Ба, а коли мамка заругает?
А мы мамке вашей не скажем, хитро улыбнулась баба Вася.
Олька наморщила чуть вздёрнутый, с широкими ноздрями, загорелый нос:
Мамка сказала, что если ты, бабуля, станешь нас в храм звать да крестик на нас наденешь, то мы к тебе в гости больше не приедем. А мамку с работы выгонят, потому как она партийная.
Что значит «партийная», ни Олька, ни Таська наверняка не знали, но предполагали, что мамка сидит в кабинете за красивой партой точно так же, как Олька на уроках в школе. Только парта эта новая, свежекрашенная, с откидной крышкой, а не такая, как у Ольки, исписанная, исцарапанная, с облупившейся зелёной краской
Вы мамке не сказывайте, всё и обойдётся, всё сладится, улыбается баба Вася. Коли мамка партийная, так что с того? Дети должны страдать? Не бывать тому! Я уж вам и крёстных нашла, и подарки приготовила.
Какие подарки, ба?
Загодя говорить не стану, потерпите до завтра. А теперя вечерять да по кроватям.
Сколько себя Таська помнит, бабка Вася всегда спала в задней комнате, рядом с огромной, занимавшей чуть ли не половину комнаты, русской печью. Внучкам стелила на высокой, с железной блестящей спинкой, кровати с белым подзорником, мягкой периной и огромными подушками.
Таська и Олька тонули в пуховых объятиях точно так же, как тонет деревянная ложка в густой деревенской сметане; как тонет оса в чашке со свежим мёдом; как тонет гребень для волос в стоге сена поди отыщи!
Я боюсь, зевая, прошептала Олька.
Чего боишься?
Креститься боюсь. Мамка узнает заругает, и бабе Васе влетит.
Не бойся, Олька! Я тоже боюсь.
Утро в деревне наступает исподволь, украдкой, долго предаваясь неге, словно дитя малое. Сначала сквозь сон Таська слышит петушиную перекличку, чуть позже птичьи рулады и, наконец, мычание коровы Зорьки. Гремят чугуны и ухваты это бабка Вася хлопочет по хозяйству.
Бабушка держит внучек в строгости и почти ни в чём не даёт слабины. Намедни Ольга с Таськой и двумя подружками залезли в соседский сад за яблоками. Яблоки оказались кисло-горькими и такими жёсткими, что зубы можно обломать! Даже хуже, чем в бабушкином палисаднике Прознав про это, бабушка придумала изощрённое наказание: прополоть пострадавшей бабке Авдотье (ветки у яблони обломали!) во искупление греха грядки с луком. «Чтоб неповадно было!»
Красная то ли от злости, то ли от жары, обливавшаяся по том Олька остервенело дёргала с грядки сорняки, и две её тонкие светлые косички, словно живые, подскакивали на худых загорелых плечах.
Ну, что, голубы мои, осознали?.. Брать чужое не моги! Баба Вася глядела на внучек сердито и свысока.
Ба, мы просто так, попробовать хотели, пролепетала Таська.
Олька только носом от возмущения шмыгнула, и слёзы блеснули в её ярких, как цветы незабудки, глазах
Председатель колхоза дал бабе Васе самую строптивую, самую непутёвую кобылу по кличке Шельма:
Звиняй, Петровна, других нетуть! Сама понимаешь, страда сенокосная Ты это, поласковей с ней Ужо шлея под хвост попадёт греха не оберёшься.
Шельма, каурая кобыла с крупным задом, нечёсаной гривой и белой звёздочкой во лбу, глянула из-под чёлки лукавым взглядом лиловых глаз, словно понимая, о чём идёт речь
Баба Вася ещё раз проверила упряжь, ласково похлопала лошадь по загривку:
Будешь умницей сахарку дам.
И обращаясь к внучкам:
Залазьте, девоньки, в телегу.
Баба Вася сегодня нарядна, как никогда! Синяя сатиновая юбка в горох, белая кофта с отложным воротником, на голове тонкий, с бахромой, платок. И вся бабка Василиса так и светится, так и светится! Ростом высока, кость широкая, тяжёлая, на теле ни одной лишней жиринки. Спина ровная, фигура статная.
Олька с Таиськой отглажены, отмыты, волосы заплетены в косы и перетянуты яркими лентами.
Олька аккуратно, чтоб не замараться, ставит ножку, обутую в сандалию, на облучок телеги, а после легко взлетает на кучу свежего сена. Поверх сенной подстилки баба Вася загодя постелила самотканое покрывало с алыми розами.
