Наконец ботинки зашевелились, и я выползла из-под стола.
Мужик обнял бабушку ещё раз и ушёл.
2
Бабушка
Моя хлопотливая бабушка почему-то не кинулась убирать со стола, как всегда, а сидела на стуле, положив руки на скатерть.
По её лицу текли слёзы.
Она не плакала, не рыдала, не всхлипывала, а просто слёзы текли и текли.
Ба, ты чего? ластилась я к бабушкиным коленям. Ба, ну не надо! Ба, перестань! Это Грышка тебя обидел? И чего ему надо?
Бабушка потрепала меня по волосам:
Сейчас, Танька сейчас перестану
Бабушка поднялась, и начала медленно собирать посуду.
Матери не говори! звякнула тарелкой бабушка.
Почему?
Да она же коммунистка. Её наказать могут.
За что?
Бабушка вздохнула и ничего не ответила. Только потом, когда начала мыть посуду, сказала:
Это брат деда твоего. Родной брат. Он к немцам в плен попал и в лагере у них сидел, до конца войны. А потом в нашем лагере сидел. На Севере сидел десять лет. Понимаешь, что десять лет?
Я умела и читать, и считать. Мне ведь уже скоро в школу! Десять лет Это же даже больше, чем Людке! Ей восемь!
В лагере? не поняла я. Десять лет? Это как?
Да так. Тюрьма такая.
Почему?
Да кто ж его знает, почему говорит, и дед твой в плен попал, скорее всего. Муж мой, понимаешь? Может, и он сидит где-то ещё
О, я понимала! Я стала обнимать бабушку, что-то ей говорить Мы обе плакали, сидя на нашей кухне
3
Следующие пояснения не относятся к раннему детству. Но пояснения, наверно, нужны. Моя бабушка получила бумагу о том, что муж «пропал без вести», в возрасте сорока лет. В пятьдесят она стала моей бабушкой и переехала из своей полуразваленной хаты жить к сыну, к моему отцу. Сначала в съёмную комнату, потом в ту самую квартиру в старом барском доме, в которой прошло моё детство.
Многие мужчины предлагали бабушке замужество. Она была хороша собой, умела и готовить, и шить, и петь. И жить.
Но бабушка всем ухажёрам отвечала так: «Я мужа не хоронила. Не видела, что он в земле лежит. Не вдова я»
Бабушка ждала. Ждала своего Шурку с возраста сорока лет и до самой смерти.
В детстве мне казалось, что сорок лет это ужасно много. Сейчас я считаю иначе. Моему старшему сыну сорок. Он так юн
Шурка и Шурка, Александр и Александра, дед и бабушка, светлая и вечная память вам, мои дорогие.
Сведения о деде пришли поздно, когда бабушки уже не было на свете. Дед действительно попал в немецкий плен и какое-то время находился в лагере военнопленных под Житомиром.
Была какая-то поисковая группа в Житомире, от которой нам пришло письмо. Они раскопали сведения о том, что дед якобы бежал из лагеря, но был пойман. (Судя по рассказам бабушки, каким был её Шурка, а мой дед, он должен был бежать! Но об этом позже.)
Следующие сведения о деде из Германии, лагерь Айзенах. Место и ряд, где находится его могила. Всё на специальной карточке, с немецкой точностью. И отпечаток пальца деда там же.
Я не доехала до Германии.
Мешает что-то. Тяжело слышать немецкую речь.
4
О лагерях читано-перечитано, смотрено-пересмотрено
Из песни слов не выкинешь. Это всё творили мы, люди. И творим.
Как же противостоять злу? Злу настоящему, неприкрытому, декларируемому? Злу, принятому как должное, как образ жизни, как государственная политика?
Злу вооружённому против тебя, голого, беззащитного, маленького человека? Не очень умного, не очень сильного, ранимого, слабого?
Лагеря, бараки, печи Голод, холод, издевательства
Как не упасть, не превратиться в полное дерьмо?
Сплошные вопросы.
А если принять происходящее с тобой как благую для тебя Божию волю?
Низость происходящего проявляет низость человеческую. Но иногда иногда, редко, проявляет такую высоту человеческого духа, перед которой хочется встать на колени.
Два пути перед нами: путь Христа и путь Иуды.
Только так, не иначе.
