Свидетельство о смене имени Никки Сикса
На первом же гудке он взял трубку. Когда я сказал, кто я такой, его голос огрубел.
У меня нет сына, сказал он мне. У меня нет сына. Я не знаю, кто ты такой.
Иди к черту! закричал я.
Никогда больше сюда не звони, рявкнул он в ответ и повесил трубку.
Это был последний раз, когда я слышал его голос.
Я проплакал много часов подряд, вытаскивал пластинки из конвертов и швырял их об стены, наблюдая, как они разлетаются на кусочки. Я хватал осколки винила и скреб ими вверх-вниз и крест-накрест по рукам, оставляя на них узоры из капелек крови. Я чудом заснул в ту злополучную ночь. Утром я проснулся как ни в чем не бывало и твердо решил поменять свое имя. Я не хотел до конца жизни тащить мертвым грузом фамилию этого человека. Как ему хватило наглости сказать, что я не его сын, когда он даже не был мне отцом? Сначала я убил Фрэнка Феранну-младшего в песне «On with the Show», написав: «Фрэнки умер буквально прошлой ночью / Некоторые говорят, что это было самоубийство / Но мы-то знаем / Что произошло на самом деле». А затем я проделал то же самое на юридическом уровне.
Я вспомнил, что Энджи часто болтала о своем старом парне из Индианы по имени Никки Сикс. Он играл в кавер-группе, которая исполнила шлягеры из хит-парада 40 лучших песен с радио. Затем этот Никки Сикс примкнул к серф-панк группе под названием John and the Nightriders. Мне нравилось его имя, но не мог же я просто его присвоить. Поэтому я решил назвать себя Никки Найн. Но все говорили, что это звучит слишком панково, а панки были тогда слишком попсовыми. Мне нужно было что-то более рок-н-ролльное, и Сикс идеально ложилось. Поэтому я справедливо рассудил, что серфер, который играет панк-рок, не достоин такого крутого имени, и вскоре подал заявление на официальное изменение своего имени на Никки Сикс. Я словно украл его душу, потому что в течение многих лет ко мне подходили люди и говорили: «Никки, чувак, помнишь, мы виделись в Индиане?» Я отвечал им, что никогда не был в Индиане, а они такие: «Да ладно, чувак, я видел тебя с John and the Nightriders».
Годы спустя, во время тура в поддержку Girls, Girls, Girls, я переключал ТВ-каналы в гостиничном номере и увидел одного бледнокожего чудака с длинными волосами, у которого брали интервью. Услышав слова: «Он дьявол!», я остановился, чтобы посмотреть. Этим психом, который разглагольствовал и бредил, оказался тот самый чувак: «Он взял мое имя, высосал мою душу и продал ее вам всем это я был настоящим Никки Сиксом. И он использует мое имя, чтобы распространять слово Сатаны». Никки Сикс стал примерным христианином по имени Джон. Это вполне логично, ведь Джон (Иоанн) святой из Нового Завета, который рассказывает об Апокалипсисе.
Энджи убедила меня переехать к кучке музыкантов за цветочным магазином напротив Голливудской средней школы. В том доме, куда ни плюнь, обязательно попадешь в потенциальную рок-звезду: эти чуваки спали в ванне, на ступеньках, за диванными подушками. И как-то раз один из них умудрился сжечь это место дотла. Я вернулся из музыкального магазина и увидел толпу любопытных старшеклассников вокруг тлеющих останков моего жилища. С басом наперевес я всегда брал его с собой, чтобы никто не спер, я побежал внутрь, чтобы посмотреть, смогу ли спасти что-нибудь из своих пожиток. Я заметил, что там все еще стоит пианино, которое взял в аренду один парень, уехавший из города к родителям. Я выкатил пианино наружу, потом за угол и прямо до музыкального магазина на Хайленд-авеню, где продал его за сто долларов.
London: по часовой стрелке слева Джон Ст. Джон, Дейн Рейдж, Найджел Бенджамин, Никки Сикс, Лиззи Грей
Энджи разрешила мне переехать к ней в Бичвуд-Каньон, где я целыми днями слушал ее пластинки и красил волосы в разные цвета, пока она пахала секретаршей и зарабатывала для нас деньги. Я уже и думать забыл о пианино, пока шесть месяцев спустя ко мне не заявились двое полицейских, разыскивающих подозреваемого в краже пианино по имени Фрэнк Феранна. Я сказал, что не знаю никого с таким именем.
