Сказки для 21-й комнаты
Фантастические рассказы
Глеб Океанов
© Глеб Океанов, 2023
ISBN 978-5-0060-2567-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Шизариум
Мёртвый писатель
« Здравствуй, дорогая
В сумраке кабинета мне померещился силуэт погибшей год назад дочери.
Здравствуй, папа.
Кошмар становился явью.
Дочка, я тебя, конечно, люблю, и всё такое Но, кажется, я не очень рад тебя видеть.
Понимаю, услышал я в ответ знакомый родной голос.
Я плохо осознавал, что со мной происходит. Как я довёл себя до того, что мне мерещится подобное?
Я на самом деле здесь, папа.
Нет, ты мертва.
Да. Это так.
Лунный свет и дым марихуаны проходили сквозь Элизабет, не прикасаясь к телу.
Я призрак.
А, ну да, усмехнулся я. Разумеется.
Злорадно усмехаясь, я потянулся к бокалу с мартини, отпил и произнёс:
Нет, доченька, ты просто галлюцинация, я вытер губы рукой. Ты мне мерещишься потому, что я много пью в последнее время и курю то, что запрещено курить в нашем штате, произнёс я с нарочитой уверенностью.
Мне жаль тебя, папа. Если бы мама тебя не бросила
Да какая разница?! вспылил я. Денег хватает. Мои книжки
Папа, твои книги
Дорогая, перебил я её, я тебе что сказал? Ты галлюцинация. Пожалуйста, уходи. Мне сегодня нужно ещё полглавы написать, а время уже позднее.
Прости, папа, но я не уйду. Мне нужно поговорить с тобой.
Я разговариваю с умершей дочерью, я посмотрел на её силуэт сквозь тёмную жидкость в бокале, кто бы мог подумать?
Хочешь, я докажу, что это всё взаправду?
Валяй.
Не успел я сделать второй глоток, как собирался, и бокал в моей руке лопнул. Стёклышки разлетелись по полу, а я с обидой обнаружил на руке несколько кровавых царапин.
И что? усмехнулся я. Просто слишком сильно сжал бокал.
Да как такое может быть? произнесла она, подходя ко мне ближе. Ты пишешь фантастику, а при этом не хочешь поверить в
Ты хотела сказать «в чудеса»? Так в них никто не верит дорогая. К тому же я пишу ужасы.
Ты всю жизнь писал про привидений, а теперь, когда одно из них разговаривает с тобой, твоя собственная дочь, ты не можешь в это поверить?
Получается, что так.
Папа! она беззвучно топнула ножкой. Вот из-за таких писателей чудеса и остаются только на страницах книг!
Ну, предположим, я сделал примирительный жест. Начало рассказа такое: погибшая год назад в аварии дочь писателя-фантаста Элизабет явилась к отцу в виде призрака прямиком из «царства мёртвых», или как там у вас
Она кивнула.
Чего же она хочет?
Давай я сначала расскажу тебе кое-что, я устало кивнул, вовлечённый в эту игру моей больной фантазии. Помнишь, я была маленькая и спросила тебя, почему в твоих книжках привидения постоянно пугают людей, нападают на них, мучают, зачем им это всё?
Я кивнул, соглашаясь, хотя вспомнить, когда такое было, у меня не получилось.
Теперь я сама могу тебе ответить. Просто нам скучно. Нам нечем заняться в безвременье. Нам страсть, как нужны ощущения! Я мертва только год, но уже готова на всё, лишь бы что-нибудь изменить. У нас нет своих чувств, и мы вынуждены довольствоваться чужими. Они как наркотик.
Я молчал.
А теперь мне даровали возможность почувствовать себя чуть более живой. Если я окажу им одну услугу.
Теперь замолчала она.
Какую?
Ты напишешь про нас! я вздрогнул. Про то, как всё это на самом деле происходит. Мы принесём тебе заготовки книг, сценарии. «Чуешь, чем это пахнет?» изобразила она меня.
Деньгами, думал я, это пахнет большими деньгами.
Меня как будто начало отпускать. Алкоголь в крови рассосался, но моя чёртова мёртвая дочь всё так же стояла посреди кабинета, сколько бы я не протирал глаза.