Олька протянула сестре руку:
Таська, залазь!
Бабка Вася ухватила двумя руками вожжи, уверенно крикнула:
Но, родимая, пошла!
Шельма медленно тронула с места
Подле дома с резными наличниками бабка Василиса подсадила будущих крёстных близняшек Уткиных. Сестрицы кровь с молоком! Косы пшеничные, брови дугой, глаза серо-зелёные, как вода в озере. Отличались сёстры друг от друга лишь тем, что у одной на голове была белая косынка, у другой голубая.
Ну, с Богом! Бабка Василиса тронула с места
Грунтовая дорога вывела повозку за околицу села, провела между ельником, подступавшим к дороге почти вплотную, спустилась в небольшой лог, опять услужливо вывела на ровное место.
Жёлто-зелёное разливанное море пшеницы простиралось так далеко, как только можно представить. Оно колыхалось и шелестело под порывами ветра, волновалось, шевелилось и трепетало, точно живое.
Сквозь размеренный стук колёс доносились стрекот цикад и разноголосая трель жаворонков. Поднимая облако охристо-рыжей пыли, Шельма миновала поле и въехала в тень небольшой берёзовой рощицы. Из чащи пахнуло настоявшимся запахом муравейника, летней прохлады, перезревшей земляники
Шельма, до того спокойная, вдруг с шумом выдохнула воздух, громко всхрапнула и, задрав хвост, рванула с места в карьер.
Стой, Шельма! крикнула баба Вася и что есть силы натянула вожжи.
Да куда там! Кобылу понесло
Таська зажмурилась. Сёстры Уткины ойкнули и одновременно вцепились в деревянный остов телеги. Олька закусила нижнюю губу и округлила глаза, отчего стала похожа на испуганного кролика.
Шельма летела по лесной, заросшей невысокой травой дороге, во весь дух! Телегу подкидывало и подбрасывало на каждой кочке.
Тпр-у-у! Стой, дура! крикнула баба Вася и крепко выругалась.
Лес неожиданно расступился, и путешественники, к счастью своему, оказались на открытом пространстве. И тут случилось чудо Шельма вдруг пришла в себя Ещё тяжело вздымались её бока, ещё прядала она ушами и скалила жёлтые зубы, но шаг лошадиный становился всё тише, спокойнее, а дыхание ровнее.
Таська взглянула на бабушку руки у бабы Васи слегка дрожали, красивый платок сбился на затылок, волосы, собранные при помощи шпилек в небольшой, с проседью, пучок, растрепались.
Таська хотела заплакать, но потом передумала.
Што, девоньки, испужались?.. Слава Тебе, Господи, обошлось!
Баба Вася поправила на голове платок, достала из кармана кусочек сахара, спрыгнула с телеги:
Не шали более, дурёха На-ко тебе сахарок, угощайся.
Шельма повела мордой, потянулась губами и аккуратно подобрала с бабкиной ладони кусочек сахара.
Дорога пошла под горку. Впереди, полыхая в лучах восходящего солнца, показались маковки храма
Странное чувство охватило Таську с Олькой, когда они перешагнули высокий порог церкви. Робость и любопытство, ощущение чего-то манящего и в то же время запретного, чувство присутствия мистического, необъяснимого, невидимого глазу, сказочного и непонятного!
Олька вспомнила, как однажды наткнулась на маленькую иконку, спрятанную в недрах необъятного шкафа.
Дочка, положи на место! прикрикнула мать.
Ты что, молиться будешь? удивилась Олька.
Сказано тебе, положи! Мать ещё пуще рассердилась. А потом, словно извиняясь, добавила: С Тасей дальше двора не ходите. Приду с партсобрания ужинать станем.
И вот теперь Олька с Таськой видят вокруг такое количество икон, что голова идёт кругом!