Правда, всё это происходит в разной степени, с разными вариациями
В зрелом возрасте судьба свела меня с последним оставшимся в живых узником Сухановской тюрьмы Семёном Самуиловичем Виленским. Этот замечательный человек, «колымчанин», собирал и издавал, по возможности (а практически без возможностей), мемуары «сидельцев», «лагерников», «ссыльных».
Так вот, в его комнате стояли шкафы, от пола до потолка, вдоль всей стены. И на всех полках рукописи.
Однажды он показал мне рукой на эти шкафы и сказал:
Вот, смотри. Эти три шкафа и половина четвёртого тут о том, какой следователь зверь и дурак, а я умный, стойкий и храбрый. А вот тут, эти три полки, тут, понимаешь, правда Вот эти бы издать, хотя бы половину
Вера
1
«Наружной» веры в нашей семье не существовало. Все атеисты. Мама коммунист, историю преподаёт. И обществоведение. Ни папа, ни бабушка религиозных речей не ведут.
Только на Пасху приходит тётя Лиза. Вроде как к бабушке. Тётя Лиза двоюродная сестра моего отца, дочь бабушкиной сестры. Вернулась из Германии, куда её, ещё совсем девчонкой, угоняли вместе с мамой, бабушкиной сестрой.
Тётя Лиза приносит кулич и крашеные яички.
Под большой тайной бабушка даёт мне попробовать подсохшего кулича и яичко с помятой скорлупой и белком, окрашенным в розовый цвет.
Христос Воскресе, вздыхает бабушка.
Я молчу.
Говори: «Воистину Воскресе!»
Зачем?
Так надо.
Если бы я не любила бабушку ни за что бы не сказала. Я упрямая. Родители мной недовольны. Я нарушаю дисциплину, не слушаюсь, грубо отвечаю. И вообще.
Воистину Воскресе!
Ну, беги!
Это сейчас я понимаю, что любила бабушку, и потому
А тогда На уровне рефлекса. Когда грубить, кому грубить, что повторять, а что ни за что
2
Один раз Может, перед школой, а может, классе в первом.
Мы с девчонками со двора пошли в церковь. Просто так, в будний день, днём. Конечно же летом. Поглазеть.
Потому что всё запретное манит.
В церкви никого не оказалось. Даже «дежурная бабушка» куда-то отлучилась. Только таинственные церковные своды, полумрак, запахи и луч солнца из-под купола. И мы, загорелые местные девчонки.
Ух, как сердце стучало, когда мы разбрелись по храму. Здорово как!
А кто самый упрямый или самый «отчаянный»? Танька.
То есть я.
И вот я по лесенке поднимаюсь и прямо в открытые врата. Это теперь я знаю, что это «врата». Тогда я просто шла на свет. На сияющую красоту. Видимо, дело было после Пасхи врата оставались открытыми.
И вот тут появились «бабушки». Сразу две. И кричат мне:
Назад, назад! Нельзя! Тебе туда нельзя!
Конечно, я сразу выбежала. И меня, и всех девчонок быстренько прогнали чуть ли не пинками. Обозвали «богохульницами» и всякими другими словами. А мне и подзатыльник отвесили.
Но я там была. В алтаре.
Куда женщинам входить запрещено. Только монахиням.
У кого только я потом ни спрашивала, что бы это могло означать для меня, все говорили по-разному. В том числе и священники.
Начиная с того, что я буду за это жестоко наказана (о чём я вспоминала, когда смертельно болела), до того, что это был особый знак: я свяжу свою жизнь с церковью.
Скорее всего, и то, и другое мнение верно.
Но чаще всего мне говорили что-то вроде: «Не заморачивайся».
Третьему мнению я всегда кивала, поддакивала верила и не верила.
3
Отступление от семи лет.
В 14 лет я тяжело заболела.
Мама со смущением рассказала мне, что просила кого-то «за меня свечку в церкви поставить». Для мамы это было, наверно, подвигом.
А этот дурак, дядя Ваня (верующий муж папиной сестры тёти Лизы), говорил, что ты заболела потому, что мы Бога забыли и в церковь не ходим!
Дядя Ваня серб по национальности, в церковь ходил и тётю Лизу за собой водил. Был он человеком простым, необразованным.
Никому не указ, что говорит какой-то дядя Ваня. Не авторитет.
Но почему-то эта фраза как будто въелась в меня. Не забылась.