Мурашки шли по коже что, если она говорит правду? Что, если это не сон наяву?
Это не сон, папа.
Я стану богатым!
И знаменитым!
Ты говоришь: «мы принесём тебе заготовки и сценарии» размышлял я. Значит, вы можете писать? А я вам тогда в принципе зачем?
А как мы это издадим? Ты же сам говорил: неизданная книга это не книга.
Разумно. А почему раньше призраки ни к кому не приходили и не предлагали подобное?
А откуда ты знаешь?
Я задумался: действительно, откуда я могу это знать?
Папа, взмолилась она. Поверь мне, и помоги нам!
Я поверил, согласился и пообещал, что сделаю всё, что смогу.
Элизабет пришла на следующий день и принесла стопку бумаг. Я видел, как тяжело ей это давалось, как бумаги всё никак не хотели держаться в призрачных руках, норовя упасть прямо сквозь них на пол.
Завтра принесу ещё, сказала она. И послезавтра, и послепослезавтра, и потом
Прочитанное шокировало меня. А ведь сколько раз критики ругались, что у меня больная фантазия Наивные.
А теперь в моих руках оказались листы искарябанные мертвецами. Какая форма! Какое содержание! Мёртвым явно хватает времени, чтобы исправлять все опечатки и неточности. А сколько страсти так они хотят вспомнить, каково это жить.
Я поклялся дочери, что перепишу, отредактирую и напечатаю всё это. Но главное я поклялся сам себе, что не обману мёртвых. Я и так им всем обязан, а теперь и подавно!
Прошли годы. Кипы бумаг в моей квартире уже заняли целую комнату, пальцы всё чаще сводили судороги от безостановочного бряцанья по клавиатуре, а винчестер компьютера переполнился рассказами, повестями, романами.
Со временем всё обещанное мне сбылось. Я стал одним из самых читаемых авторов на планете, меня называют лучшим фантастом Америки, киностудии стоят в очереди на покупку прав ещё не написанных книг.
Я приобрёл себе домик в дремучих горах и жил там отшельником, как и положено мрачному и богатому писателю ужасов (литературные негры которого, к тому же, иногда гремят цепями и пованивают). Со своих высот я брезгливо отмахиваюсь от литературных премий и чураюсь высшего света не только ради имиджа, естественно.
Тем временем дочь моя начала как будто расти и взрослеть. Я спросил Элизабет об этом. Она объяснила, что это дар ей за сделку со мной. Теперь она что чувствует, она даже может полноценно трогать предметы. Как же преобразилось её лицо, когда она говорила об этом! Ожило! Я видел радость в её глазах и ощутил тепло от рук, самое настоящее, живое человеческое тепло, когда она обняла меня сзади, глядя, как на экране компьютера появлялись строчка за строчкой очередного «призрачного» романа.
Прошли ещё несколько лет. Я всё так же законодатель жанра, икона, бог и мессия мистической литературы. Но я-то знал, что я на самом деле никто, что за меня всё пишут призраки. А сам я ничего этого не заслужил. На обложках моё имя, но под ними меня самого нет. А мои старые книги, именно мои, с тех пор и не переиздавались даже
Я захотел прекратить всё это. А то я сам уже как будто стал лишь призраком. Но Элизабет раз за разом убеждала меня продолжать. Ради мёртвых, ради неё.
Когда я откладывал работу, самого себя убеждая, что болен или заслужил перерыв, то ночами мне снились кошмары. Мёртвые в ночи шептали на ухо: «Напиши про нас!». А на утро весь мой пыльный пустой дом оказывался покрыт следами рук и ног.
Это всё какая-то злая шутка бормотал я, стуча по клавишам мозолистыми подушечками пальцев.
Моя дочь, моя красавица Элизабет, стояла надо мной, уже почти живая, но только почти. Она тоже оказалась в ловушке чем ближе она приближалась к жизни, тем становилось понятней, что живой до конца ей точно не быть. Что толку от того, что ты можешь взять в руки яблоко, если никогда уже не испытаешь его вкус?
Пиши, мрачно повторяла она.