Батюшка нараспев что-то говорит на непонятном языке, и кроме отдельных слов «Господь», «во имя Отца и Сына» девочки ничего не понимают. Батюшка размахивает железным горшочком, привязанным к длинной верёвке, и от каждого взмаха руки из этого волшебного горшочка вылетает облачко прозрачного дыма. Облачко пахнет смолой и тлеющими угольками. Олька с Таськой стоят смирно, смотрят во все глаза и ничего не понимают в таинстве Крещения
Батюшка обмакивает пёрышко в масло и рисует на животах Ольки и Таськи крестики. Ольке невыносимо щекотно, она смеётся громко и так заразительно, что Таська подхватывает радость сестры, смеётся, трясёт выгоревшими на солнце кудряшками Сёстры Уткины тут же одёргивают сестёр, батюшка смотрит строго и печально, а баба Вася, стоя у самой двери и понимая свою беспомощность, громко вздыхает, укоризненно качая головой
Вот вам подарки, голубы мои. Баба Вася достаёт из сумки четыре пакета. А это теперича ваши крёстные мамки: Маша да Наташа. Спасибо, девчата, что согласились.
Сёстры Уткины благодарно кивают головой, разворачивают свёртки. Олька с любопытством глядит через плечо: у каждой из девушек в пакете духи «Красная Москва» и платочек с тесьмой по краю. Таська разворачивает свой подарок и млеет от восхищения: кроме новенького пенала с ручками там лежат коробка цветных карандашей, пачка вафель и три большие конфеты «Гулливер». Больше всего Таська обрадовалась пеналу в этом году она идёт в первый класс!
Спасибо, бабуля! пропела Олька.
С праздником! Слава Богу, крещёные Теперь Господь хранит вас Уговор-то помните? Мамке ни гу-гу!
Ла-адно, отмахнулась Олька.
Таська дотронулась до крестика он был надёжно спрятан под платьем и приятно холодил кожу
Мамка вышла из машины нарядная: на голове высокий шиньон, в руках лакированная сумка, на ногах, под цвет сумки, белые лакированные босоножки на высоком каблуке.
Олька, как всегда, успела первая Она подбежала к матери, обхватила руками, уткнулась лицом в юбку
Оля, Тася, я за вами. Собирайтесь домой!
И в этот самый момент Таська поняла, что не сможет сохранить и спрятать в сердце ту радость, что рвётся из груди.
Мамочка, сейчас я тебе что-то покажу!
Таська метнулась в комнату, достала из-под подушки свой заветный крестик и кинулась в дверь
Баба Вася угрюмо и в то же время с чувством превосходства взглянула на сноху.
Да, крещёные мы теперь. Так-то вот!
Тише, мама! вскинулась молодая женщина и испуганно оглянулась на водителя, ожидающего в машине. Нас могут услышать. Она вплотную подошла к свекрови и шепнула: Спасибо, мама! Я никогда бы на это не решилась.
Молодая женщина наклонилась и легко коснулась губами морщинистой щеки свекрови. Баба Вася что-то быстро смахнула со своего лица Таська разглядеть не успела: может быть, пылинку, а может быть, маленькую мушку, нечаянно попавшую в глаз.
Иван Чернышов
Дружба
В детстве всё выпукло! рыбий глаз объектив!
Вот мы с Антошкой снежную крепость строим, полные валенки снега набиваются, холодно! бррр!
А вот проходит два года, мы валенки уже не носим, мы в казаки-разбойники играем. Я, конечно же, казак ох, до чего радостно быть казаком! Радостно до гордости, а от гордости стыд: ведь ничего же я такого не сделал, чтоб в казаки попасть, это жребий решил.
Но мы с Антошкой бежим через двор, пока я это думаю, и противоположность эта меня понемногу тревожит. Как же так, в самом деле, одним попадается быть казаками, а другим разбойниками, а потом наоборот, и всё в итоге перепутывается, и к четвёртой партии ты с трудом понимаешь, кто сейчас за кого.
Я тогда остановился: «как вкопанный» говорят. Не совсем так, не совсем точно, но Антошка обернулся.
Ты чего? говорит.
Ничего, отвечаю, и мы бежим дальше. Школьный двор там прятаться раздолье, хоть под каждой ёлкой сиди. Антошка, кстати, предлагает разделиться, и вот мы уже в противоположные стороны бежим, и всё меня такие же противоположные мысли одолевают, что я наконец опять останавливаюсь и под одну такую ёлку и прячусь.
И в голове у меня маленького! в одно и то же время такие разные мысли. Что, значит, первое: жребий. Жребий решает, ты за хороших или за плохих. А если жребий выпадает за хороших радостно. Радостно-то радостно, но стыдно! Это я уже со всех сторон продумал. А второе: мне захотелось посреди игры побыть одному, подумать, но я ведь Антошку подвёл! А думать-то хочется странные мысли, загадочные.
