! Я подсмотрел тогда!
Вы ничего не понимаете, сказал Толик. Это нужно.
Мне стало не по себе. Пожалуй, поеду-ка я своей дорогой. Пусть один-одинешенек, зато подальше от этих шизоидов.
Я уже начал пятиться, когда детишки разом набросились на Степана, вцепились в руку, держащую пистолет. Альфия закричала. Степан от неожиданности покачнулся, начал бороться.
Потом грянул выстрел. Получается, заряжен пистолет-то.
Клубок мгновенно распался, Степан отскочил в одну сторону, дети в другую. Кроме Толика, который упал на бок и скрючился в позе эмбриона.
И тут у меня снесло крышу. Я и сам не понял, как подскочил к растерявшемуся на мгновение Степану и вонзил финку в горло как тем Оборотням. Ударил так сильно, что лезвие скребнуло по шейным позвонкам. Теплое и липкое брызнуло мне на лицо, когда я выдернул нож, шлепнуло по разорванной куртке. Степан упал назад, на задницу, точно вдруг резко захотел сесть прямо на землю, схватился за шею. В алом трепещущем свете костра красная кровь казалась черной. Потом пастырь упал и замер, на земле рядом растекалась темная лужа.
Твою мать, прошептал я, опуская руку с окровавленной финкой и смаргивая капли чужой крови.
Таня, Захар и Альфия склонились над Толиком. Я таращился на убитого мной человека минуту или дольше, затем резко пришел в себя. Выхватил из руки Степана пистолет пригодится. Повернулся к детям.
Как он?
Таня плакала. Не по Степану на него никто не смотрел, по Толику. Пацан был еще жив, слабо шевелился, пуча глаза.
Совсем стемнело, и костер поугас, сожрав сухие ветки. Тем ярче нам показался свет фар, внезапно разорвавший тьму. С урчанием возле догорающего костра затормозила большая машина. Точнее, микроавтобус марки Форд. Фары переключились на ближний свет, хлопнула дверь, и к нам двинулась черная фигура.
Женская это было видно, несмотря на бесформенную куртку и штаны. Невысокая женщина с собранными в пучок светлыми волосами, которые нимбом окутывали голову на фоне света фар.
Матерь? прошептала Альфия. Кажется, я впервые слышал ее голос.
Да, Матерь. Я чувствовал кожей это она. Матерь здесь, она прибыла наконец.
Когда новоприбывшая подошла ближе, то обнаружилось, что ей лет двадцать пять тридцать. Самой заурядной внешности, не красавица и не уродина.
Она обняла детей. Никто из них не отстранился. А я застыл в сторонке, как дурак, весь в чужой крови, с ножом в одной руке и пистолетом в другой, и хлопал зенками.
Так вот вы какие, деточки мои Как долго я вас искала! Она разжала объятия и посмотрела на детей ласково, по-матерински. Охотница.
Кивнула Тане.
Певунья. Кивок Альфие.
Балагур. Смеющийся взгляд на Захара.
Тут женщина перестала улыбаться и опустилась на колени перед Толиком.
Зрячий Положила на него руки. Нет, не положила возложила. Он будет жить, не бойтесь, мы его вылечим. Пуля попала в живот, ничего важного не задела. Вижу это ясно.
Правда? пискнула Альфия.
Правда, моя маленькая. Я никогда вас не обману. Матерь повернула голову к мертвому Степану. Время пастырей прошло, не так ли? Вы ведь знаете, мои родные, что пастухи убивают овец больше, чем все волки вместе взятые? Хватит нас стричь да резать. Пора вспомнить, откуда мы все народились.
От папы с мамой? неуверенно спросил Захар.
От земли-матушки, засмеялась женщина.
И вдруг посмотрела на меня:
А ты что стоишь, Палач? Куда пойдешь ныне с нами или своей дорогой? Задачу свою теперешнюю ты выполнил.
Она меня не боялась, несмотря на кровь и оружие. Зато я ее боялся так, что и не передать. Аж поджилки тряслись.
Своей дорогой, выдавил я. Подальше бы отсюда убраться!..
