Её щёки багровеют, а руки хватают мои локти. Самое главное в ситуации, когда человек на грани самому не впадать в истеричное состояние. Поэтому ни одна мышца на моём лице не дёргается, и я ни на долю секунды даже не шевелюсь. Вера начинает требовать с меня ответа, крича прямо в лицо. И ясно видно, насколько она опустошена. От того, что каждый день доставляет самой себе мучение. От того, что на деле понимает о бессмысленности алкоголя. Что, на самом деле, он не расслабляет её. Он лишь отсрочивает ту боль, которую она старается приглушить. Ведь так или иначе это чувство возвращается.
Я заламываю руки Веры безболезненно и немного отталкиваю от себя, чтобы всё обошлось без повреждений. Ошарашенно женщина разворачивается, замахивается на меня рукой, но я вовремя хватаю её запястье и отбрасываю в сторону.
У неё нет больше сил бороться. А у меня нет чувств, чтобы я мог переживать из-за этого. Всё, что я делаю разворачиваюсь и ухожу. К сожалению или к счастью, драмы не вписываются в мою жизнь. Поэтому нет смысла держать рядом тех, кто всегда ищет только этого.
С того самого инцидента мне кажется, что больше не увижусь с Верой Уокер, хотя периодически обновляю соцсеть, чтобы проверить новые сообщения. Но кроме Аллена мне теперь больше никто не пишет. Изредка я захожу на её страницу, чтобы проверить новые посты или какие-нибудь изменения. Но ничего не происходит. Лишь только виден значок «в сети» и ни одного сообщения. Ни от меня ей. Ни от неё мне. Постепенно и мысли о ней уходят на самый дальний план.
В один из дней снова устраивается заседание, на котором я не присутствую, но сижу в том кабинете, в котором отдалённо можно услышать обрывки фраз из зала. Здесь моя якобы официальная работа: сижу за персональным компьютером и составляю отчёты, иногда выезжаю в командировку для дополнительного сбора данных.
Меры ужесточаются доносится из соседнего зала. Голос лезвие. Он принадлежит Аллену. Никаких поблажек берёшь Карты После окружения я должен буду знать, что происходит Захват должен
И множество других фраз, обрывок, которых не разобрать. Я пишу, стараясь не отвлекаться. Чья-то дверь где-то громко хлопает. Я заглядываю в стекло, разделяющее меня и коридор, и чья-то фигура стремительно приближается к моему кабинету. В дверном проёме предстаёт Вера, вся пропахшая пивом и сигаретами. Она пьяна. Пьяна настолько, что ноги её едва держат, но она ведет себя уверенно и спрашивает:
Брат мой где?
И тут же из зала заседаний выходит кто-то, кто-то хватает её за воротник пальто и несёт свой кабинет. Я выхожу и вижу, что вся толпа возникла и подслушивает, что происходит у Президента. И мы все ясно слышим их разговор.
Если ты считаешь, что мне 7 лет, то почему же сам не нянчишься со мной?
Как ты посмела сюда явиться? Охранники тебя пропустили?
Извини, но они не могли выдержать этот чудеснейший аромат перегара. Возможно, это их спугнуло?
О чем ты
Ты подсылал ко мне шпиона. Ну так что, много он обо мне выяснил? Что ты обо мне теперь знаешь? Почему не идёшь на разборки, трячик не даёшь? В тюрьму, может быть, не посадишь?
Какая муха тебя укусила, Вера? Какие шпионы?
Они кричат минут 6, пытаясь выяснить отношения, и лишь только я знаю, что тот шпион, о котором она говорит это я.
Ты дрянь, Вера. Будто по тебе не видно, что ты алкашка и наркоманка? Тут и шпионы не нужны.
Но как же
Ты хоть знала, что мне абсолютно насрать на твою никчемную жизнь? Ты просрала её уже давно. Мне нет до неё никакого дела.
Ещё какое-то время в кабинете висит гробовое молчание, пока Аллен не говорит сестре:
Пошла вон. И выталкивает её оттуда, как ненужную псину.
Он приказывает мне проводить её до дома. Шатаясь, она идёт без сопротивления со мной под руку, и по пути не говорит ни слова.