Такая вот, получается, правда (так я тогда понимал): казак ты или разбойник, ты это не решаешь, это как повезёт. А что тогда старание? Ведь надо же стараться хорошо играть, своей команде помочь выиграть. Вроде как правильно. А, вот тоже
Ты чё? забирается под ёлку Антошка. А-а-а засаду решил устроить, понимающе говорит. Я их тоже найти не могу. Посидим, подождём. Это ты здорово решил.
И вот он рядом присел, и какая-то очень странная у нас получается засада; я этой засады не хотел, а он всё время что-то говорит, и я боюсь: разбойники услышат, что мы в засаде, потому как очень громкая наша засада; мне неприятно вдвойне: он мне помешал, а я что-то такое очень важное думал о хорошем и правильном и пытался понять, и как будто бы понял, но он оборвал, и я как бы сбился, но мне при этом стыдно, что я Своего одиночества стыдно, и я думаю медленно и всё время сбиваюсь А он всё говорит и говорит (так потом во взрослой жизни себя ощущал в минуты иные с женой: она говорит и мне думать мешает, а мне стыдно прервать или уйти), и явно уже все разбойники нашу засаду за тридцать шагов обходят.
Не, они сюда не пойдут. Антошка ждать устаёт. Они, поди, в аптеку забежали. Там стекла тёмные, не видно.
Ты думаешь? Я даже что-то не уверен, что говорил это вслух.
Ты как хочешь, а я до аптеки сбегаю. А если Ну ты, короче, тоже тут не сиди, замёрзнешь ведь, простудишься.
И он, отстранив шумно ветку, убежал, а я ничего не сказал и под ёлкой остался. И вот, когда Антошка убежал, у меня как будто не было уже мыслей никаких, я будто с шорохом ветки отупел, и все мысли потерялись. Я сидел, а в голове была тишина. То я стал на руки сосредоточенно смотреть, то в снег, то подобрал какую-то палочку и начал в снегу ковырять, но потом не знаю, сколько прошло минут, поднял вдруг голову и там увидел между ветками просвет, а в том просвете чистое-чистое небо! Такое только у нас на Севере небо, я даже не знаю почти что белое даже, не голубое небо было тогда. И вдруг мне стало как бы спокойно, и я с этой раздвоенностью чувств примирился.
Я встал и покинул моё укрытие и начал смотреть в сторону аптеки, куда побежал Антошка, но там его не было видно, и я подумал, что он ушёл, да и игра наша уже закончилась. А телефонов тогда у нас не было. Это сейчас тяжело представить, но как-то вот мы общались и находили друг друга, да и родители нас не теряли. Другое время было и шёл я тогда с этой новой радостью в сердце домой. Позабыв про игру. Забегаю в квартиру, радостно говорю, сам себе удивляясь: «Мама! Я на небе видел Пойдём в церковь, мама!»
Я не знаю вообще, отчего это желание у меня появилось и как я его смог сразу выпалить вслух. Но мама сказала: «Егор, я устала», и я тогда расстроенно хлопнул варежками на резинке и сказал, что пойду назад гулять. И я запомнил, как мама сказала: «Только в церковь не ходи» Я не стал спрашивать, почему, а только кивнул, уже зная, что её обману и непременно побегу бегом! в церковь, потому что у меня возникло, как бы сказал я взрослый, спонтанное желание И побежал, и остановился опять как вкопанный. Ведь вроде бы пойти в церковь хорошо, и пускай эта мысль мне так непонятно как в голове отпечаталась, но ведь маму не послушаться плохо, и я, получается, маме совру, если я кивнул, что в церковь не пойду, а сам бегу в церковь
Я, главное, не знал, что мне там делать, как будто я просто прибегу и всё на этом.
Так я и не пошел в этот день в церковь, вернее, я внутрь заходить не стал, а издалека посмотрел. И про себя я думал, отчего всё так двоится, хорошее и плохое, хорошее на деле не всегда оказывается хорошо, а только (как бы сказал я взрослый) при определённых условиях.
Но так тогда я не думал, а гораздо проще, смутно и неявно, и стал я вспоминать, как не заложил Ермакова, бестолкового одноклассника нашего, когда узнал, что он у Наташи значки украл, я ведь догадывался, что это плохо, и ябедничать плохо, и тут, как бы сравнивая эти два случая, я заревел ой, как мне стыдно сейчас! я, мальчик, заревел оттого, что всё-всё, как ни крути, плохо: и хорошее на деле как плохое! Ведь в церковь идти хорошо, а мама не велела, и хорошее уже не хорошо!