В перерывах между нашими с Лиззи попытками собрать группу я ездил с Энджи в Редондо-Бич, где она репетировала со своей группой. Я ненавидел их, потому что они фанатели от Rush, у них было много гитарных педалей, они болтали о гитарных приемчиках и, что самое вопиющее, у них были вьющиеся волосы. Если и есть какая-то генетическая особенность, которая автоматом делает человека непригодным для рока, так это кудрявые волосы. Быть кудрявым и притом клевым вещи несовместимые. Вы видели кудрявых людей? Это Ричард Симмонс, ТВ-фитнес-тренер в клоунском прикиде, тот чувак из сериала «Величайший американский герой» и вокалист поп-группы REO Speedwagon. Исключения тоже есть, и это Иэн Хантер из Mott the Hoople, чьи волосы скорее спутаны, чем вьются, и Слэш, но у него пушистая шевелюра, а это выглядит круто.
Если говорить про женщин, то у них кудри заменяются косоглазием эта генетическая особенность гарантирует, что мы не поладим. Очередным подтверждением этому стала косоглазая соседка Энджи. Однажды ночью я напился и попытался забраться к ней в постель, а на следующий день она растрезвонила об этом Энджи. Я пытался убедить Энджи, что перепутал кровати, но она слишком хорошо меня знала и выставила за порог. Я переехал в голливудские трущобы, кишащие наркотиками и проститутками, изо всех сил пытаясь сохранить крышу над головой и собрать свою группу с Лиззи.
Мы нашли барабанщика по имени Дейн Рейдж, великана с бронзовым загаром, который носил собачий ошейник; клавишника по имени Джон Сент-Джон, который с концерта на концерт таскал огромный орган Hammond B3; и певца по имени Майкл Уайт, чей миг славы заключался в том, что однажды он записал что-то для трибьют-альбома Led Zeppelin. Уж это должно было стать для меня тревожным звоночком, что этот тип нам не подходит. Плюс у него были кудрявые волосы. И он малехо косил на один глаз.
Мы шастали по Голливуду на высоких каблуках, вырядившись в облегающие топики и все в таком духе, чтобы шокировать фанатов Rush и динозавров-поклонников Led Zeppelin. Это был 1979 год, и, согласно последним новостям, рок-н-ролл умер. Мы были Mott the Hoople, New York Dolls, Sex Pistols; мы воплощали все то, что больше никому не нравилось. В нашем пьяном воображении мы были самой крутой группой на свете, и наша уверенность (и алкоголизм) привлекала фанатичных поклонниц уже после нескольких концертов в «Starwood». Мы называли себя London, но на самом деле мы были Mötley Crüe до Mötley Crüe.
Всю малину портил наш вокалист Майкл Уайт. Он боготворил все, что я презирал. Если мне нравились The Rolling Stones, то ему The Beatles. Если мне нравилось арахисовое масло без комочков, ему подавай с комочками. Короче, мы уволили его за кудрявые волосы, дали объявление в «The Recycler» и нашли Найджела Бенджамина, который в нашем понимании был воплощением настоящей звезды рок-н-ролла. Во-первых, у него были прямые волосы, а во-вторых, что важнее всего, он играл в группе Mott the Hoople на замене Иэна Хантера. Он писал отличные тексты и, стоя у микрофона, выл так, что уши закладывало. Он реально умел петь, как никто из тех, с кем мне доводилось играть в группе. Короче, у нас был безумный клавишник со своим Hammond, барабанщик, у которого была здоровущая барабанная установка North, и вокалист-британец. Круче просто некуда.
Я так воодушевился, что позвонил своему дяде в «Capitol» и потребовал:
Хочу поговорить с Брайаном Коннолли из Sweet!
Что?! недоверчиво переспросил он.
У меня есть потрясающая группа, и я хочу послать ему несколько фотографий.
Я отправил Коннолли фотографии, и тот в качестве одолжения моему дяде согласился поговорить со мной по телефону на следующей неделе. Я провел весь день дома, мысленно прокручивая в голове свою речь. Я брал трубку, начинал набирать номер, а затем бросал ее.