На следующий день, в районе 15:30, она пишет мне сообщение:
«В общем, ты не мог бы мне помочь? Кажется, я в дерьме».
6 глава
Снова сон. Снова холодный пот на лбу и на шее. Я вынырнул из него, словно из ледяной проруби. Кончики пальцев онемели, затем к ним подступил холод, потом жар на щёках. Непонимание. Отторжение самого себя. Это длилось минуту, две Затем сон стал отходить, отпускать моё тело. Скованность исчезла, я расслаблялся с каждой секундой ещё больше.
И, наконец, он ушёл. Я забыл о сне так, будто и не спал. А если спал, то мне думалось, что больше ничего и не снилось. Пустота. Вся ночь в беспробудном чёрном пустом сне. Так я утешал себя всегда, когда мельчайшие мысли затрагивали воспоминания о другом ужасном «я».
7 лет это уже не малыш, но всё ещё ребёнок, который требовал объяснить ему любопытные вещи. Я уже более отчётливо различал разные изменения в окружающем мире. Понятия многих мелочей, попадающихся мне на глаза, я озвучивал своими устами. При любом раскладе я должен был услышать ясный ответ на свой, в большинстве случаев, корявый вопрос. 7 лет это не период, когда я спрашивал: почему? Это лишь старт моего изучения всего происходящего. Фиксирование в памяти важных моментов. Я умел немного читать, не быстро и по слогам как вслух, так и про себя. Первой книжкой моей стала книга Ванессы Голд «Как стать вампиром» сказка-ужас, которую обожал перечитывать папа. Дошёл до неё я совершенно случайно. Но начав читать, уже не смог закрыть.
Обучение в дом пришло не резко, плавно. Из всей книжки к тому времени я осилил уже 4 листа, то есть, восемь страниц, а это очень и очень много для меня несмотря на то, что оставалось всего лишь 473 страницы. Мама пребывала во вдохновленном расположении духа, я видел это по её загадочно горящим глазам и распеванием песен себе под нос. Меня это настроение тоже подхватывало и уносило за собой. Поэтому я стал ходить по дому с важным видом и искать «Как стать вампиром».
Чего ищешь, Стенни? наигранно-игриво спросила меня мать. Я вспыхнул. Щеки загорелись. Не знаю, почему, но я не очень любил, когда меня так называли. Поэтому мама, не получив от меня ответа, произнесла:
Ты действительно хочешь стать вампиром?
Хочу. буркнул я со хмурыми бровями.
Ну ладно Просто много кем можно стать. Например, биологом или географом О, а самое замечательное писателем! Замечательная вещь. Тогда бы ты смог тоже написать книгу о чём угодно, опираясь только на свои фантазии, знания и опыт.
Я опешил и некоторое время не втыкал, к чему она клонит. Она называла ещё странные слова, такие как историк, химик, физик, математик и многие другие, в понимании которых я тогда еще не разбирался.
Ну так что? спросила мать, всё также доброжелательно, но крайне заинтересованно к тому, что я на это скажу.
Мама, а что это такое? У меня нет таких книг.
Они у тебя будут. Мать нетерпеливо подскочила с места и, подтолкнув меня в плечо, повела к столу, где лежали всякие бумаги, исписанные ручками или черными чернилами. Усадила за высокий стул, снесла со стола всё так, будто это мусор, и достала из шкафа стопку разноцветных книг, напугавших меня своей громоздкостью и весомостью. Как только они с грохотом прилетели на стол, я ощутил запах пыли. В носу засвербило, но аромат старого и затхлого влюбил меня в себя раз и навсегда.
Теперь у тебя есть эти книги. Во всех них знания, которые пока сложные для твоего маленького мозга, Стенни. Да-да, и не злись, что я тебя так называю. И не стоит негодовать из-за того, что большинство книг тебе сейчас ещё не пригодятся. Но вот загвоздка. Как же ты поймёшь книги, к которым еще нельзя прикоснуться? Подумай.
Она огорошила меня своим вопросом, что я растерялся:
У тебя есть другие книги, которые я пойму?
Может быть и есть. А может, нет Вот как, скажи мне, человек может что-то понять? С чьей-то же помощью, я верно говорю?
Я озадачился.
Я тот человек, который поможет тебе понять. Я твой учитель, понимаешь?