Вот и ладно, легко согласилась Матерь. Ступай. Но помни: рано или поздно вернешься. Все из земли вышли, и все в землю вернутся.
Прозвучало зловеще. Я не стал уточнять, что она имеет в виду. Поспешно зашагал к джипу, сел, завел мотор. Выехал на трассу.
Некоторое время в зеркалах заднего вида во тьме мелькала светящаяся точка.
А потом она погасла.
Глава 3. СТАНЦИЯ
До глубокой ночи я ехал по бесконечной дороге. Далеко заполночь остановился где-то в глуши, заблокировал двери и уснул. Ночь была холодная, но двигатель включенным оставить я поостерегся бензина оставалось меньше половины бака. Закутался во что только можно, но все равно ворочался, и снились мне сны тяжкие, вязкие, неприятные
Утром проснулся в ледяной машине, завел двигатель, врубил печку, а сам выскочил наружу и запрыгал вокруг машины, чтобы согреться. По обе стороны от дороги тянулась равнина с редкими плешивыми лесочками, но сама дорога была четырехполосная, вдали торчали рекламные билборды, виднелась заправка и здания мотелей, магазинов, частные домишки.
Чувствовалась близость большого города.
При первой же возможности я наполнил канистру бензином из брошенных машин и залил в бак своего Мицубиси Паджеро Спорт. Мог бы пересесть в другую машину с полным баком, но надо перетаскивать барахло. И привык я уже к своему джипу Поэтому пришлось побегать с канистрой, чтобы заполнить семидесятилитровый бак.
Сел за руль и снова поехал. И снова нахлынули на меня разные думы.
Ночью, удирая из летнего лагеря, куда прибыла Матерь, я все думал о том, что вообще происходит в мире. Все превращаются в кого-то другого: детки в язычников, школьные учителя в фанатиков, кто-то в Буйных, а кто-то в Оборотней. Не удивлюсь, если эта Матерь прежде была обычной женщиной.
А во что превращаюсь я? В палача, который должен убивать, выполняя чей-то приговор?
Был бы у меня спутник, я бы с ним поговорил, душу облегчил. Но в полном одиночестве мысли крутятся и крутятся, пытают, сводят с ума
Когда вдали в дымке проступили силуэты городских зданий, на дорогу выскочило нечто маленькое, черное, вертлявое. Я затормозил так и есть, собака. Черная, лохматая дворняга с торчащими ушками. Мое появление ее напугало, но отбежала она недалеко, остановилась, уставилась на меня, даже неуверенно вильнула хвостом. Давно не встречала людей за рулем, судя по всему.
Я вылез из машины, подозвал ее цоканьем языка. Собакен ринулся ко мне, и секунду спустя я гладил счастливую зверушку, которая вертелась у меня под ладонями, пыталась лизнуть в лицо и всячески демонстрировала радость.
Как ты выжил, дружище? пробормотал я.
Пес был худой, но не критично. Вероятно, нашел какой-то источник еды. Скажем, залез в магазин с мешками собачьего корма. Вдоль дороги ближе к городу должны быть такие магазины. Или этот пес принадлежал Бродяге, и этот Бродяга умер или бросил питомца? Я посмотрел на счастливого пса. Как его можно бросить? Наверное, хозяин погиб.
Хочешь со мной? Будем как герои фильма Я легенда!
Через минуту пес по имени Собакен сидел на переднем сидении с таким видом, словно всю жизнь этим занимался. Очевидно, так оно и было. А я разговаривал с псом и тоже был счастлив. Наконец-то я был не один.
Собака в моей ситуации самое то. С людьми встречаться прямо сейчас как-то не тянуло после детского лагеря отдыха, где обитали зловещие детки и Матерь. А вот собака существо простое и понятное. Его любишь и оно тебя любит. Вот с человеком такой трюк не прокатывает: иного можно любить всю жизнь, а он тебе в итоге говнеца подкинет. Он или она неважно.
За несколько километров от города мы наткнулись на груды свалявшейся одежды, разбросанной по огромной территории. Шмотки Ушедших под Музыку. Я уже не так офигел, как в первый раз, но все же испытал неприятное ощущение, когда колеса джипа прокатились по мягкому