Наверно, мы и вправду напрямую не выбираем, что надо забыть, а что помнить. Однажды увидела во сне своего отца. Отец был крещён в детстве. Верующим не был, хотя в партию вступать не хотел.
И вот вижу я своего отца, восстающего из могилы в страшном виде. И как только он встанет, так что-то тянет его опять вниз, а затем всё повторяется вновь.
Папа, папа, как мне тебе помочь? Что мне сделать? кричу я.
Тут появляется высокая женщина, одетая в белое, берёт меня, как котёнка, за шиворот и говорит мне:
Сколько же можно тебе твердить и тыкать тебя носом, чтоб ты, наконец, пошла в церковь и положила двенадцать земных поклонов перед Господом! За себя и за всю свою неверующую семью!
Я проснулась. Сон был такой силы, что я вышла на кухню, упала на колени и стала молиться за себя и за свою неверующую семью. Но особого облегчения не наступало ведь я была некрещёной.
Надо было помочь отцу! Но как?
В тот момент я и вспомнила, как поднималась по ступенькам туда, откуда шёл свет.
«Нам не дано предугадать» не только то, как отзовётся наше слово, но и то, как отзовутся в нас какие-то действия, чувства, эмоции, пережитые в почти забытые времена детства.
И я пошла креститься, не совсем ещё понимая, что делаю. Не по каким-то особым знаниям, а чтобы положить эти двенадцать поклонов именно в церкви.
Что и сделала, когда осталась в церкви одна. После крещения. И правда полегчало чуть-чуть. Картина страшного сна меня оставила.
Понятие же об основах веры и воцерковление пришли значительно позднее. Но это совсем другие истории
Валентина Калачёва
Дочка Снегурочки
Детство у меня было волшебное. Доказать?
Вот спорим, что вы Новый год встречали всего раз в году, затаив дыхание, предвкушая нечто неожиданное и оригинальное, нечто такое, что случается редко и во что иногда даже не верится?
А для меня это событие напоминало праздничный конвейер. Если прибегнуть к математической точности, то Новый год я отмечала пятьдесят один раз. С 25 декабря по 10 января, три раза в сутки. И всё потому, что со Снегурочкой меня связывали родственные отношения. Мало того я от неё родилась!
Моя мама зимой всегда была Снегурочкой! Ну и если вы в состоянии проделать нехитрую операцию «один плюс один», то догадаетесь, что Дед Мороз приходился мне прадедом. Имея такой завидный блат, не мудрено провести Новый год в шоколаде. По уши. Но об этом чуть позже.
Дело в том, что моя мама служила в театре. Актрисой. Хотя нет, в детстве я полагала, что она трудилась в раю. Вот вспомните, чем занимались на работе ваши родители, когда вы были маленькими? Правильно, они там скучали. Тратили время на всякую ерунду. Писали бумаги, листали книги без картинок, с серьёзным лицом вели скучные разговоры Фасовали, чинили, строили, хмурились, шили, учили, повышали голос, чертили, писали, нервничали, всплескивали руками с криком «Отчёт! Горит отчёт!»
А моя мама играла в куклы! Ну что? Здорово? То-то. У неё их было столько, что хватило бы на целый игрушечный магазин. Там были марионетки, тростевые, перчаточные, пальчиковые и ростовые куклы, и все они умели говорить, петь, смеяться и плакать Вот такая славная работа была у моей мамы! Мечта, а не работа. И эта мечта не заканчивалась. Ведь когда мы сидели дома, мне тоже никогда с ней не было скучно.
Все сказки мне читались по ролям, все рассказы и стихи декламировались в лицах. Так что я точно знаю, как звонко пела Красная Шапочка и как заразительно смеялся Карлсон. Вы об этом только догадывались, а я знала наверняка. Мама мне открыла эту тайну. Вот так.
В общем, каждую зиму мама моя снегурила не на страх, а на совесть. Три «ёлки» в день. На завтрак. На обед. И на ужин. И вместе с ней я водила хороводы, пела песни, встречала Деда Мороза и, главное, получала подарки, которые укладывались Дедушке в мешок в соответствии с проданными билетами, но Кто-то из детей заболевал, кто-то уезжал, кому-то мешали «прийти на ёлку» какие-нибудь жизненные обстоятельства. Поэтому невостребованные сокровища из мешка доставались «правнучке», т. е. мне.