Однажды я решился и спросил её, можно ли написать и издать кое-что своё? Всего одну книгу? Спустя годы раздумий мне пришёл в голову такой прекрасный сюжет, мой сюжет, никто такое не писал
Нет, сказала она.
Я стал спрашивать Элизабет об этом при каждом её появлении, и однажды она закричала на меня:
Ты думал, можно просто так беспокоить мёртвых?!
А сейчас я разве не беспокою их души, печатая всё то, что ими написано?
Ты врал про них! Ты врал про смерть, ты врал про жизнь, ты врал про муки и терзания! Все вы писатели просто лжецы!
И тут я забеспокоился действительно ли это моя дочь, или просто чудовище, посланное Адом, чтобы мучить меня?
Я не хочу больше писать эти мёртвые книги о жизни! Я хочу писать живые книги о мёртвых! проорал я и демонстративно снёс всё со стола.
Призрак исчез. Я забился в угол и ревел, уткнувшись лицом в ладони, боялся поднять взгляд шарканье мёртвых ног заполонило дом. Я чувствовал смрадное мёртвое дыхание надо мной.
Простите, бормотал я. Простите меня, я больше не буду. Я напишу про вас.
Но я соврал. Втихаря я напечатал и издал свою книгу плоть от плоти мою, с моими муками, мыслями и терзаниями.
И они меня убили.
На моей могиле не написано «Любящий муж» или «Заботливый отец», там нацарапано только: «Мёртвый писатель». Надпись появилась не сразу это очередная злая шутка от призраков.
Я мёртв уже несколько лет, и здесь, поверьте, не очень приятно. Я нашёл способ передать мою историю живым, и вот вы её читаете»
Молодой паренёк перестал стучать по клавиатуре.
Стив, простите, я устал. Можно мы допишем эту главу завтра?
Нет, Расти, пиши, давай, ещё много надо написать. Ты пока что написал очень мало, а надо ещё много написать. Ты станешь богатым, ты станешь знаменитым, Рассел, ты только пиши, не останавливайся, пиши, давай. Ты напишешь всё, что произошло со мной. Пиши-пиши. Это только начало!
Уфа
Лето 2007
Двадцать сигарет
«Афоня будет очень болезненным мальчиком». Это сообщили родителям сразу же после рождения ребёнка, но ни хромоногий отец, ни страдающая астмой мать не придали этому особого значения.
Афанасий рос жутким шалопаем, и первая дюжина его лет пролетела как неделимый яркий блик. Но уже тринадцатый день рождения он встречал в операционной переходный возраст нуждался в резервах организма, каковых у Афони не имелось, его программа оказалась полностью отработана. И с тех пор всё его тело начало разрушаться. Только в тот момент его и сами не очень-то здоровые родители поняли, насколько в действительности страшен удел их сына.
В течение года врачи спасали жизнь мальчику от всевозможных болезней, скрытно развившихся в его организме на протяжении многих лет. Скоропостижная смерть его предотвратили, но на дальнейшей счастливой и беззаботной жизни поставили крест.
От прежнего мальчугана не осталось ничего: прыщи и язвы рвали ему кожу, мышцы обмякли, кости стали как тонкая фанера. Но главное отныне всё несло ему смерть. Афоня мог есть только специальную пищу, дышать только очищенным воздухом, ему нельзя мёрзнуть и потеть, поднимать тяжести и пользоваться бытовой техникой.
Один из врачей, важная личность в жизни Афони, старался зачем-то объяснить истощенному, бледному, дёргающемуся мальчику, как ему жить дальше. Он парой фраз перечислил ту пищу, которую можно употреблять Афанасию, аккуратно сообщил, что тому нельзя заниматься спортом, да и вообще много двигаться, что ему не стоит общаться с девочками, нельзя пользоваться компьютером, телевизором и вообще не стоит отходить от дома, а лучше от постели, потому что в любой момент ему может стать плохо. Тем самым врач описал всю будущую жизнь Афанасия, ведь действительно, кроме тех каш, которые ему прописали, Афоня за всю жизнь не попробовал больше ни одного блюда, он никогда не пробовал алкоголя, не путешествовал дальше магазина и больниц и не имел близости с девушками.