Наконец я набрался смелости. Как только он взял трубку, я выпалил свой спич о London, о том, что мы на пути к невероятному успеху и что нам пригодятся его советы, поддержка, да и вообще любые его дельные мысли. Может быть, когда-нибудь мы сможем гастролировать вместе.
Ты закончил, приятель? спросил он.
Я замолк.
Я получил твои фотографии и музыку, продолжил он. Вижу, куда ты метишь, но не могу тебе помочь.
Чувак, я думаю, что мы станем самой известной группой в Лос-Анджелесе, и мне кажется, что для нас было бы хорошо
Он прервал меня:
Да-да, я уже слышал это раньше, приятель. Я бы посоветовал тебе найти нормальную работу. Такая музыка никогда не станет популярной.
Я был опустошен. В мгновение ока он из кумира превратился в моего злейшего врага: циничная рок-звезда, которая восседает на троне из дерьма в своем особняке в Лондоне.
Мне жаль, что ты так считаешь, сказал я и повесил трубку. Я еще полчаса пялился на телефон, не зная, смеяться или плакать.
В конце концов этот случай лишь сильнее замотивировал меня на успех я готов был сделать все, чтобы заставить Брайана Коннолли пожалеть о том роковом дне, когда он усомнился во мне. Нашим менеджером стал Дэвид Форест, эпатажный любитель вечеринок, который заправлял клубом «Starwood» вместе с Эдди Нэшем. Последний позже был замешан в бойне на Уондерленд-авеню (мутная история, когда Джон Холмс, порнозвезда и друг Эдди Нэша, был вовлечен в убийство четырех человек в доме наркодилера в Лорел-Каньон). Форест, будучи воплощением щедрости, дал мне и нашему барабанщику Дейну Рейджу работу в клубе: вечером мы выступали, а днем занимались уборкой и мелким ремонтом. Получалось так, что ночью London зажигали на сцене, разбрасывали конфетти и устраивали беспорядок, а на следующий день мы получали деньги за то, что приводили все в божеский вид.
Именно благодаря Дэвиду Форесту мне удалось соприкоснуться с тем моральным разложением, которое принес на клубную сцену Лос-Анджелеса дикий коктейль из диско и рока. Я сидел в одной комнате с Форестом и такими знаменитостями, как фотомодель «Плейбоя» Биби Бьюэлл и ее парень музыкант Тодд Рундгрен. Эти звезды подпитывали мой впечатлительный неокрепший ум рассказами о передозировке Стивена Тайлера и о том, как Мику Джаггеру проломили голову за кулисами, пока его подружки лежали рядом в отключке от наркотиков. Еще я видел, как зажигают местные герои, такие как звездный радиоведущий Родни Бингенхаймер и Ким Фоули. У меня было столько бесплатного рома и колы, сколько я мог пожелать, плюс я открыл для себя такие наркотики, о существовании которых едва догадывался раньше. Я говорю о настоящих наркотиках.
Я был молод, красив и обладал пышной шевелюрой. Я стоял, прислонившись к стене «Starwood», в туфлях на шпильках и в суперобтягивающих брюках. Мой нос гордо задран, глаза ничего не видят из-за густой челки. Насколько я мог судить, у меня все получилось. Я дрых до тех пор, пока не вынужден был вставать и шевелиться, чтобы заработать денег. Например, я занимался продажами по телефону, впаривал всякий хлам, обивая пороги, или работал в «Starwood». Ночью я шел в «Starwood», пил, дрался и трахался в туалете. Черт, я и правда считал, что встал в один ряд со своими героями: Джонни Тандерсом и Игги Попом.
Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, насколько же наивным был. Тогда не было ни самолетов, ни переполненных стадионов, ни особняков, ни «Феррари». Не было передозировок и оргий с засовыванием гитарных грифов в задницы телок. Я был просто дерзким мальчишкой, который, как и многие другие до и после него, думал, что набухший член и ноздри в «муке» означают, что он король мира.
Глава 4
МИК
Ценный урок о том, что внешность бывает обманчива, даже если речь идет о прыщах в форме расплющенной фрикадельки.