Жила я Чтобы все так жили! Я всё время становилась владелицей бессчетного числа пластмассовых самолётиков, корабликов, зайчиков, мишек, машинок и, конечно же, конфет. Шоколадных.
Теперь вы понимаете, что шутка про блат и шоколад это совсем не шутка! Снегурочка выходила к детям очень красивой. У неё была снежно-белая шубка, расписанная голубыми узорами. Такими, какие появлялись в декабре у нас на окнах. Если к ним внимательно присмотреться, то можно было заметить кое-что удивительное: они никогда не повторялись. Я проверяла.
Ходила к бабушке в комнату. Ходила к тёте в комнату. Рассмотрела окна в нашей комнате. Точно! У бабушки жар-птица. У тёти будто блюдо такое, «гжель» называется. Это когда голубенькие цветочки по белому полю рисуют. А у нас на окне папоротник цветёт. Не иначе. Это же какой талантливый должен быть Художник, чтобы расписать столько окон и ни разу не повториться!
А у Снегурочки на шубе были будто бы солнышки, похожие на те, которые вышиты на полотенцах, висящих в нашем краеведческом музее. Я знаю, как это называется. Слышала, как мама тёте Кате говорила: карельский компонент! Это когда мы должны помнить, что мы живём в Карелии, а наши предки умели вышивать солнышки такой причудливой формы. Белой ниткой по яркой красной тряпочке. А чтобы нам об этом не забыть, эти узоры можно нарисовать ещё где-нибудь. Вот, например, на снегурочковой шубе.
Дочка Снегурочки должна была, конечно же, соответствовать своей маме, поэтому выбор новогоднего костюма для нашей семьи был очень ответственным делом. Не пойдёшь ведь на праздник кикиморой какой.
Валечка! Давай мы сошьём тебе костюм карельской девушки! восторженно восклицала бабушка. У меня есть замечательная бронзовая фибула, оставшаяся от твоей прабабушки. Ты будешь неотразима!
Ишь ты, фи-бу-ла! Слово-то какое странное. Даже не знаешь, что и подумать. На самом деле ничего странного. Это, как оказалось, всего лишь красивая круглая брошь, украшенная мелкими листиками, с большой иглой для скрепления одежды. Ценная вещь, кстати, историческая. Бабушка даже что-то из «Одиссеи» цитировала для подкрепления своей позиции: дескать, древнегреческий герой Одиссей к пурпурному плащу прикреплял золотую фибулу с псом, который хотел загрызть трепетную лань. Кошмар! Ему, наверное, все завидовали: штука из чистого золота, на солнце блестит
Но скажите на милость, при чём здесь Снегурочка, а? И разве может у Снегурочки быть дочка карельская девушка, да ещё и с фибулой?! Ну уж нет! Так дело не пойдёт.
Бабушка охала, нехотя соглашалась, и мы принимались сооружать костюм снежинки. Доставали марлю, как-то её кроили, варили, расписывали красками, расшивали блёстками, украшали мишурой. Я постоянно примеряла части костюма, вертелась перед зеркалом и зорко следила за тем, чтобы дочка у Снегурочки оказалась не промах.
Мама разучивала со мной новогодние стихи. И это было совсем не скучно. Многие дети в моем детском садике хмурились и тянули: «Фу-у-у! Опять стихи учи-и-и-ить» Как будто тяжёлую сумку из магазина тащить, когда колбасу в продажу выбросили или курицу, там, «три штуки в одни руки». Со мною и бабушкой рук получалось в два раза больше. Соответственно, и куриц тоже. Тяжело, да, не скрою. Я б эту авоську не подняла никогда! Да и бабушка тащила её с героическим выражением лица.
Или вот кашу манную есть это тоже истинное наказание! Специально придумали эту кашу, чтоб детей воспитывать. В смысле, дать понять, что в мире не всё так здорово и лучезарно: мама с папой, бабушка с дедушкой, лето на даче с любимой тётей, пустырь с лиственницами перед домом, парк Кадриорг в Таллине, где настоящие лебеди плавают, карусель у Онежского озера, мороженое, велосипед Нет! Вот ещё манная каша есть. Типа трудность, которую надо несколько раз в неделю преодолевать и закалять характер, да? Но ведь стихи не каша! Я долго думала-гадала, чего это дети бывают так недовольны? Может, дело в том, что стихи какие-то не такие? Может, их заставляют учить совсем не новогодние стихи, а какие-нибудь похоронные?