Расписывая, как должен поступать Афоня, чтобы выжить, совсем молодой врач, смилостивившись, сказал, скорее всего, не всерьёз, что Афоне за всю жизнь можно скурить пачку сигарет, ровно двадцать, и то не чаще одной в месяц. Неизвестно, что подвигло доктора сказать такой бред. Скорее всего, многое из того, что он говорил тогда Афоне было халтурной выдумкой, но именно эта глупая фраза про сигареты стала существенной для Афанасия. Ведь двадцать сигарет это единственное, хоть и дозированное, разрешённое ему удовольствие в жизни. Запретное удовольствие. Запретный плод.
Следующие лет двадцать Афоня провёл дома, почти не отрываясь от кровати, рядом с ним всегда стоял тазик на-всякий-случай, поднос со множеством настоек и лекарств и немного самой дешёвой медицинской техники. Передвигался он только в туалет и обратно. Больше он не ходил в школу и никакого, даже дистанционного, образования не получил. Афанасий никогда никого не любил и так и остался к тридцати трём годам девственником, да и вряд ли он физически мог изменить этот факт. От телевизора у него жгло глаза, на типографскую краску у него аллергия, и он не мог читать газеты. Но через силу он вынужден был взять в трясущиеся руки карандаш и бумагу, когда вскоре один за другим скончались его мать и отец. Хоть у Афанасия и было кислородное голодание мозга, мозги его работали более-менее, и он вынужден был найти по телефону удалённую работу для себя. Он стал работать художественным редактором, корректируя и исправляя статьи, рассказы, стихи из различных журналов и газет времени у него было предостаточно. Правда, денег с этого, конечно, не хватило бы на все необходимые лекарства. Благо у него было пособие по инвалидности.
Из-за подобного новшества он стал иногда выходить на улицу. Сгорбившийся, хромающий на обе слабые ноги, щурящийся от яркого света, он перебежками добирался до магазина и аптеки, а потом обратно. И каждая такая вылазка для него равнялась подвигу и, вернувшись домой, он падал на пол и сопел, задыхаясь, долгое время. Его всего трясло, а перед глазами плясали черти. Почти весь день потом уходил у него на то, чтобы прийти в себя.
Единственной отрадой и изюминкой его жизни стала пачка сигарет, спрятанная в шкафу. В моменты, когда ему бывало особенно плохо или, наоборот, хорошо, он скуривал одну сигарету. Это не доставляло ему никакого физического удовольствия, но только моральное. Сам факт, что он посягает на то единственное действо, которым имеют право наслаждаться нормальные здоровые люди, которое ему разрешено, радовал его. Он осознанно дарил табаку с каждой затяжкой немногочисленные остатки своего здоровья и нисколько не жалел об этом.
Но однажды жизнь особенно сильно ударила по Афоне. Проведя почти весь день на унитазе, испытывая жуткую боль и ещё больший стыд перед самим собой, он понял, что не хочет больше продолжать своё существование. Весь дрожавший, от ужаса и мучавшей его тогда изжоги, он отыскал ту самую тайную пачку, в которой осталось всего три сигареты. Он закурил от плиты и сразу же почувствовал рвотные позывы и начал задыхаться. Помутнело в глазах, руки задрожали ещё сильнее, поднялось давление, но он всё равно жадно скурил сигарету. Потому вторую. Третью он уже курил сидя на полу, спиной к стене, хриплый кашель сжимал гармошкой его лёгкие, кровь пошла носом.
Афанасий верил, что теперь он умрёт, но, когда и от последней сигареты остался обгоревший бычок, и ничего не случилось, он почувствовал невероятную лёгкость, и боль в животе прошла. Он думал, что уже отправляется на тот свет, и потому блаженно лёг на пол, стал ждать кончины, но смерть так и не пришла, и боль тоже не вернулась.
Афоня поднялся с пола другим человеком: ничего не болело, тело было лёгким, дышать приятно, хотелось жить. Он понял, что зря когда-то так серьёзно отнёсся к глупым словам врача-шарлатана и поверил ему.
«Я скурил двадцать сигарет, думал он, а я жив! А может, я и есть могу что хочу, и смотреть телевизор, и не спать ночью, и пить вино, и общаться с девушкой и ничего мне не будет?!»