Я привык во всем сомневаться и сам делать выводы. Мои умозаключения имеют такую же ценность, как мысли физиков-ядерщиков или других людей. Кто сказал, что нужно верить во что-то только потому, что ты вычитал об этом в книге или увидел фотографии? Кто решает, что есть истина? Когда толпа людей начинает верить в одно и то же, они становятся роботами. У нас есть голова на плечах: мы сами можем разобраться, что к чему. Например, как летает НЛО.
В пятидесятые, когда я учился в начальной школе в разгар холодной войны, нас учили прятаться под столом. Нам говорили, мол, если упадет водородная бомба, все, что нужно сделать, это залезть под парту и закрыть голову руками. Сегодня сама мысль о том, что парта защитит тебя от радиации и расщепления на атомы, кажется смехотворной, но в то время это было логичным для якобы умных и осведомленных людей, которых мы называли учителями. Помню, как я написал на тетради большими буквами «ПРИГНИСЬ И ПРЯЧЬСЯ», взял их в кавычки и поставил гигантский вопросительный знак. Какой долбоебизм. Та черепаха из мультика[13] полная туфта.
Я с детства хранил стопки тетрадок и заметок. Со временем многое из того, что я записал, оказалось правдой. В 1976 году моя кавер-группа White Horse хромала на все ноги и была готова к тому, чтобы ее пристрелили. Мы репетировали в гостиной дома, где жили, когда вошел басист и сказал: «Ну, это определенно пестрая группа» (Well, this certainly is a motley-looking crew). После репетиции я поднялся к себе в комнату и записал эти слова в блокноте Motley crew, а затем ниже, большими буквами, MOTTLEY CRU и поклялся себе, что у меня кровь из носу будет группа под названием Mottley Cru. Я хотел, чтобы White Horse, которые на самом деле были хорошей группой, начали играть оригинальный материал и стали Mottley Cru. «Почему бы нам самим не написать чего-нибудь? Все равно мы голодаем», предложил я им. В ответ они проголосовали за мой уход из группы.
Я свалил от них, прихватив акустическую систему, свет и фургон. Затем я поместил объявление в газете «The Recycler», которое гласило: «Внеземной гитарист к услугам других инопланетян, которые хотят завоевать Землю». В то время я называл себя Зоркий Шарлемань. В газете я тоже подписался этим прозвищем и получил несколько очень странных телефонных звонков от каких-то психов. В конце концов я попал в кавер-группу под названием Vendetta, где заработал достаточно денег, чтобы купить усилитель Marshall и гитару Les Paul. Я купил еще один Marshall и Les Paul, когда вернулся из тура по Аляске, и разместил очередное объявление в «The Recycler». Как правило, люди начинают свои объявления с буквы «А» (типа «Амбициозный гитарист ищет группу»), просто чтобы оказаться в начале списка. Мне было все равно, поскольку я знал, что мое объявление обязательно выстрелит, где бы ни находилось. Итак, вот его текст: «Громкий, грубый и агрессивный гитарист открыт предложениям».
На объявление откликнулся парень из группы Sparks, ну тот, что с усиками Гитлера. Но я честно сказал ему, что мне не нравится его музыка и я только зря потрачу наше время, если пойду на прослушивание. Думаю, он меня зауважал за такую прямоту. Еще мне позвонила какая-то стремная группа из Редондо-Бич под названием очень в духе восьмидесятых: то ли «Яд», то ли «Ордер на арест». Они сказали, что видели, как я играл в клубе «Pier 52.1». Я решил им не перезванивать. Как сказал Энди Уорхол: «У каждого есть пятнадцать минут славы». А я добавляю: «Лучше бы их не было вовсе».
Наконец-то объявление нашел Никки и позвонил. Мы немного поболтали и договорились о встрече. Я запихнул свою гитару и Marshall в крошечную «Мазду» моего кореша Стика и поехал в Северный Голливуд. Мы с Никки поздоровались, словно два незнакомца: у нас из головы вылетело, что мы виделись раньше. Он сменил имя, его черные как уголь волосы стали пышными и свисали ему на лицо. Я не смог бы его узнать, даже будь он моим родным отцом. Прошла еще неделя или две, прежде чем он спросил: «Эй, а не ты ли тот странный парень, который однажды зашел в алкогольный магазин и» Я не мог в это поверить: пацан действительно повзрослел.