Ты будешь меня учить?
Это был тот самый вопрос, которого она добивалась от меня все эти 5 минут. И остальные 30 она посвятила рассуждениями о том, что обучение важный этап в моей жизни. Вспоминая сейчас, я практически дословно цитатами могу пересказать то, что она мне объясняла. Потому что её твердый голос что внушал уверенность и небывалое воодушевление, которое у меня бывало всегда, когда я брался за чтение новых книг. Новые знания. С помощью них я мог стать кем угодно. Понимание сложных названий профессий пришло ко мне намного позже. А сейчас у меня кружилась голова от нетерпения начать обучение прямо сейчас. Но мама не торопилась. Она готовила меня морально и даже физически, что даже после объяснений разрешила мне поесть печенье, от которых я заводился как моторчик.
И целый день носился по улице.
Спрашивается, зачем? Я понял это спустя годы, когда только стал осмысливать свою жизнь. В самом деле, это очередной трюк матери (а у неё были феноменальные умственные способности), чтобы я как следует выплеснул накопившуюся у себя внутри энергию, выдохся и успокоился. Она подцепила меня на этом спокойствии, взяла за ручку и повела к столу с заваленными учебниками. Мне стало нравится учиться. Действительно, нравилось все последующие дни. Прописи, чтение вслух, арифметика с палочками, я познавал в теории разнообразный мир животных, растений, особенности органов человека и еще многое другое.
Но всё это начало быстро надоедать. Если раньше я бездельничал и мог заниматься своими ребяческими делами, то тогда времени на это уделялось ещё меньше с приходом учёбы в мою жизнь. Как минимум, три часа в день точно уходило на задания, умные разговоры с мамой и истолкованию материалов из старых учебников.
Я уставал, и внимание моё рассеивалось.
Однажды я не выдержал. То был урок истории, нудный предмет, который давался мне с трудом. Мама неинтересно рассказывала материал. Скорее, рассказывала-то она интересно, только вот я особо не горел желанием слушать. Мне хотелось свободы. Не знаю, почему, но к ней меня тянуло всю жизнь. И я лопнул. Терпение моё разлетелось на кусочки. Бросив ручку, соскочил со стула и под охающие вздохи матери рванул на улицу, успев нацепить на себя только ботинки, уже изорванные и хлябающие.
Ветер долбанул в лицо. К чёрту, к чёрту Выученное от папы слово так нужно было сейчас. O, небо. Оно раскинулось перед моим взором как простынь, приглашающая на себя лечь. Эти белые пушистики, плавающие надо мной, манили, чтобы я их погладил. И мне казалось: я трогаю их! Кончики пальцев чувствовали нежность, она разливалась по телу, опускалась в ноги, к ступням, что мне продолжало казаться: я лечу!
И я летел. Навстречу ветру, пыли, людям всему миру. Летел навстречу своему собственному безумию и непониманию того, зачем всё это со мной происходит? Навстречу улыбкам, сверкающим глазам, клыкам, шерсти, воротам, дорогам, шпалам. Я думал, что летел навстречу всей Земле.
И неизвестное накрыло меня нежданно. Я оказался в незнакомой местности напротив огромного здания, которого не видел ранее. Ровные кирпичи бледно-бордовой расцветки. Стеклянные и вымытые дочиста окна. Лестница бетонная, ведущая к главному входу. Здесь ветра не было, из-за этого тишина давила на уши. Я притих. Остановился. Странное ощущение непричастности ко всему вокруг разлилось по всему телу. Я словно отстранился от мира, будто тело растворилось. И осталась только одна душа, невидимая и свободная.
Ватные ноги потянули меня в правую сторону, где стоял серый деревянный заборчик, из-за которого можно было выглядывать. И быть незамеченным, когда из кирпичного здания стали выходить дети и иногда взрослые. Большинство веселилось. Их чувства беззаботности вселилось вглубь меня тоже. Людей проходило всё больше и больше, и я становился еще более незаметным.
Будто призрачным.
Завороженный, я простоял так долгое время, пока не опомнился и уже собирался уходить. Но дверь в кирпичном здании громко хлопнула. Оттуда вышел молодой парень, высокий, прилично одетый (как мне вспоминается сейчас). Его невероятно тёмные волосы сильно отличались от его кристально зелёных глаз, сверкающих из-под челки. Он стоял, долго всматриваясь в небо, его рука засунута в карман серых брюк. Рубашка, идеально выглаженная, пестрела своим ярким отбеленным цветом. Сверху пиджак, такой же серый, как и брюки, вальяжно расстёгнут и с одной стороны заправлен в подштанники. Особенно в глаза бросался мне бордовый галстук с серыми тонкими полосками по диагонали.
Только галстук и только зелёные глаза. Глаза, которые одномоментно уставились на меня.
Меня окатило ледяной водой.
Я нагнулся, притих. Как назло, стал дышать тяжело вслух. Пару минут я сидел на корточках, а потом, трясясь, посмотрел в щель в заборе. Парня уже не было.
Потерялся? Я вздрогнул всем телом и резко развернулся. Зелёные глаза с укором и насмешкой уставились на меня. Молодой человек нагнулся, и глаза стали ещё больше. Смеркается. Ты здесь учишься? и указал на здание.
Нет, пролепетал я. А что это?
Школа. Сколько тебе лет?
Семь.
Гм.
Он неважно и немного грубо протянул мне свою руку. Не знаю, как я смог ему довериться скорее, это было больше подчинение. И после этого он повел меня к моему дому, а я иногда подсказывал ему, куда идти. Когда мы дошли, он не стал заходить внутрь и отпустил меня так. Я не ощущал к нему благодарности, потому что от него это чувствовалось не в качестве жеста благородства или рыцарства.
Дом встретил меня хмуро. Тишиной. Больше всего я боялся отца, мама могла сказать ему о моем побеге. Но оказалось, что его нет дома.
Мать сидела в комнате, вязала спицами. Это ничего доброго не сулило. Я знал, что, если она вяжет значит, она злится. Лишь украдкой поглядывая в ту зловещую комнату, я сел за обеденный стол и тоже нахмурился. Мне было голодно. И стыдно. Впервые стыдно за то, что я натворил. Щёки пылали. Я поверхностно анализировал своё поведение и тут же осознал, что только я ответственен за свои поступки.
Мне пришлось встать, достать из холодильника яблочное пюре и наложить себе в тарелку. Можно было взять макароны, но мне нельзя было пользоваться печкой, чтобы их разогреть.
Не наелся. Снова хмурость. Краем уха только слышал, как стучали друг об друга спицы. Я боролся с самим собой. С одной стороны, злился на себя, что не сдержал своих эмоций, дал им волю и позволил себе дерзость. А с другой агрессировал на мать за то, что она держала меня в строгом воспитании, и негодовал, что мне не позволяли полностью делать всё, что я пожелаю.
Сражался. Бросался то в одну сторону, то в другую. И решился. Встал и подошел к родительнице.
Прости.
Я положил ладошку на её плечо. Она не повернулась и даже не вздрогнула. Ком слёз подступил к горлу. Вот-вот я готов был разреветься.
Я больше не буду тебя расстраивать. пробубнил я, ощущая, как дрожат губы.
Всё же заревел.
Ладно. Мама повернулась, улыбаясь. Она ждала этих слов. Ты еще взрослеешь, но уже сейчас ты маленький взрослый человек. Если тебе что-то не нравится, ты всегда можешь мне сказать. Прямо. А не убегать из дома, ведь я не понимаю, что с тобой. И как тебе помочь. Хорошо?
Да. пропищал я сквозь слёзы.
Она обняла меня. Я быстро успокоился.
С того момента я начал понимать, почему я на домашнем обучении. Только мама могла дать те необходимые знания, в которых я нуждался. Только она могла сделать из меня того человека, которого она хотела видеть в будущем.
Во-первых, я усваивал информацию в том объеме, сколько мог осилить. Как это ни странно, я рос буйным и беспокойным, поэтому часто не мог усидеть на одном месте. Мама же ухитрялась сделать так, чтобы усидчивость моя возрастала, на 2 минуты каждый день увеличивая время занятий. Это происходило настолько незаметно, что мне даже не к чему было придраться. Создавалось ощущение, что я сижу столько же, сколько и всегда. Поэтому терпение выращивалась внутри постепенно. Как цветок, мама кормила его удобрениями.